Красно солнышко (Повесть) - Шустров Борис Николаевич. Страница 10

«Анюткин отец пришел. Радости было… Вся деревня сбежалась. Конечно, пир горой! Когда изба опустела, положил я фотографию на стол прямо перед дядей Димитрием. Он выпил, хотел поставить стакан, увидел Савраскина, посмотрел, подает мне: „Обронил кто-то. Нездешний“. Начал мне говорить, как жить будем дальше, что осенью я учиться пойду, хватит, наработался, папку хорошими словами припомнил. Нет. Не он».

…«И вовсе смешно получилось. Подложил я фотографию Григорию Мартынову. Он смотрел-смотрел да как закричит: „Раиса!“ Раиса тут как тут. „Это кто?“ — кричит. „Где?“ — „Теперь мне все понятно!“ Фотографию я мигом спрятал, а Григорий разбушевался. Ходит по избе, кулаками машет. Страх! „Это хахаль Раискин! Городской! Я его сразу по роже узнал! Сенькой зовут! Я кровь проливал, а она здесь прохлаждалась! Убью!“ Начал он шарить по столу. „Где он? — кричит. — Где?“ Раиса перепугалась, ни жива ни мертва стоит, трясется. „Кто?“ — спрашивает. „Сенька!“ — „Какой Сенька?“ — „Хахаль твой!“ — „Гриша! Опомнись! Погиб ведь он. В сорок первом“. Григорий сел, долго смотрел в угол. „А фотография?“ — спрашивает. „Какая фотография?“ — „Только что видел! В руках держал! На столе была!“ Раиса осмотрела весь стол, пол обшарила. „Нету, говорит, никакой фотографии“. Григорий ко мне: „Мишка! Ты видел?“ — „Знать, говорю, не знаю и ведать не ведаю“. Раиса села и во всю-то головушку заревела. Григорий пошел к колодцу умываться. Я следом. Плещется он студеной водой, голову поливает. „Видать, говорит, перебрал малость“. Не он».

«Сегодня встречали Героя Советского Союза Мирона Евсеича Вахрамеева. Его привезли на райкомовской машине. У сельсовета образовался митинг. Гражданский громко сказал: „Товарищи! Мы встречаем нашего славного земляка, лейтенанта дивизионной разведки Вахрамеева Мирона Евсеича!“ И захлопал. Кто-то тоже из наших хлопнул. Мирон Евсеич хотел что-то сказать, да вдруг увидел Нюру, жену свою. Она бежала к машине, а за ней ребятишки. Старший, Володька, обогнал мать. „Товарищи, — сказал Мирон Евсеич. — Дорогие мои товарищи…“ А гражданский ему подсказывает: „От имени гвардейской ордена Боевого Красного Знамени дивизии…“ Я рядом стоял, хорошо слышал. Мирон Евсеич глянул на него волком — да к Нюре, к детишкам! Так они и встретились, на глазах у всего народа. Вечером в вахрамеевскую избу не зайти было, так вынесли столы во двор, там и гуляли. Орденов-медалей у Мирона Евсеича! Вот и спрашивает он, кого, мол, убили-то? Тишина сделалась лесная. А потом одна голос подала, другая, третья… „Петруху“, „Коленьку“, „Сашу“, „Учителя Трофимова“, „Васятку-конюха“, а Степка-маленький весело так крикнул: „И моего папку!“ Долго молчал Мирон Евсеич, потом взял гармонь да и заиграл. И пошли бабы плясать. Я положил фотографию на землю. Мирон Евсеич увидел, но не поднял, а когда кто-то наступил на Савраскина, приглушил гармонь и шепнул мне: „Подними. Солдата затоптали“. Я поднял».

«Не мог я показать Савраскина Николаю Давыдову. Он явился незаметно, присел на завалинку, ждет. Я ему говорю: „Придет“. А он свое: „Не придет. Зачем я ей такой?“ У него лицо в шрамах, обожженное, и руки нет. Слышу, бежит кто-то, торопится. Смотрю, она, почтальонша. „Вон, говорю, бежит“. Николай стал закуривать, да с одной рукой сразу не закуришь, табак просыпал, встал. Почтальонша подбежала, охнула и лицо закрыла. Николай отвернулся и круто зашагал. Она за ним: „Коля! Милый! Родненький!“ Догнала его, прижалась, а у него по лицу слезы ручьем. Убежал я на Стригу, упал в ромашки да и тоже наревелся досыта. Смотрю в небо, а на нем облака. Спокойные, белые. Нет, думаю, надо идти. Встал и пошел».

На этом дневник Мишки Башарина закончился. Венька снова перелистал страницы, хотел еще почитать, но вдруг услышал шорох. В проеме колокольни показалась рыжая голова Вальки Чебыкина.

— Ага! Испугался?

Венька сгреб узелок и сунул его под рубашку. Одна из медалей выпала, но Венька быстро подобрал ее.

— Подумаешь, — сказал Валька, поднимаясь на настил. — Невидаль. Медалька… у моего отца их навалом.

— Испугался, испугался! — закричала Галинка, тоже вылезая из проема.

Красно солнышко<br />(Повесть) - i_007.jpg

— Ты-то откуда взялась? — искренне удивился Валька.

Венька, крепко прижимая узелок и берестяной туес к груди, обошел своего друга, плечом оттолкнул Галинку и нырнул в проем.

— Невидаль, — повторил Валька. — Я их, медалей, сколько хочешь могу достать…

Галинка подошла к краю колокольни. Она видела, как Венька вышел из церкви, оглянулся несколько раз и скрылся в густых зарослях малинника.

— Валька, — задумчиво произнесла девочка. — А он испугался…

— Испугался он здорово, — подходя к Галинке, подтвердил Валька. — С чего бы?

— Вот именно, с чего?

Далеко на лугу медленно двигался комбайн. Возле речки неторопливо шло стадо коров. Вспорхнули голуби и заметались под куполом колокольни.

Глава пятая

КОЛЯ ОДНОРУКИЙ

Да неужели Коля Однорукий предатель?! На деревне Николая Павловича Давыдова звали Одноруким не только взрослые, но и дети. Он не обижался. И вообще Коля был добрый человек. К примеру, однажды он собрал всех деревенских ребятишек, посадил в автобус и повез в городской музей. И за билеты из своего кармана выложил, туда и обратно. И умелец он был хороший, каких поискать: одной рукой лепил из глины, а потом расписывал диковинных зверей. И не торговал ими — нет, дарил. В каждой избе стоят на комодах его яркие поделки, радуют глаз. Не может быть! И все-таки именно о Коле Одноруком была последняя запись в Мишкином дневнике. Показал ли он фотографию Савраскина Коле?

Примерно так размышлял Венька Захаров, лежа на берегу Стриги. Уйдя далеко от деревни, в укромном месте под высокими соснами, где его не могла потревожить ни одна живая душа, он еще раз перечитал дневник, уже внимательно вглядываясь в ровный Мишкин почерк, раздумывая над каждой записью и словно переносясь в то далекое, неизвестное ему время. Что случилось с Мишкой? А если он не утонул? Если его утопили? Кто? Конечно же, тот, кому он показал фотографию! И быть может, предатель тот самый человек, что стоял в церкви и молился. Мать не узнала его, но Мишка-то, после того как он спустился с колокольни, наверняка узнал, а наутро показал ему фотографию. Неужели Коля Однорукий? Веньке сделалось жутко от такой мысли, он поднялся и пошел к деревне.

У околицы его встретил Индус и, радостно взлаивая, бросился к хозяину.

— Где ты был? — бормотал Венька, обнимая щенка. — Где был? С тобой бы они не подошли. Где ты был?

Под «ними» Венька подразумевал Вальку Чебыкина и Галинку, справедливо беспокоясь, как бы они что-нибудь не заподозрили. Теперь-то уж он не имел никакого права делиться тайной Мишки Башарина, теперь он, Венька Захаров, доведет дело, начатое Мишкой, до конца, он найдет предателя, чего бы это ему ни стоило, отомстит за расстрелянных под Лугой наших солдат, за Степана Ивановича, за Савраскина, за Мишку. И казалось Веньке, что он стал в этот день намного старше. Да так оно и было на самом деле.

Домой Венька сразу не пошел, а повернул к клубу, к Сене-библиотекарю. Он не видел, как из-за берез наблюдали за ним Валька и Галинка. Когда Венька скрылся за дверью, Валька вопросительно посмотрел на девочку.

— А теперь что будем делать?

— «Что, что»! — передразнила Галинка. — Надо подумать.

Индус, улегшийся было возле клубного крыльца, приподнялся и навострил уши.

— У тебя что-нибудь вкусное есть? — спросила Галинка.

— Откуда? — уныло ответил Валька. — Я бы и сам…

— Беги домой и принеси.

— Командирша какая! Сама беги.

— Ладно, — согласилась девочка. — Сбегаю. А ты следи. Не уходи.