Красно солнышко (Повесть) - Шустров Борис Николаевич. Страница 11

Валька отвернулся, чтобы хоть чем-нибудь показать свое презрение к девчонке. Раскомандовалась! Беги туда, иди сюда. Целый день бегали, Веньку искали. Ноги как свинцовые. И где он пропадал? Только недавно приметили — шел из Ширинского бора. Что он там делал? Не хотелось Вальке связываться с девчонкой, но пришлось: грызла его обида на лучшего друга. Галинка знала все тайные места, даже в подземный ход повела, который, по мнению Вальки, знал он да Венька. Без Галинки Валька давно бы плюнул на всю эту историю: не хочет поделиться друг своей тайной — и не надо. Но Галинка уверила его в том, что Венька каким-то образом открыл секрет бесценного клада, который вот уже сотни лет лежит в земле у деревни Студеной.

Слух о кладе появился недавно, года два назад. Приехал из города седенький старичок, весь день пробродил возле церкви, бормотал что-то про себя, заглядывал в книжечку, и естественно, что им заинтересовался Мирон Евсеич. Старичок и рассказал, что он имеет данные, будто где-то здесь, у церкви, захоронен клад с драгоценностями. Захоронил клад предводитель польского отряда еще во времена Лжедимитриев. С награбленным добром поляки бежали на север. Многие погибли от холодов, многих перебили крестьяне, но вот он, старичок, будучи в этих местах еще в гражданскую войну, услышал историю о драгоценностях от беглого старика монаха и решил наконец-то приехать в Студеную. Мирон Евсеич спросил, почему, мол, так долго молчал старичок, но тот ответил, что как раз наоборот, он не молчал, несколько раз обращался к работникам городского музея и даже писал в Москву, но никто ему не поверил. Надо сказать, что и жители Студеной не поверили. Поверил старичку один Сеня-библиотекарь. Он подробно начал расспрашивать старичка и узнал, что клад лежит под большими кедрами, в пятистах шагах от церкви. Тут засомневался в истинности клада и Сеня, потому что кедров даже столетний дед Григорий не помнил. «Не было никаких кедров, — повторял дед. — Сосны были. Это верно. А о кедрах не слыхал». — «А сосны где?» — «Их еще при царе Николке спилили. В японскую. Ох и сосны были! Под небо! В два обхвата. Две лошади одно дерево везли». — «И в каком же месте они росли?» — не отставал Сеня. Дед Григорий указал место, где стояли сосны, и Сеня начал раскопки. Дня три покопал с ним и старичок, а потом уехал. Работал Сеня не покладая рук целое лето, мозоли набил такие, что, на удивление всем, тушил папиросы о ладонь и при этом даже посмеивался. Быть может, Сеня перевернул бы всю землю возле церкви, по его остановил председатель колхоза. «Эх, Семен, Семен, — сказал председатель, глядя на потного библиотекаря. — Сколько земли-то перепахал… Куда там бульдозеру! А у меня поля непаханые». Сеня застеснялся, и больше его за храмом не видели.

Кладом смутила Галинка Вальку Чебыкина. А вдруг Венька действительно что-то разузнал? Для чего он по церкви лазит, по камушкам стучит? Что ищет? А может, уже и нашел?

Вернулась Галинка, притащила два пирога с мясом.

— Корми, — кивнула она на Индуса. — Да смотри сам не съешь!

— А ты куда? — принюхиваясь к пирогам, спросил Валька.

— Корми, корми, — уклонилась от ответа девочка. — Я мигом.

Она нырнула в кусты акации. Валька проводил ее взглядом, глянул на Индуса, хотел позвать его, но рука с пирогом сама потянулась ко рту, и не успел Валька опомниться, как оба хрустящие, зажаренные, теплые пирожка исчезли.

— Ладно, — не глядя на щенка, сказал Валька. — Переживешь. У меня у самого с утра крошки во рту не было.

Индус, словно чувствуя, что его обманули, тихонько взвизгнул. Вальке сделалось стыдно.

— Командирша какая, — пробормотал он уже в адрес Галинки. — Мы и сами с усами. Знаем, что делать.

И он решительно направился в клуб.

Библиотекарь Сеня сидел за столом и читал толстую книгу. Увидев Вальку, он усмехнулся:

— Кина сегодня не будет.

— А Венька где?

— В музее.

— В музее? — удивился Валька. — Ну, тогда и я туда.

Сеня внимательно посмотрел на паренька и серьезно сказал:

— Правильно, Валентин. Кино есть кино, а музей, братец ты мой, это…

Не найдя подходящего слова, библиотекарь сжал кулак и потряс им.

— Тебя проводить?

— Не надо.

Однако Сеня встал, открыл дверь, обитую черным дерматином, и пропустил Вальку вперед.

— Музей — это не выдумка. Это правда, — закончил он свою мысль. — Иди.

Колхозный музей организовал именно он, Сеня. Ездил по деревням, доставал разную старинную рухлядь, сохи, бороны, деревянные ткацкие станки, по-северному — кросны, иконы. Музей занимал три комнаты. В первой находились старинные вещи и дореволюционные орудия труда, во второй — портреты первых руководителей колхоза, документы, фотографии селькора Протасова, которого кулаки повесили на качелях, прямо посреди деревни. Под стеклом лежали награды уроженца Студеной деда Григория, полного Георгиевского кавалера. Одному Сене известно, каких трудов стоило уговорить старика отдать в музей кровью заработанные кресты. Третья комната называлась «Комнатой славы». Висели там портреты солдат, живых и погибших, лежали на солдатском сукне ордена и медали, комсомольский билет Коли Однорукого со следами высохшей крови, письма, висели отглаженные гимнастерки и выцветшие шинели. Сеня очень гордился музеем. Был у него и небольшой сюрприз. Когда посетители, осмотрев музей, собирались уже уходить, он незаметно нажимал кнопку выключателя — и на темной стене красным загорались буквы: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

Валька быстренько миновал две комнаты, хотел было зайти в «Комнату славы», но, увидев Веньку, остановился. Венька стоял перед портретами фронтовиков. На самом видном месте висел портрет Героя Советского Союза Мирона Евсеича Вахрамеева, рядом — Григория Мартынова, еще дальше — Дмитрия Дмитриевича Смирнова, Венькиного деда по матери, а следующим — портрет Валькиного отца. На него-то и смотрел Венька. Портреты живых были сделаны недавно, и потому глядели со стен пожилые мужчины, увешанные орденами и медалями, а на портреты погибших, увеличенные с домашних гражданских фотографий, смотреть было как-то странно: не верилось, что именно они, такие молоденькие, совсем свои, деревенские, воевали. А Васятка-конюх — тот и вовсе казался мальчишкой, с тонкой детской шеей и большими чистыми главами. Видно, Валька чем-то обнаружил себя или Венька почувствовал его взгляд, потому что он резко обернулся.

— Здорово, — усмехнулся Валька.

— Привет.

— Чего ты на папку моего уставился?

— Слушай, — начал было Венька, но в это время ил темной стене зажглись кровавые буквы: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

Валька от неожиданности вздрогнул. Венька быстро выскользнул из комнаты. Когда Валька выбежал из музея, Веньки уже нигде не было. Вынырнула откуда-то Галинка и зашипела:

— Ты зачем в музей ходил? Я кому сказала Индуса кормить? А? Съел пироги, да? Съел?

— Иди ты, дура, — отмахнулся Валька.

— Я вас в окно видела, — не обиделась Галинка. — Ой, Валька, чего я видела-а…

— Чего?

— Будешь обзываться, ничего не скажу!

— Ладно тебе…

— Он в блокноте чего-то записывал. Смотрел и записывал.

— Куда смотрел-то?

— Туда, — показала глазами вверх Галинка.

— А говоришь, клад… Клады не в музее ищут.

— Он, может, для отвода глаз?

«На портреты он смотрел. Вот куда, — подумал Валька. — Клад…»

Он не спеша направился к своему дому.

— Валька, — не отставала от него Галинка. — Завтра с утречка пораньше к нему! Мы его выследим! Я ловкая, так запрячусь — век не найдет!

Закричал где-то петух, ему откликнулся второй, третий… С грохотом промчался мимо ребят на мотоцикле тракторист Павел, зять Настасьи Башариной.

Утром Венька выслушал очередную проповедь от матери о том, что он лентяй, каких свет не видывал, что она скоро переломает все его удочки, день-деньской на речке, а хоть бы завалящего пескаря принес, кота побаловал, что молоко он пить большой любитель, а вот корову в стаюшку загнать его нет. Выслушал все это Венька, поднялся из-за стола и молча вышел.