Чаганов: Москва-37 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович. Страница 40

В кабинете раздаётся хрюкающий звук телефона внутренней связи, вождь подходит к столику с аппаратами.

– К вам просится товарищ Хрущёв. – Слышится в трубке голос Поскрёбышева. – Пропусти.

В широко открытую дверь бочком проникает сияющий второй секретарь Компартии Узбекистана. Увидев собравшихся, он замирает у входа, улыбка сползает с его лица.

– Что ж вы встали там, товарищ Хрущёв, – хозяин кабинета указывает на стул в дальнем конце стола. – садитесь.

Лысый крепыш с наметившимся брюшком мелкими шажками подбегает к столу и присаживается на краешек стула. Сталин подходит к нему и внимательно смотрит на него сверху вниз. В кабинете повисла тягучая тишина.

– Вот решил зайти… по старой памяти… проведать, так сказать… – Не выдеживает Хрущёв. – поблагодарить за высокую оценку, так сказать… партии и правительства… которые помогают нам… с искусством. (На прошлой не деле закончился фестиваль искусств Узбекской ССР в Москве).

Шесть пар глаз неприязненно рассматривают растерявшегося второго секретаря.

– … и ещё, – решается Хрущёв. – просигнализировать хотел… ко мне в гостиницу сегодня заходил товарищ Эйхе… в «Москве» нас, значит, всех поселили… то да сё… а под конец, значит, говорит, мол, пора товарища Сталина того… менять, значит.

– А ты что? – Каганович подаётся вперёд.

– Я для виду… поддержал, значит, а сам сюда… – по скуле Хрущёва пробежала струйка пота. – вы же знаете меня, товарищ Сталин, я всегда был за вас. Вы меня всюду выдвигали и я вас никогда не предам! (На последнем слове пускает петуха).

– Кто ещё там воду мутит, Никита? – Снова вступает Каганович.

– Это я не знаю… Я ж на окраине сейчас… с людьми редко встречаюсь. Сегодня вот только Эйхе зашёл… нас в «Москве» всех расселили…

Сталин поворачивается к соратникам и делает предупреждающий знак трубкой готовому взорваться Кирову, затем садится напротив Хрущёва и испытывающе смотрит на него.

– Это вы правильно сделали, товарищ Хрущёв, что пришли ко мне. Доложили. Всё неймётся, выходит, некоторым. Продолжают создавать оппозиции, уклоны и фракции. Значит вместе будем с ними бороться. – Сталин встаёт и протягивает ему руку, показывая что визит закончен. – Спасибо, расчитываю на ваш голос.

– Побежали крысы… с тонущего корабля. – Протянул Молотов когда дверь за посетителем закрылась.

Московская область, Мещерино.

Дача Ежова.

19 июня 1937 года, то же время

– Где она? – Генеральный комиссар госбезопасности выскочил из машины, косо взглянул на дежурного сотрудника и няню приёмной дочери, встречавших его у входа.

– В гостиной, товарищ Ежов… Спит. – Хором ответили они.

Хозяин дачи, не останавливаясь, проходит мимо и начинает энергично подниматься по крутой деревянной лестнице. Встречающие бросаются за ним следом.

– Евгения Соломоновна – в гостинной, – дежурный бросает злой взгляд на няню. – а дочка спит.

– Я… сам… Идите. – Запыхавшийся Ежов с трудом переводит дух.

Дождавшись когда они уйдут и стараясь не шуметь, хозяин проходит по коридору и заглядывает в комнату: за столом его жена наливает красное вино в хрустальный фужер.

– Геня, милая, и ты приехала… – железный нарком в мгновение ока превращается в любящего отца семейства. – вот хорошо. Я тоже сегодня решил пораньше закончить дела. И я выпью, пожалуй.

– Ёжик! – С пьяным энтузиазмом откликается жена, пытаясь сфокусировать взгляд на муже, при этом вино из бутылки начинает литься мимо на белую скатерть.

Ежов быстро перехватывает бутылку из рук жены, поискав глазами, достаёт из посудного шкафа гранёный стакан и плещет себе чуть-чуть на донышко.

– Ну, за Наташеньку! – Сладким голосом, как будто разговаривая с ребёнком, провозглашает он тост.

Не чокаясь, выпивает вино и морщится от его сладкого вкуса. Геня никак не отреагировав на слова мужа и не чувствуя вкуса напитка, делает крупный глоток, Ежов тут же решительно забирает у неё фужер.

– Геня, помнишь, как ты хотела ребёнка? (Та молча кивает.) – Нудным голосом продолжает он. – вот он ребёнок, (делает жест в сторону детской спальни.)… а ты всё время пропадаешь в своём журнале, дружбу водишь с сомнительными личностями.

– А ты? – Вдруг озлобляется она и исступлённо кричит на всю комнату. – Ты! Что ты задумал! Ты ведь нас в могилу сведёшь…

– Ну что ты такое говоришь? – Берёт её за руку. – Я только о вас и думаю.

– О нас? – Вырывает свою руку. – Я всё слышала! Про письмо, про Штейна…

– Молчи! – Взрывается Ежов, сжимая кулаки. – Не твоего ума это дело. Жена вскакивает на ноги, опрокидывает стул и бежит к противоположной стене гостиной, но вдруг замирает, напряжённо глядя на стену.

– Где Филонов? – Хрипит она.

– Какой ещё Филонов? – Ежов настигает её и хватает за талию.

– Картина «Нарвские ворота»… синяя такая. – Оба смотрят на деревянную эмблему НКВД, висящую на её месте. – Здесь была.

– Тьфу, твою…, да какая разница. – Ежов непроизвольно ослабляет объятия.

– А-а-а, ненавижу! – Хаютина вырывается, хватает чекистский герб и с размаху бросает его на пол.

Щит раскалывается пополам, лезвие меча смещается в сторону а из оторвавшейся ручки выпадает странной формы гвоздь с большой золочёной шляпкой, свёрнутой набок. Ежов наклоняется и берёт его в руки. В комнату влетают встревоженные дежурный и связист.

– Товарищ нарком, – рапортует последний. – вас срочно к аппарату ВЧ. Из глубины коридора внимательно наблюдает за происходящим няня.

– Валентина, уложи её, – кричит Ежов, вновь обретший командный голос. – дай снотворного. (И связисту, тише). Пойдём.

– Слушаю! – Нарком и связит едва умещаются в тесной комнатке под крышей с одним окном.

– Николай Иванович, у меня ЧП! – В трубке слышится весёлый голос Фриновского. – Сейчас мне звонил Овчинников (начальник Московского Уголовного Розыска) и доложил, что задержал Чаганова по подозрению в убийстве своей работницы. Все улики против него: весь в крови убитой, в квартире никого больше нет. Чаганов находится в невменяемом состоянии, пытается что-то сказать, но не может…

– Пьяный что ли? – Перебивает Ежов, левой рукой делает знак сотруднику, что бы тот вышел.

– … говорит, что нет, не пахнет. Бледный, зрачки сильно суженные, стоять не может.

– Где он сейчас? – Притоптывает от нетерпения нарком, связист закрывает за собой дверь.

– … на Петровке.

– Посылай туда Люшкова, пусть забирает Чаганова и везёт его в Суханово.

– Как в Суханово? – В голосе Фриновского слышится удивление. – Там же сейчас голые стены. Детскую колонию закрыли, а ремонт только начинается…

– Так даже лучше. – Чеканит слова Ежов. – Три-четыре надёжных вохровца из Внутренней тюрьмы и Люшков с двумя помощниками и врач. Больше никто ничего знать не должен. Да ещё, пусть возьмут подписки о неразглашении на Петровке и в доме Чаганова.

– Понял. Сделаю. Есть там одноэтажный особнячок на отшибе. Думаю, подойдёт.

– Дальше… – нарком краснеет и начинает жадно хватать ртом воздух. – даю Люшкову двадцать четыре часа на то… чтобы расколоть Чаганова…

– Чтоб в убийстве сознался? – Уточняет начальник ГУГБ.

– … Каком убийстве?!.. При чём здесь убийство?… Что имел связь с Троцким… и, пользуясь доверчивостью Кирова, передовал за границу секретные сведения.

– Ясно, разрешите исполнять, товарищ нарком?

– … ещё одно. Срочно пришли сюда начальника технического отдела с оборудованием. Тут в той деревянной х***, ну что, помнишь, пионэры с вожатой мне на день рождения подарили… хрень какая-то железная нашлась. Пусть посмотрит. Ты девку-то эту и столяра устанавливал?

– … Нет… так ведь местные они, Чурилковские… их сержант на въезде узнал. – голос Финовского становится деревянным.

– Наряд туда, быстро! – Орёт в трубку Ежов, поднеся мирофон ко рту, затем делает глубокий вдох и продолжает уже почти спокойно. – Подчисти хвосты со Штейном и старичком. Всё. Я пока здесь остаюсь… до прояснения обстановки.