Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 61

— Все будет хорошо… — тихо ответила она, соглашаясь, — Может…

И стена нашего дома, и стены соседних домов и заборов отрезали их от нас. Словно их жизнь отдалилась от нас. Словно их дорога была какая-то другая. Дорога, по которой они уходили вдвоем.

Сердце мое замерло, чтобы часто-часто забиться.

Мне вдруг отчетливо вспомнились люди из папиного рассказа, так ярко представились, будто я даже видела их своими глазами: воин другой страны, напряженно сжимающий рукоять меча, и девушка в белом, окровавленном платье, которая, забывшись, играет где-то перед ним на хэгыме. И бабочка, опустившаяся возле ее ног, бабочка с голубыми-голубыми крыльями, цвета неба. Могли ли… это пройти рядом со мной Дон И и Чул Су?..

Аюму пригласила меня сходить на выставку работ молодой художницы. Каппу, увы, пришлось оставить дома с младшими братьями моей подруги — его бы на выставку не пустили, а оставлять ждать одного или даже привязанного, было бы жестоко. Если бы даже позволили оставить его возле здания одного. В общем, мы с нею пошли вдвоем. Ее отец сначала хотел отправить с нами младшего брата, чтоб тот приобщился к искусству, но еще в процессе субботнего обеда мальчик куда-то исчез. Отошел на писк мобильника, мол, секретный писк, чрезвычайной важности — и испарился.

Художница была совсем молодая девочка, кажется, еще даже школьница. Белое легкое платье, складками от пояса и почти до пола, стянутое золотистым пояском. Три камня бирюзы — подвески в кулоне на сияющем золотистом шнурке. Черные волосы, заплетенные в косу. Но еще более странными были ее черные глаза, густо обведенные черными тенями. Причем, не только подводкой по нижнему и верхнему веку, не только густым слоем теней на верхнем двойном веке, но еще и стрелками-разводами к вискам, жирными-жирными. В волосах сверкали золотистые заколки-бабочки, почти симметрично расположенные по бокам. Золотистые широкие массивные браслеты на обоих запястьях. Золотистые легкие туфли-сандалии. Она казалась мне принцессой из какой-то другой далекой страны.

Она вышла из-за поворота неожиданно. Из-за стены с большим полотном с каким-то жутким сказочным животным: тело львиное, а голова человеческая, женская, с хитро прищуренными глазами, с покрывалом коротким скрывающим пряди волос.

Она вышла — и я потрясенно застыла. Заворожено смотрела на нее.

Хрупкое мгновение, когда кажется, будто ты дотянулся до сказки. Будто стоит протянуть руку — и под твоей ладонью окажется проход в другой какой-то мир, через границу разных миров.

Но вслед за нею вышел охранник. Мужчина в темно-серых штанах и голубоватой обычной рубашке, наглухо застегнутой. Короткий ежик волос. Цепкие, твердые серые глаза. Но в целом он был совсем обычным.

— Хотя у него нет оружия, я его почему-то боюсь, — шепнула мне подружка.

Взгляд мужчины, такого высокого, широкоплечего, не только по сравнению с художницей, но и с большинством японских мужчин и парней, скользнул к нам. И я вдруг сама ощутила силу и твердость его взгляда. Передо мной стоял воин. Только воины умеют так смотреть. Им не нужно оружие. Настоящим воинам. Они могут напугать одним лишь взглядом. И большинство этому ледяному тяжелому-тяжелому взгляду сразу подчинится.

Девочка остановилась, когда остановился он, хотя спиной его не видела, но будто почувствовала. И, проследив за его цепким взглядом, посмотрела на нас уже сама. И вдруг нам улыбнулась. Мне улыбнулась. Приветливо. Тепло. Но с царским каким-то достоинством. У меня осталось странное чувство, будто меня только что поприветствовала царица какой-то заморской страны.

Я улыбнулась ей, собравшись с силой. Не знаю, стоит ли приветствовать цариц именно такой улыбкой, из такой позы, как я?.. Но у меня сил хватило, будто приветствовать цариц и быть в их присутствии для меня было обычным делом. А вот Аюму, на которую я оглянулась, когда художница уже отвернулась, стояла, не шелохнувшись, не улыбаясь. Хотя… может, ее просто заворожила непривычная красота юной художницы или ее простой, но изящный до ослепительности наряд, мягкость и неторопливость ее движений? Или, все-таки, бездна ее черных глаз, слишком черных даже при заметной смуглости кожи, ровно смуглой, словно такой ее вылепила и обожгла природа?..

Мужчина-охранник все еще смотрел на нас. На меня. На Аюму. На людей за нами. И вдруг… вдруг он мне подмигнул, нарушая всю грозность и разбивая весь лед своего облика! И, уже спокойно, по-человечески улыбаясь, ушел.

А мы с Аюму, оправившись от шока, вызванного их внезапным появлением и контрастом их фигур, идущих рядом, и характеров, так непринужденно и так честно проступающих на их лицах, отправились дальше разглядывать картины.

И часа на два утонули в песках заморской жаркой какой-то страны. В легких, полупрозрачных нарядах дам. В массивных густых россыпях косичек на их головах, иногда украшенных маленькой шапочкой наподобие цветка лотоса. В бесконечных огромных украшениях золота с эмалью и, часто, золота с россыпью бирюзы разных форм — ее художница как-то по-особенному любила изображать.

Аюму прошла мимо, устремившись к полотну, изображающему большое побоище, а я остановилась вдруг.

Песчаные холмы и редкие всплески лесов. Огромная широкая река. И на берегу стоит и смотрит на меня мужчина в юбке из белого материала. Он спокойно сжимает древко длинного копья. Волосы чуть ниже плеч, заплетенные во множество косичек. Босые ноги. Раскаленное голубое небо за ним. Он смотрит на меня или как будто на кого-то, стоящего за моею спиной и внимательно смотрящего на него. Но его взгляд… даже при том, что у него были черные глаза и лицо смуглое, этот цепкий взгляд ее охранника я признала сразу. И обомлела, столкнувшись с его взглядом.

— Пойдем, — потянула меня Аюму, — Там такая интересная картина есть!

И уволокла меня к большой-большой картине.

Деревня, затерявшаяся в песках. Она на заднем плане и кажется маленькой. Дома незнакомые мне. И люди легко и просто одетые, тоже с волосами, заплетенными в косички. А где-то за домами большие треугольные сооружения, будто вылепленные из песка! Но, даже при том, что они стоят далеко, видно, что они огромные, намного больше деревенских домов.

— Смотри, правда красивая?.. — потянула меня Аюму.

На переднем плане перед простыми людьми стояла женщина в белом полупросвечивающем платье и массивных золотых украшениях — браслетах толстых на руках и вороте-ожерелье на шее, разумеется, с любимой художницей бирюзой на золотых разводах украшений. Волосы так же заплетенные во множество косичек. Но на голове ее диковинный убор в форме огромной золотой птицы, прикрывшей голову молодой женщины своими большими крыльями с длинными перьями. Голова на тонкой длинной шее, кажущаяся мелковатой по сравнению со всем туловищем и крыльями.

— Мне ее глаза как будто кого-то напоминают, — задумчиво добавила моя спутница.

Я пригляделась и застыла, потрясенно узнав черные глаза художницы, так же густо обведенные черной-черной краской с похожими жирными стрелками-разводами.

Впрочем, чуть погодя, я скользнула взглядом по ее спутникам, державшим какие-то сосуды и корзины: то ли налоги, то ли дары крестьянам. Кажется, эти простые люди были из них?..

Но, когда я скользнула взглядам по ним, взгляд мой зацепился за одного. За мальчика-подростка, стоящего чуть поодаль, за спинами мужчин. Мальчик был меньше мужчин, меньше юношей и где-то младше, где-то старше других мальчишек. Но он как-то иначе смотрел на женщину с золотой птицей на голове. И, хотя он стоял дальше других, более низкий, более худой, хотя он вначале как будто терялся за жителями той же деревни — одет он был по-простому — однако же взгляд, каким он смотрел на нее был какой-то особенный. Богатая гостья еще не заметила его, даже не думала посмотреть в его сторону. А он смотрел на нее восхищенными влюбленными уже глазами, заворожено смотрел.

Чуть отойдя и вглядевшись, я вдруг поняла, что мальчик стоял посреди картины. Маленький. Не мужчина еще. Худой. Стоящий за чужими спинами. Но он был в центре. И его восхищенный взгляд на нее был в центре, в самом сердце картины. И у меня вдруг появилось ощущение, что вся эта картина нарисована для него. Что вся эта картина была о нем.