Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 81

Утром проснулась от тихого шуршания. Тело мое затекло. Я все еще спала за кухонным столом. Папа с другого краю сидел на мамином стуле и робко шуршал газетой, стараясь издавать как можно меньше звуков. И сосиской заедал, выкусывая ее из упаковки, сырой.

Заплакав, кинулась его обнимать. Он отбросил газету, обнял меня. Спросил взволнованно:

— Что случилось, маленькая моя девочка? Та страшная девчонка снова угрожала тебе?

Я ревела. Но воды во мне осталось немного. А потом мой взгляд упал на газету. Папа как раз читал статью о том происшествии. Статья пестрила фотографиями, сделанными со стороны и издалека.

Сатоси-сан прицеливается… молодой якудза с лицом, перекошенным от ярости, нажимает на курок… Бежит куда-то девочка в легком красном платье, сжимающая рогатку… Правда, лица Кикуко не было. Была фотография расплывчатого ее силуэта и неба рядом с крышами домов. Кажется, пятый каштан попал в самого фотографа.

— И как только этот иностранец умудрился наделать столько толковых кадров во время перестрелки? — ухмыльнулся мой папа.

Но тут мой взгляд упал на нижнюю фотографию на левой странице. На пса, впечатанного в асфальт колесом. И мои руки упали с папиных плеч. И я отчаянно села на пол, ниже стола и папиных колен, только чтобы не видеть жуткой фотографии.

— Ты… там была? — запоздало сообразил папа.

Одинокая слезинка скатилась по левой щеке. Сил уже не было. Даже на слезы.

Но я не успела рассказать ничего.

Я даже не успела спросить, почему он несколько недель назад закончил историю доброй гейши и каппы именно так?.. Он… правда умел видеть будущее? Он точно знал, что мама еще вернется?.. Или папа сам еще не догадался о своих способностях?..

В дверь позвонили. Папа ушел открывать, пока я потерянно сидела на полу, обвалившись о ножку стола. Правда, газету сгреб и утащил за собой, уходя.

Пришли Рескэ, Аюму и Сатоси-сан. Просто «напоговорить». Папа кинулся готовить еду. Молодой полицейский попросился ему помогать, не взирая на перевязанную руку. Даже когда папа ему напомнил о ране.

— А, в молодости я часто дрался и часто раны получал, — улыбнулся молодой мужчина.

Аюму и Рескэ послушно поели. Хотя, кажется, они даже не чувствовали вкуса еды. Хотя мой папа явно старался с готовкой накануне, дожидаясь меня. Папа же не знал, что в моей жизни опять случилось что-то серьезное.

Я смотрела на притихшую подругу, впервые такую серьезную и печальную. Я прежде очень хотела, чтобы она зашла ко мне в гости. Но не при таких же обстоятельствах! Лучше бы она ко мне не приходила никогда! Лучше бы мы вообще не встречались! Вдруг… вдруг Каппа тогда был бы живой?..

— Сеоко говорила, что вы рассказываете интересные сказки, — вдруг подала голос девочка.

И я напугано притихла. Что папа может рассказать сейчас?

— А… да… — тот улыбнулся приветливо, оборачиваясь к нам вместе со сковородой, — Но я так… только начал. Рассказать?

А Аюму сказала прежде, чем я успела остановить ее:

— Расскажите, пожалуйста.

— Хорошо, мы сейчас доедим — и я что-нибудь придумаю для вас. Хм, наверное, лучше новое?.. — папа посмотрел на меня вопросительно.

Но я потерянно молчала. Я ведь не знала, что еще он способен рассказать.

Проблему решил или усугубил наш участковый, радостно предложивший:

— А давайте новое что-нибудь? Сеоко-то уже старые истории слышала. Ей, наверное, будет неинтересно слушать их второй раз.

Папа присел, дожевывая омлет. Покосился в сторону шкафчика с мусорным ведром куда, вернувшись на кухню, запихнул газету. Задумчиво бровь грязным пальцем поковырял.

И начал:

— Хм… назову эту историю «Синсэй»…

Глава 20 — Синсэй

Солнце, с трудом прорвавшись сквозь густые тучи, упало на кресты возле разрушенной крепости, на останки замка. Один из людей, прибитых к крестам за руки и ноги, вздрогнул, закашлялся. Однослойные веки дернулись, темно-карие глаза с мукой посмотрели на окружающий мир, на лица умирающих, висящих на крестах напротив него. Со лба, прикоснувшись к толстым черным жестким волосам, по выступающим скулам скатились капли пота. Открыв рот с потрескавшимися губами, он прошептал:

— Сумимасэн, Судзуки! Сумимасэн! Корэ ва… корэ ва дзэнбу ватаси-но сэй дэ…(1)

После этих слов, идущих из глубины его души, силы покинули его — и он опять лишился чувств.

— Опять дрыхнешь? — возмущенно взревел учитель, замахиваясь на спящего линейкой.

Мальчик вздрогнул, взглянул снизу вверх мужчину, грозно нависшего над ним. И… не испугался. На лице его темнели синяки от вечного недосыпа, в глазах змеей свилась усталость. Одноклассники, предвкушающие разборку, которая нарушит скучное течение урока, огорчились. Впрочем, всего лишь на мгновение: что-то дрогнуло в них от вида его сгорбленной спины, опущенных плеч. А те, кто сидели впереди и видели его лицо… те потрясенно замолкли. Кому-то из них ночью снились эти страшные пустые и измученные глаза. — Ты что, вагоны по ночам грузишь? Или что? — спросил математик уже мягко, с оттенком дружелюбия и заботы.

— Нет… — бесцветным голосом ответил Виталик.

— А что же? — учитель не отставал: его всерьез начало беспокоить вечно измученное лицо этого мальчишки.

— Просто… Я не могу уснуть… ночью…

— У тебя родители пьют? Они тебя бьют? Они кредитов набрали, а возвращать нечем? Кто-то сильно заболел из родственников? Или что? — взволнованно затараторил учитель, — В чем дело?

— Они… все в моей семье хорошие! — пылко ответил Виталик, — Никто не пьет! Даже не курят! Отец нормально зарабатывает… Всех нас научил жить по средствам… К счастью, все здоровы… Но… я часто не могу уснуть… лежу в темноте с открытыми глазами… и не могу уснуть… Или мне снится тот кошмар…

— Какой кошмар? — участливо спросил учитель.

И класс заинтересованно притих.

— Тот мужчина на кресте… — Виталик устало потер лоб. — Или это меня распяли?

— Распяли? Тебя? Ты, че, Иисус, что ли? — хмыкнул главный хулиган класса.

— Нет… — едва слышно ответил ему Виталик, — Я не настолько самонадеян, чтобы считать, будто мне снится именно он… чтобы считать себя им…

— Вообще, через ту же мучительную казнь прошел не только Иисус Христос, — мягко уточнил математик, — Эх, дети, дети! Что за хрень вы смотрите по вечерам?! Это ж надо, чтобы такое ночью снилось!

— Его слова… — тихо произнес ученик, не услышав его, — Его слова постоянно звучат у меня в голове… меня передергивает от этих слов… От них становится так больно!

— Какие слова? — учитель заглянул мальчику в глаза.

— Я… не понимаю их… Этот язык я… не знаю…

— Так ведь это ж сон! — преувеличенно бодро произнес взрослый, — Неудивительно, что язык непонятный!

Хлопнула дверь, впустив в класс невысокого худого мальчишку.

— Таак… Максим Петренко! — мрачно пророкотал математик, — Где тебя носило?! Уже третий урок у твоего класса, а ты только появился.

— Ну, мой отец… он опять… — Максим робко потупился, — Он опять заставил меня быть в церкви, на утренней службе! В своей любимой церкви в другом районе.

— Ах, вот оно что! — вздохнул математик.

Если вначале он и любовался Максимом и тем строгим и одновременно заботливым воспитанием, которым окружил того отец, рьяный христианин, то теперь методы Петренко-старшего начали его угнетать.

— Ну, давай, садись скорее! Что в дверях застрял?

Максим молча и робко заскользнул в класс, устроился на одной парте рядом с Виталиком. Тот взглянул на него задумчиво, но новоприбывший его и взглядом не пожаловал. Вот уже полгода, как Максима перевели в эту школу — в прошлой Петренко-старший пришел в ужас от друзей сына и насильно вырвал его из школы и из компании — и с тех самых пор эти двое, делившие одну парту, толком и не разговаривали. Как-то… так случилось.

Наверное, это была ненависть с первого взгляда. Возможно, что со стороны одного лишь Максима: его сосед иногда делал попытки завести разговор, на что получал молчание или, в особо выдающихся случаях, недовольный взор. Со всеми прочими одноклассниками набожный Петренко-младший общался вполне себе дружелюбно. Но вот в случае с соседом почему-то никак не мог себя пересилить. Сказать, что не было слухов в 543 школе — это нагло соврать, так как все кому не лень и даже самые отъявленные лодыри строили догадки. Популярная версия: Виталик и Максим уже давно были знакомы и крупно поцапались из-за какого-то неприятного случая.