Пермские чудеса (Поиски, тайны и гипотезы) - Осокин Василий Николаевич. Страница 25

12 октября 1826 года в Кривоколенном переулке в доме Веневитиновых Пушкин читал только что написанного «Бориса Годунова». Были Адам Мицкевич, Баратынский, музыкант и меценат Виельгорский… Погодин, присутствовавший при чтении, через сорок лет писал, что кровь его приходит в движение при одном воспоминании об этом чтении.

Пушкин очаровал впечатлительного и отзывчивого Веневитинова.

Беседы Пушкина с Веневитиновым привели к обоюдному решению основать журнал «Московский вестник». Веневитинов, как несколько велеречиво писали о нем позднее журналы, надеялся проповедовать в нем свои возвышенные идеалы, решать эстетические проблемы. А между тем влиятельные знакомые усиленно хлопотали о переводе Веневитинова в Петербург, с тем чтобы отдалить его от Зинаиды Волконской.

По унылому московско-петербургскому тракту ехали два экипажа: в одном сидел Веневитинов, в другом — чиновник департамента Федор Хомяков и француз Воше. Последний только что вернулся из Нерчинских рудников, куда сопровождал княгиню Екатерину Трубецкую, уехавшую к мужу.

Веневитинов был молчалив и печален. На вопросы спутников отвечал односложно, на просьбу почитать стихи — отказом. По временам отдергивал полсть экипажа и безрадостно глядел на нищие темные деревни, однообразно-тоскливые погосты, пустые осенние поля.

Иногда он доставал часы, к цепочке которых был прикреплен чугунный перстень. Веневитинов подносил его к глазам, долго вглядывался, хмурился и наконец прятал часы и наглухо застегивал сюртук…

На Московской заставе Петербурга, у полосатого шлагбаума, экипажи задержали дольше обычного. Жандармский ротмистр потребовал паспорта. Он тщательно прочитал бумагу Веневитинова, которая гласила, что тот переводится по службе в Петербург, небрежно просмотрел документы Хомякова и Воше. Потом не спеша вернул паспорт Хомякову и, заложив за обшлаг паспорта Веневитинова и Воше, обратился к ним:

— А вас, господа, прошу следовать за мною. Вы арестованы!

Встревоженный Хомяков смотрел на своих товарищей. Но те были внешне спокойны, а на лице Веневитинова, к своему удивлению, Хомяков заметил, как ему показалось, даже улыбку.

Веневитинова продержали около трех суток в сыром и холодном помещении гауптвахты. Допрос ему чинил генерал Потапов, назначенный следователем по делу декабристов. Сразу же по выходе из гауптвахты начался у Веневитинова сильный кашель и перемежающийся озноб.

15 марта 1827 года, через три с лишним месяца после ареста, Веневитинов умер. Художник Афанасьев зарисовал поэта в гробу. Волнистые, красиво расчесанные волосы устало падали на прекрасный высокий лоб.

Тело поэта в цинковом гробу доставили в Москву и похоронили на кладбище Симонова монастыря.

Неожиданная и таинственно-трогательная смерть поэта потрясла его друзей и почитателей. Поразила она Пушкина и Дельвига. Дельвиг писал Пушкину: «Милый друг, бедного Веневитинова ты уже, вероятно, оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя». Пушкин, вспоминают современники, горестно воскликнул по адресу петербургских друзей поэта: «Как вы допустили его умереть!»

По Москве и Петербургу быстро разнеслась молва о гибели юноши-поэта от страстной любви. Дамы увлеченно переписывали в альбомы стихотворение Веневитинова «К моему перстню»:

Безвременно скрытого «могильной сенью» Веневитинова отождествляли с убитым на дуэли Ленским. «Неземной поэт-мечтатель», «дивный юноша» Веневитинов, по выражению некоторых современников, прошел по земле со своей сладостно-скорбной и томной лирой. Смерти его посвящались десятки стихов, в которых были «лебеди» и «розы», «музы» и «алтари», «чары» и «жребии». Наиболее сентиментально настроенные люди со вздохом вспоминали модную тогда элегию Жуковского:

15 марта в течение многих лет друзья Веневитинова скорбно, торжественно и молчаливо сидели за поминальным столом. Один из приборов, по обычаю, всегда стоял пустым. Собравшимся казалось: тень Веневитинова незримо присутствует между ними. Это умиляло и придавало очарование таинственности.

22 июля 1930 года к бывшему Симонову монастырю прибыла группа работников Наркомпроса. В связи со сносом части территории монастыря, на которой возводился Дворец культуры, им поручалось отыскать могилу Веневитинова и перенести его прах на Новодевичье кладбище. Могила была найдена и раскопана. Показался цинковый гроб. В нем лежал хорошо сохранившийся скелет. Антропологов поразили сильно и гармонично развитый череп, музыкальная развитость пальцев. На безымянном пальце правой руки чернел перстень.

Вечером того же дня останки Веневитинова в специально приготовленном гробу с возложенными на него цветами были захоронены на Новодевичьем кладбище.

А через несколько лет среди части московских литературоведов пронесся слух, что при вскрытии гроба руки покойного оказались не скрещенными на груди, а лежали вдоль тела. Так хоронили только самоубийц.

Перстень Веневитинова теперь хранится в фондах Литературного музея. Трудно передать волнение, которое испытываешь, когда входишь в это скромное одноэтажное здание.

…Внесли футляр с заветным сокровищем. Открыли крышку.

Вот он, внешне ничем не примечательный чугунный перстень, без всяких украшений и изображений, словно бы несколько приплюснутый, деформированный.

В 1706 году при раскопках засыпанного пеплом Геркуланума нашли «в могиле пыльной» и этот перстень. Он попал в лавку антиквара, потом в кунсткамеру коллекционера, а затем к княгине Зинаиде Волконской.

«Променяв на Москву по прихоти своего капризного воображения двор Александра I, петербургский свет и Италию, она неожиданно явилась с присущим ей везде блеском в свой наследственный особняк на Тверской, гостеприимно распахнувший двери не только целой толпе иностранцев — певцов, актеров, антикваров, художников, но и всей Москве, — писал историк русской литературы В. Комарович. — Зинаида Волконская отличалась редко встречающейся в женщинах независимостью, пренебрежением светскими условностями. „Северная Коринна“ смело противопоставляла им артистическую свободу. Обладательница прекрасного голоса и крупного сценического дарования, она несколько раз выступала в операх Россини на сценах парижских и римских театров; ее сценический образ в роли Россиниева Танкреда и Жанны д’Арк из ее собственной оперы увековечили своей кистью Брюллов и Бруни. Пушкин и Мицкевич, Баратынский и Вяземский посвятили „царице муз и красоты“ вдохновенные строки; встречами с нею в своем Веймаре дорожил старик Гёте».

Она подарила Веневитинову перстень как «залог сострадания», но не любви. И безнадежная любовь к такой женщине, конечно, могла быть поводом к самоубийству.