Мастерская дьявола - Топол Яхим. Страница 7

Лебо знал всех важных людей, к которым мы адресовались. Для их поисков у него были десятки лет, а теперь интернет и я. Он знал, к кому обратиться.

На некоторых из тех, кто до сих пор был жив, он как будто смотрел из своей терезинской колыбели — спрятанной под койкой обувной коробки, откуда он сейчас диктовал. Ему нужны были деньги выживших, их влияние, а также влияние их родных и друзей.

И я бы не поверил в космически успешный старт нашего начинания, если бы сам не зачитывал Лебо их отклики, потому что таких, которые немедленно принимались помогать ему, было много, и именно таких людей он искал, людей, которые без раздумий ответили бы на вопрос, не снести ли старый город зла, которые нимало не сомневались в том, что должны сохраниться каждая щепка от всех нар и каждый выщербленный кирпич, каждый уголок этой старой крепости, что каждый миллиметр Терезина должен остаться навсегда и, если получится, как написал позднее Рольф, питать память мира.

Но для меня дело было не в какой-то памяти, а в том, чтобы остаться где-то жить.

Я очень надеялся, что Лебо спасет город. И что его контакты будут питать и нас. Я думал обо всех живых, а может быть, и полуживых людях, о своих тетушках, других стариках и старухах, как и о пьяницах, калеках и дегенератах, которые не могут уйти из Терезина. Да-да, если пригонят бульдозеры, нам некуда будет идти, это я уже говорил.

И в тот вечер, когда мы вдвоем вернулись с крепостных стен, Лебо принялся рассылать людям во всем мире известие об уничтожении города. Потом мы писали эти письма каждый день, часто не прекращая работу и ночами.

Со временем начали приходить ответы. Те, кто уже знал Лебо, писали остальным, что он нормальный. И скоро многие захотели своими глазами посмотреть на Хранителя Терезина, как представила Лебо мировая пресса.

Среди первых к нам явился Рольф, журналист, который написал о Лебо ту самую статью под названием «Хранитель Терезина».

Я тоже там фигурировал, торчал из-за коек в нашем сквоте на фото с подписью, что я — правая рука Лебо. Это, впрочем, была правда.

Именно благодаря этой первой статье меня потом сразу же узнала Сара.

Репортаж о нашей благородной деятельности дополняла фотография великана Лебо, одетого в черное, который смотрит с крепостных стен в пурпурные сумерки и говорит: «Город кошмарных ужасов необходимо сохранить ради памяти человечества». Правда, насчет памяти человечества журналист Рольф присочинил, Лебо никогда не произносил таких высоких слов о своей деятельности. И на деньги, полученные благодаря связям, пожертвованиям и кампаниям по сбору средств, он хотел не питать какую-то там память мира, а кормить погибающих обитателей терезинских жилых кварталов.

Тут-то наша работа словно бы только и началась.

Поскольку статью Рольфа перепечатали на разных языках, она прогремела на весь белый свет, так что от имени Терезина уже не могли выступать только официальные ученые, назначенные властями, которые не хотели вкладывать в разрушающийся без армии город ни миллиарды, ни хотя бы даже миллионы; представителями Терезина больше не были исключительно члены городского совета и ученые, жирующие на свои пребенды и скрывающие от мира ожидаемое появление бульдозеров. Нет-нет, теперь мир узнал о нас. К нам стали наведываться и другие гости.

И это стало началом «Комениума».

4.

Один из краеугольных камней в основание терезинской студенческой коммуны «Комениум» был заложен тогда, когда летним знойным днем я увидел, как по центральной площади бредет, спотыкаясь, чудесная девушка в шортах и майке, русая коса ниспадала на ее потную спину… я медленно гнал свое маленькое стадо, тех нескольких козочек, которые не были проданы и не угодили в глотки дегенератов, вонь Панкраца из меня уже давно выветрилась, и она узнала меня, да-да, она приехала из-за статьи Рольфа, чтобы примкнуть к нам… ей хотелось бы познакомиться с Лебо и вообще помогать нам в нашем деле, сообщила она мне… Пораженный явлением этой девушки, я молча сопровождал ее в клубах пыли, которую вздымали над иссохшей землей козьи копытца, и мечтал о сумрачно-багровой траве, желая наступления сумерек, может быть, затем, чтобы незнакомка не заметила, что я сам краснею, пунцовею то ли от смущения, то ли от уже овладевшей мной дерзкой горячности, внезапной склонности к этой девушке, которая, пока я ее вел, вопросительно смотрела на меня… а вел я ее к Лебо… в развалюхах на нашем пути местами шевелились занавески… люди выглядывали из приоткрытых окон… сандалии девушки хлопали по мостовой… тогда на наши улицы мало кто забредал… разве что на официальные площадки Музея приезжали автобусы с туристами… Сара отправилась из Швеции в Терезин искать нары, которые будто бы стали когда-то последним пристанищем для ее дедушки с бабушкой, пока их не убили, она была одной из нароискателей… а таких мы в Терезине уже знали, часто это были молодые люди, которым не давало покоя мрачное прошлое, все те кошмары, что выпали их родителям, дедушкам и бабушкам, их родным, и вообще все то, что случилось тогда… и может случиться вновь? Как далеко способен зайти человек? И как так вышло, что это произошло, например, с моей тетей или двоюродной бабушкой, а меня миновало? А как я бы себя вел… или вела, если бы это меня гнали на смерть? И может ли такое повториться?.. Нароискатели изводили себя этими больными вопросами, в них словно вселился демон… давние смертоубийства, увы, уже и в наши дни пробуравили им мозг настолько, что они вполне созрели для визита к психиатру… некоторые из них на свой страх и риск пускались в путь куда-то на восток, с рюкзаком за плечами и родительской кредиткой в кармане, и обшаривали отсыревшие развалины в Польше, в Литве, в России… короче, всюду, где давние массовые захоронения — это обычное явление… и вот эти искатели, подобно черным каплям, вливались в подземные воды таинственного континента, каким для них был Восток, поэтому не удивительно, что нередко, объятые ужасом, они впадали в полную депрессию… в Терезин кое-кто из них тоже иной раз наведывался… искателям нужно было освободить мозг из мучительных тисков, это были не рядовые туристы, которым хватало пройтись по нескольким маршрутам памяти о геноциде, что поддерживал напоказ миру Музей, простые туристы осматривали Терезин так же, как, к примеру, средневековый замок, в застенках и каменных мешках которого посетители делают более или менее удачные фото и видео для семейного просмотра; нароискателям же подобная дурость не приходила в голову, где засели безумная боль и вечный вопрос: если такое истребление произошло один раз, произойдет ли оно снова?.. Для них Терезин и другие подобные места — это было совсем не то, что средневековые замки, тут они ощущали себя в бездне, где разверзлась земля, попадали в беспощадный мир, в котором было возможно все… и это разъедало их мозг… Такой больной сюда пришла и Сара, поэтому она хотела обследовать весь город… У меня такое чувство, говорила она под цокот копыт моего стада, что мои где-то тут оставили сообщение… для меня.

Поначалу Сара ходила по маршрутам, проложенным Музеем, а потом спустилась в наши разоренные кварталы… Я хочу обойти все стены города смерти, хочу узнать, понять, ощутить, твердила она упрямо в клубах пыли под блеяние моего стада… она выглядела обессиленной… и я отвел ее к Лебо.

В тот день так же, как и во все другие дни, я пас коз до наступления сумерек; когда же тьма поглотила последние оттенки красного, я погнал свое стадо по траве назад, мимо комнаты Лебо на первом этаже, и в освещенном окне увидел Сару!.. Она уже успела подкрепиться, тетушки Боухалова и Фридрихова принесли ей кое-какую снедь, она была важной гостьей, ее приход стал началом пробуждения интереса к нашему обреченному городу, следом за ней к нам словно бы ворвался вихрь, вокруг забурлила жизнь, и тетушки это как будто почуяли.

Она слушала Лебо, человека, который тут, в эпицентре урагана, посреди всех этих ужасов, сделал свой первый вздох… не исключено, что прямо рядом с теми нарами, где обреталась Сарина бабушка… Сара слушала Лебо — а он раскрыл перед ней свою черную сумку с записками, которыми обменивались узники, скобами из подвалов, ржавыми гильзами из расстрельных камер… я уж и забыл, что еще детьми мы нашли где-то в катакомбах даже два ногтя, которые, может быть, царапали штукатурку, позже смытую подземными водами… Лебо извлек их для Сары, и она могла к ним прикоснуться… она жаждала знать все подробности жизни в городе смерти, и Лебо не таился перед ней… все искатели нар приезжали к нам, они жаждали подробностей, их очень волновало то, что творилось здесь когда-то… они хотели услышать, что, несмотря на все страшное, что пережили тут их родители или дедушки с бабушками, невзирая на все это — и с этим всем — они могут жить дальше… и искатели нар рассказывали друг другу о Лебо, так что приезжали всё новые и новые, чтобы послушать свидетеля, который родился посреди ада, выжил в нем и продолжает жить в наши дни… и такая встреча с живым Лебо и его коллекцией помогала им пронзать и рассеивать раскаленным острием воображения черные тучи, что омрачили их сознание, когда они впервые узнали о зверствах, учиненных над их предками… а некоторые, как Сара, остались с нами.