Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 62
Я не сразу смогла оторваться от большого полотна, тщательно, в сочных красках описывающего первые мгновения рождения чьей-то любви, затерявшейся в песках.
А когда смогла оторваться, увидела двух молодых журналистов, по-английски расспрашивающих художницу о том, что послужило ей вдохновением. Я смогла понять только, что ее картины… э… как будто родились вместе с ней?..
— Она рисует то, что увидела во сне, — шепнула мне Аюму, крайне заинтересованная услышанным, и, к моей досаде, понимавшая в чужестранной речи намного больше меня.
— Художницу вдохновляет Египет, — сказали за моей спиной уже на родном мне языке.
Сказали в паузе между ответами мастерицы и вопросами журналистов, потому слова эти прозвучали как-то более громко и отчетливо. А сказавший их лысеющий, полноватый пожилой японец страшно смутился, оказавшись под перекрестным огнем разных глаз, вдруг заметивших его.
А вот его спутница — бабуля с густыми белыми-белыми волосами, худенькая и в светлых штанах и блузке, с одним изящным рядом жемчужных бус, ровных-ровных жемчужинок — прямо вся расцвела под чужими взглядами и случайно направленными на нее объективами фотоаппаратов и двух камер. Улыбнулась широко и даже приветливо помахала объективам рукой.
Муж, приметив ее оживление, смутился еще больше, проворчал что-то едва слышное и торопливо утащил в соседний зал, подальше от всеобщего внимания. Впрочем, бабулька, даже будучи утаскиваемой, серьезно утаскиваемой, успела лучезарно улыбнуться молодому журналисту. Мне вдруг подумалось, что, может, в молодости, она была актрисой какого-то театра. Небольшого, потому что я ее в газетах и на телевидении ни разу еще не видела. Но все же привыкшая быть в центре внимания. А муж, вероятно, еще давным-давно с огромным трудом ее оттуда уволок, подальше от чужих глаз. Но, впрочем, благополучно уволок и на этот раз. Но все-таки молодость иногда вспоминалась пожилой женщине, в ней быстрее билось сердце, восторженно, и быстрее бежала в сосудах кровь — и ей хотелось опять хоть на миг оказаться вновь в центре всеобщего внимания, снова улыбаться десяткам или сотням глаз, внимательно смотрящих на нее, за ней…
Странный кусочек чьей-то подсмотренной истории. Всего лишь маленький кусочек, но я будто увидела целую нить чужой судьбы, на которую были одеты ровным рядом ровные-ровные изящно округлые шары жемчужинок-бусинок, маняще перламутровых и чарующих своим нежным блеском.
Но, поскольку многие смотрели на эту странную пару, на резкие движения мужа, словно охотника уволакивающего добытую добычу, на медленные и изящные движения пожилой женщины, все еще завораживающе красивые, даже в исполнении старого тела с морщинистым лицом и руками, чьи кости и вены слишком заметно обнажены и окутаны тонкой кожей… Словом, они все смотрели на нее, даже художница. Нет, не все.
Ее охранник скользнул взглядом по картине, возле которой я стояла. На встрече царицы или жрицы какой-то жаркой страны, явившейся простым подданным. Взгляд на заворожено смотрящего на нее мальчишку. И, надолго, взгляд на женщину в странном огромном уборе-птице, вылитом из золота и блестящем под лучами яркого солнца. Он застыл, смотря на нее, хотя, должно быть, уже не раз ее видел, и женщину, и эту картину встречи ее.
Нет… он смотрел не на золотую птицу с ее головы. Он смотрел только на ее глаза, густо обведенные черной краской.
Он смотрел только на нее…
Странно, он уже знаком был с этой картиной и, наверняка, смотрел на нее не раз. Но картина встречи королевы или жрицы его манила. В очередной раз околдовывала, словно в первый раз.
Художница, опомнившись, ступила к нему и доверчиво, по-дружески, тронула за локоть. Он, вздрогнув, обернулся. Их взгляды встретились. И теперь он уже утонул в ее черных глазах, жирно обведенных черной краской. И, кажется, в ее глазах он утонул насовсем. Утонул безвозвратно. Как еще только что в глазах той женщины с картины.
Или… он утонул навечно только в ее глазах?..
Потому что роскошная женщина с картины и хрупкая юная девушка, стоящая возле него, это была она? Та одна. Та единственная, в чьих глазах он утонул на целую вечность?.. И будто он не в первый раз уже был возле нее. Люди вокруг были другие, в другой одежде. И страна была другая. Но он как и прежде стоял и долго смотрел в эти черные глаза, густо обведенные черной краской. Все стало другим вокруг них. Все, кроме этих черных глаз. И привычки жирно обводить их черной краской. То ли потому, что ему так нравилось, а она заметила, как он смотрит на женщину с картины, и хотела понравиться ему сама, будучи живой?.. То ли потому что ей так нравилось краситься самой. Еще издавна, еще в другом каком-то времени. Еще в какой-то другой стране.
То странное, завораживающее и западающее в душу чувство, когда ты вдруг видишь, как два мира соединяются в каком-то мгновении. Когда понимаешь, что реальность разных миров и люди из них все же очень близки и неразделимы. Словно меняются лишь костюмы и пейзажи вокруг них. А их глаза, смотрящие друг на друга, остаются. Словно наши души остаются навечно и никогда не исчезают. Сколько бы стран и нарядов не сменилось. Сколько бы тел не сменилось на душах. Остаются души и, как и прежде, взгляды их через глаза земных тел обращены друг на друга. Связь душ, идущих вместе через века, раз за разом возвращающихся друг к другу, неразделима.
Просто когда-то… когда-то встретились две души. Просто встретились друг с другом две души. И навеки пошли вдвоем.
Пошли через разные пейзажи, разными дорогами, в разных одеждах…
Просто когда-то встретились две души. И пошли вдвоем. Уже вдвоем. Навечно. По дороге, утекающей в вечность…
Просто встретились две души…
С выставки я ушла в каком-то странном чувстве. Будто забытом и встревожившим душу.
И даже Каппа, отчаянно и обиженно облизывающий мне руки, когда мы случайно столкнулись на улице с ним и младшим братом Аюму, не смог меня вывести из задумчивости. И даже Аюму, которая меня тормошила. Аюму, к которой в моем сердце было какое-то теплое глубокое чувство.
Мы ушли с выставки — и те двое, художница и влюбленный в нее охранник, остались где-то за стенами другого дома, чужого, скрылись за поворотом дороги и чужих домов.
А ощущение соприкосновения и встречи двух разных миров осталось со мною.
Осталось в сердце росчерком щемящей какой-то тоски. Осталось мазком яркой какой-то радости.
Просто я увидела, что встретились две души.
Или даже не две?..
Мы вчетвером — Каппа и его младший хозяин упорно и клейко прилипли к нам — гуляли по городу. Допоздна. До сумерек.
И потом я запоздало вспомнила, что мне сегодня надо еще на работу. И, быстро попрощавшись, помчалась туда.
Правда, отчего-то остановилась, кинулась догонять уходящих девочку, мальчика и сенбернара. Едва не сшибла Аюму с ног, напугала, вдруг крепко-крепко ее обняв, словно мы навек расставались или даже на целую вечность. Хотя, позже, несколько мгновений спустя, когда она меня узнала, она перестала вырываться и, кажется, даже обрадовалась моему внезапному порыву и жаждой поделиться с ней теплом.
И торопливо побежала обратно к Синдзиро, уже не слыша, что подруга кричала мне вслед. А она еще что-то кричала. Но я сейчас должна быть с Синдзиро! Я обещала прийти сегодня! Я уже страшно опаздываю!
В магазинчике было тихо. Дверь была все еще открыта, словно он кого-то ждал. Свет не горел. Хозяин не зажег сегодня свои любимые свечи и лапы. И свет электрический не включил. Он крепко спал, опустив руки на стол, а голову — поверх них. На полу валялась разбитая бутылка из-под сакэ. И от него самого пахло спиртным. Словно он ждал целую вечность кого-то, но сломался, не выдержав ожидания.
Я осторожно прикрыла уличную дверь. Торопливо нащупала спички, зажигалку, свечи и подсвечники. И озарила темноту искрой зажженной спички. Затем заполнила темную комнату, напоминавшую логово какого-то чудовища, светом свечей в подсвечниках и в светильниках.
Он все еще спал, замученный ожиданием кого-то или какими-то трудностями, сегодня ставшими невыносимыми. Как бы ни замерз.