Дом Аниты - Лурье Борис. Страница 34

— Дверь была пустая, — ответила мать семейства.

Видимо, она имела в виду, что дверь была открыта.

— А кто вы такая, мадам? Я не видел вашей визитки.

С выверенной великосветской интонацией, в которой сквозил сарказм, она ответила:

— К сожалению, там, откуда мы родом, не принято носить с собой визитные карточки.

— Так кто же вас сюда прислал?

— Одна адвентистка седьмого дня из деревни под Румбулой. Ну и товарищ Сталин. Странная парочка, вам не кажется?

— Румб? Где это… Рум… как там дальше{122}?

— Очень далеко, — улыбнулась она, и капля крови из открытой дыры у нее на лбу скатилась по лицу. — Откуда тебе знать, Бобенька? Ты же никогда этим не интересовался.

«А с какой стати мне интересоваться?» — подумал я, но не задал вопрос вслух.

— Потому что ты должен его знать, — ответила женщина, словно читая мои мысли, — как и сотни других таких же названий. Потому что ты должен был твердить их про себя по три раза на дню всю свою жизнь. Но ты этого не делал, Бобенька.

«Но какого черта мне это делать?» — снова спросил я себя.

И опять, словно читая мои мысли, мать семейства возразила:

— А вот какого. Чтоб ты знал, Румбула находится в Латвии, недалеко от Балтийского моря, в паре миль от Риги. Найти на карте нелегко. Сейчас она в Советском Союзе, но в наше время это была крохотная перевалочная станция на пути в Москву… Это местечко не привлекает внимания, если не считать маленького дорожного указателя на шоссе: «Памятник жертвам фашизма». Там восемь братских могил, в том числе «Могила детей».

Мать семейства замолчала и всмотрелась в меня. От ее взгляда мне стало не по себе, но он странно меня согрел. Женщина продолжала:

— Над головой каждого ребенка — каменное надгробие…{123} Там два мемориальных надгробия. На одном высечено по-латышски и по-русски: «Здесь были зверски расстреляны и замучены 50 тысяч советских граждан, политических заключенных, военнопленных и других жертв фашизма». На другом написано лишь: «Жертвам фашизма». На идише.

Отчасти педантично она продолжала:

— Это поле нацистской бойни много лет оставалось лишь грудой костей и гравия. Лишь недавно уцелевшие члены еврейской общины Риги установили надгробия…{124} Властям было все равно — они, мол, заняты другим. Это — проявление антисемитизма, страх перед еврейским этническим возрождением…

Теперь я понял: все пятеро были «странниками».

Странники — это люди первоначальных Перемещений. Говорят, на самом деле люди эти никуда не исчезли. И никогда не исчезну я{125}.

Но все равно непонятно, как они добрались до Нью-Йорка.

— Нас прислала миссис Михельсон. Ее надоумил товарищ Сталин — у него были свои соображения.

Я снова замечаю, что на них необычайно чистая одежда. Их словно только что постирали. Я спрашиваю мать семейства, как такое может быть.

— Нас снарядила в эту поездку миссис Михельсон, которая сейчас живет в Хайфе, в Израиле. Она адвентистка седьмого дня, а в их учении сказано, что последних уцелевших евреев необходимо спасти… Во время расстрелов в Румбульском лесу той декабрьской ночью она прятала евреев под грудой белья, и им удалось спастись{126}.

Я все равно не понимаю, зачем эти пятеро приехали в Нью-Йорк.

— Еврейским националистам запрещали собираться. Поэтому миссис Михельсон отправила нас сюда самолетом. У нас теперь, знаешь ли, есть новенький аэропорт «Рига-Румбула» за шоссе напротив леса. Она сказала, нам здесь безопаснее, чем в Румбуле.

— Но почему Нью-Йорк? Это же самое небезопасное место в мире!{127}

— Миссис Михельсон объяснила, что в нашем положении, Бобенька, самое небезопасное место для нас безопаснее всего.

Женщина упорно называет меня настоящим именем, хотя и с иностранным окончанием, и это довольно странно. Но «Бобенька» ласкает мне слух даже больше, чем «Бобчик» Джуди Стоун. Наверное, я какая-то знаменитость среди русских?

— Вы голодные? Устали, небось, с дороги? С 1941 года?

— Спасибо, но нам нужна пища не для желудка… а для ума. — Ее светло-карие глаза горят, как угольки. — Да, для ума. И побольше. Тут уж мы ненасытны.

— А подкрепиться бокалом вина, раз уж вы не хотите есть?

— Никакого вина, — серьезно отвечает мать семейства, — никакой икры и шампанского. Нет уж, спасибо. Из деликатесов мы питаемся, хотя и редко, лишь пистолетами, пулями и гранатами. У вас есть?

— Но, мадам, исходя из некоторых ваших замечаний, вправе ли я предположить, что вы поддерживаете большевиков? Вы сталинистка?

— Я была либеральной аристократкой. По профессии — врач. Я выучилась на врача, когда это было еще не принято среди женщин на Западе…{128} Однако либералы совершенно потеряли контроль над Гитлером и стояли в стороне, пока русские цапались с немцами. Либерализм породил фашизм, а фашизм породил ямы: фашистские ямы толкнули меня к Сталину…{129} Отставим его подвиги (или злодеяния) — чтобы покончить с нацистами, нужен был Сталин… Ошибался ли Сталин? Ну еще бы. Но он хотя бы пытался построить всемирное братство народов… Впрочем, разумеется, мы об этом не знаем, — закончила она. — Мы погибли 8 декабря 1941 года.

Я смотрю на ее спутников. Бабушка крепко спит и храпит{130}. Девочка глядит в стену перед собой. Солдатик сворачивает самокрутку из обрывка газеты и мастерски пускает дымные кольца.

Признаться, я наблюдаю с восхищением. Я никогда не умел пускать кольца дыма — даже когда курил. А это было… И когда же это было? Он пускает кольца играючи, между тем поглаживая спящего младенца и расправляя на нем пеленки.

51. Раскрытие фактов моей биографии

Как я уже сказал, русские, видимо, хорошо меня знают. Благодаря матери семейства мне стремительно открывались подробности моей биографии. Теперь я вспомнил тот день, когда Анита нежно и ласково пролила свет на мое прошлое и его смысл.

Прошлое, о котором я ничего не знал, ничего не помнил.

Она рассказывала, что я потомок ученых и татарских всадников. Утверждала, что моя мать была богиней в человеческом облике, а отец — завоевателем, но не таким, как татары, которые грабили и сжигали все на своем пути. Анита поведала, как при оплодотворении моей матери семя моего отца смешалось с семенем ученого и офицера — довольно распространенное явление в европейских армиях начала двадцатого века.

Анита описывала мое рождение: солнце на миг остановилось… и вся планета застыла на своей оси. Птицы в далеких северных странах неистово заметались, словно почуяв, что близится конец света.

Так я и появился на свет, однако жизнь шла привычным чередом. Природа наделила меня всем необходимым, чтобы я устремился либо к величию и власти, либо к невзгодам и боли.

Анита заявила, что взмах маятника зависел лишь от совпадения — от чистой случайности. Но в любом случае меня ожидало величие: величие страдания, величие силы и энергии, величие в причинении боли другим.

— Смерть, от которой тебе не раз удавалось улизнуть, — сказала она, — будет преследовать тебя всегда, мой возлюбленный Кровь-Сперма. Дабы проверить, суждено ли тебе выжить, ты будешь вновь подвергнут опасностям… Судьба отводила от тебя явные угрозы, но еще проявятся и скрытые. Тебе придется справляться самому, с верой и упорством. В глубине души ты это знаешь — это вытекает из твоих естественных поступков… Тебя еще ждут затяжные сражения, о возлюбленный! И лишь затем ты умрешь своей смертью… Хотя тебе и кажется, будто ты ничего не знаешь, ты бредешь, ведомый великими силами.

Мои грезы прерывает девушка-странница, которая во всю глотку тараторит матери по-русски:

— Что ты все талдычишь про этого дряхлого старого солдата Сталина?.. Такие люди вечно твердят, что служат народу и выполняют приказы! — Она раздраженно встряхивает белокурыми волосами, и сам воздух искрится от злости. — Но я знаю, что́ он и такие, как он, с нами сделали! Они толкают тебя на край могилы и расстреливают!

Девушка тычет в меня пальцем: