Чаганов: Москва-37 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович. Страница 42

Старик, как подкошенный, бухается на колени, из брошенных авосек вываливаются на грязный пол два пучка зелёного лука, букетик мелкой красной редиски и буханка белого хлеба.

– Врёшь, гнида! – Кончик ножа слегка почти бескровно рассекает кожу на скуле молящего. – Не мог он её убить, любил он её…

– Э… – Старик хотел было возразить, но передумал, неотрывно следя за, вновь приблизившимся к нему, остриём лезвия.

– Кто заходил в квартиру в тот день? Быстро!

– Так это… – его глаза забегали по комнате. – сестрица ваша пришли в седьмом часу… у меня запись есть!.. там в комнате. Плохой я стал – не помню ничего.

Оля легко за шкирку поднимает тщедушного деда и тащит из кухни.

– Вот, вот – бережно раскрывает он простую школьную тетрадь. – последние записи: четверть седьмого сестрица, значит, ваша, (получает от Оли тумака, на странице каллиграфическим почерком было написано – «Лахудра»), затем прошла семейная пара с пятого этажа из двадцатой квартиры – в пол-седьмого, ещё через четверть часа, незнакомые мужчина и женщина лет тридцати пяти и товарищ Чаганов с большой коробкой в руках – в пол девятого.

– Дальше! – Командует Оля.

– Потом слышу, как будто упало что-то наверху. Квартира-то товарища Чаганова аккурат над моей, а я как раз в прихожей был у двери. Затихло всё и вскоре крик сестрицы вашей: «Караул! Убивают»!

– Мужчина и женщина эти, когда назад проходили? – Оля левой рукой поворачивает к себе голову хозяина квартиры и испытующе смотрит ему в глаза.

– Так это… не проходили они. – Задумывается дед. – Точно, не было…

– Как они выглядели? – Торопится девушка.

– Вида какого, так ить мельком видел в глазок. Девка – белокурая, а мужик – чернявый. Неслышно так шли, без стука почти…

– А вот крик этот, – снова перебивает Оля. – голос точно Катин был?

– Кто ж его разберёт? – Задумывается старик. – Вы все бабы одинаково рот разеваете. А знашь, что я тебе скажу, милая, не по русски она кричала как-то… «убь…ивают».

С улицы раздался громкий свист. Оля быстрым движением перекидывает нож из правой руки в левую и почти без замаха бьёт ребром ладони по гусиной шее старика, чуть ниже и впереди уха. Тот теряет сознание и его тело медленно оседает на пол, поддержанное сильной рукой девушки. Суёт запазуху тетрадку, бросается на кухню, взлетает на подоконник и смотрит вниз во двор: всё спокойно, жители во дворе заняты своими делами, дети играют в песочнице. В прихожей раздаётся трель дверного звонка и Оля пускается в обратный путь на крышу по водосточной трубе, проходящей в паре метров от окна.

– Спрячь тетрадку, – перед Гвоздём снова благообразная старушка в чёрном низко завязанном платке. – улика это, против настоящих убийц. Ещё, поспрашай у своих, не видели ли они здесь в округе вчера вечером часов в девять фраера с биксой лет тридцати пяти. Да-да, тех самых, которые Чаганову тогда на хвост сели, а ты – им…

Они огибают две чёрные «эмки», стоящие у подъезда: Гвоздь почтительно кивает, ни дать, ни взять – хороший сын, бережно ведущий под руку мать-старушку в церковь.

– Нет, лучше пробей по братве где они Чаганова держат, – задумчиво продолжает Оля, после того как они завернули за угол. – я в смысле, может кто чего слышал или видел.

– По братве, говоришь… пробить? – «Сын» пробует на язык непривычные слова. – Если во «внутрянке», то наших там нет…

– Это я понимаю, но думаю не повезут его на Лубянку. – Оля останавливается.

– Ты что задумала? – С тревогой смотрит на неё Гвоздь. – Кичу хочешь штурмом брать?

– Вынимать Чаганова с кичи надо… – делает паузу девушка. – А вот как, пока не знаю. Встречаемся завтра в девять утра, на старом месте. И спасибо тебе, Николай.

– Да я, это… – Гвоздь смущённо опускает глаза на носки своих ботинок, а когда поднимает голову, то не видит её рядом.-… чисто ведьма.

– Общественная приёмная товарища Кирова, дежурный Иванов слушает. – В трубке раздаётся молодой мужской голос.

– Этой ночью по ложному обвинению арестован товарищ Чаганов. – Хрипит в микрофон Оля, сжимая в кулаке бланк с номером телефона, полученный в справочном бюро Курского вокзала. – Срочно передайте товарищу Кирову.

– Кто говорит?

Девушка бросает трубку на рычаг и открывает наполовину застеклённую дверь, к вящему удовольствию нетерпеливых очередников, заглядывающих внутрь телефонной будки. Звонить по номеру Свешникова, который на всякий случай получила от Чаганова, она не решилась, ведь если он на прослушке у Ежова, то вскроется нехороший факт: разыскиваемая органами преступница связана с личным секретарём Кирова.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

20 июня 1937 года. То же время

«Как же это я так попал»?

Сижу по пояс голый на топчане, покрытом белой простынёй, в медпункте (передо мной расплывается силуэт человека в белом халате)? в комнате с маленьким оконцем под сводчатым потолком (вижу как светлое пятно на чёрено-сером фоне), напоминающей монашескую келью или тюремную камеру. Сверху свисает тусклая электрическая лампочка, на столике у топчана – мощная настольная.

– Как вы себя чувствуете, больной? – Врач снимает со лба большое головное зеркало.

«Вопрос, конечно, интересный».

Полчаса назад, когда сознание окончательно вернулось ко мне (до этого – какие-то обрывки воспоминаний: кабинет следователя, салон автомобиля, свет прожектора на кирпичной стене), я раздумывал, обхватив голову руками пятаясь унять боль, – что делать? Прикинуться потерявшим память вследствии удара по голове (на затылке выросла вполне выдающаяся на ровном месте шишка)? Рабочий такой план, но пассивный – нельзя никак влиять на действия противной стороны. Если поверят в амнезию, то сами сфабрикуют мои показания… какие захотят, а затем отшибут для верности остатки памяти; а если не поверят, то сразу перейдут к физической стимуляции памяти. Прикинуться пускающим слюни бревном – те же самые действия.

Поэтому решил дурака не валять, а прежде выяснить, кто это устроил мне и попытаться затянуть процесс дачи показаний. Время здесь – фактор критический. Как ловко подгадано под начало пленума. Произойди это на неделю до или на неделю после пленума ЦК и Сталин бы спокойно разрулил ситуацию, утопил бы в бюрократических процедурах рассмотрения подобных вопросов: Секретариат ЦК, Политбюро, передача дела на рассмотрении комиссии. А как её разрулишь сейчас, если представить, что выйдет завтра Ежов на трибуну и доложит делегатам: «НКВД имеет материалы, что арестованный за убийство своей сожительницы Чаганов связан с Троцким»?

– Неплохо, голова вот только сильно болит и вижу всё как в тумане… – Обхватываю голову руками и перехожу к зрению, вопрос с головной болью уже снят.

– Хорошо… Как вас зовут? – Ласковый голос доктора никак не вяжется со зловещей окружающей обстановкой.

– Алексей Чаганов. – С минутной задержкой отвечаю я, выждав необходимое для этой асаны время.

Затаив дыхание, врач не сводит с меня глаз.

– Отлично! – Выдыхает он. – Какое сегодня число, год?

– Надеюсь, что 20 июня 1937 года. – Мои глаза самопроизвольно фокусируются на лице доктора и я получаю возможность как под лупой рассмотреть созревший прыщ на его маленьком носу.

– Вы помните что произошло сегодня ночью? – Расплывается в улыбке мой собеседник.

– Всё, товарищ врач, – из тени в поле моего зрения вплывают усы щёточкой и знакомый голос гренит под монастырскими сводами. – Теперь я буду задавать вопросы. Я забираю у вас Чаганова. Дежурный! Веди его за мной.

– Чаганов, встать! – Перед глазами уже перекошенный злобой рот с двумя длинными заячьими передними зубами.

«Ба-а, а голос-то знакомый»!

Справляюсь, наконец, со своим зрением: передо мной – Макар, с кабурой и связкой ключей на поясном ремне.

«Это что ж выходит, я – во Внутренней тюрьме?… Нет, внутрянка – новодел конца двадцатых, а тут на каждом кирпиче видна вековая печать».