Кто сильней - боксёр или самбист? - Тагиров Роман. Страница 10

Наш полк только что сдал итоговую проверку. Между постоянными стрельбами днём и ночью наступил большой перерыв, так называемый «рабочий период». По договору с местной администрацией, эту мирную паузу на полях советского полигона паслись немецкие овцы из ближайшей саксонской деревни Помсен. Но только в тех районах, где пехота отрабатывала наступление. Дальше, куда ложились снаряды и мины, пастись было запрещено. Ходить по грибы и ягоды тоже. «Ферботтен», понимаешь ли! «Хальт», «цурюк» и «их верде шиссен!»! («запрещено», «стой», «назад» и «я буду стрелять!») Пишем, сохраняя орфографию и прочее, всё как написано обязанностях часового по Уставу караульной службы.

Пас немецкую отару один пастух по имени Отто с тройкой выученных собак специальной пастушьей породы из ближайшей саксонской деревни Помсен. Таких умных псин Тимур ещё не встречал! Пастух свистнет потихоньку (прапорщик рядом стоит, еле слышит) что-то своё немецкое — одна собачка тут же вскакивает, но остаётся на месте, вторая огибает стадо, третья несётся прямо на овец. И стадо перебирается на новое место пастбища, а собаки вновь ложатся с трёх сторон. Отто был мужик здоровый, под два метра ростом, добродушный и весьма словоохотливый немец лет под шестьдесят. Это был один из первых немцев, с которым прапорщик Кантемиров начал постоянно практиковать свои знания немецкого языка. В общем и целом, они даже подружились. И вот сидят они как-то в один из воскресных погожих дней прямо под Центральной вышкой войскового стрельбища Помсен. Собачки за стадом смотрят, а интернациональные друзья в тенёчке той самой вышки за жизнь разговаривают. Выходной день. Ляпота! Отто захватил из дома свежие булочки от своей супруги для солдат стрельбища и начал разговор с неожиданного вопроса, мол — знает ли его камрад Тимур, почему его жена постоянно печёт для его солдат булочки? И сам же ответил: «Мы все хорошо помним, как после войны ели кашу с советских полевых кухонь». Второй вопрос тоже был неожиданным: «Почему русские не хотят учить немецкий язык, раз долгое время находятся в Германии? Вот ты, Тимур, как хорошо говоришь по-немецки, и у нас сразу к тебе тёплое отношение. А практически все русские могут только в гаштетах пиво заказать с сарделькой...» И в ходе этой глубокомысленной беседы немецкий друг показывает на сапоги советского прапорщика и говорит, что было бы совсем здорово, если бы мы, его советские друзья, подогнали ему пару таких же Ѕтіеfеl (нем. — сапоги), а он бы заплатил нам за это целых сто марок.

Тут мимо центральной вышки как раз идут бойцы стрельбища из чипка (солдатская чайная) соседнего батальона. Естественно, старослужащие! Последний период службы. Ибо так просто, целой группой, на глазах у своего командира ходить в батальон даже в выходной день имели право только старики. Прапорщик подзывает бойцов и популярно объясняет просьбу нашего камрада. У солдат стрельбища сразу глаза загорелись! Вот она, заветная сотня марок, которая составляет две зарплаты военного специалиста или четыре месячных оклада рядового пехотинца, рядом ходит! Один из них тут же, забыв про свой почтенный возраст (всё-таки, дед ГСВГ, как ни крути), подорвался бегом до казармы стрельбища и быстро притащил из каптёрки пару сапог сорок третьего размера — самые большие, которые были в запасе. Немец даже примерять не стал, только взглянул и произнёс печально: «Кляйн! Зер кляйн!» И показал солдатам свою ногу, примерно размера так сорок пятого — сорок шестого. Старики ГСВГ, видя, что желанная сотня просто ускользает из рук, попросили своего командира завтра, в понедельник, взять их всех с собой в полк получать продукты и менять бельё. Мол, сами справимся и без молодых, тряхнём, как говорится, стариной! С явным намерением рассыпаться затем по полку, по своим ротам и землякам в поисках нужного размера требуемой обуви. Обеспечить нашего пастуха сапогами — это уже было делом чести полигонной команды стрельбища Помсен! И, опять же, целая сотня в твёрдой социалистической валюте. Ничего бойцы не нашли! Как ни старались.

Только Тимур через начальника вещевой службы отыскал-таки пару офицерских сапог сорок пятого размера, за которые остался должен тыловикам полка два листа фанеры. За каждый сапог по одному листу. И прапорщик Кантемиров великодушно отдал эти сапоги солдатам. Так они приплюсовали к этой паре сапог ещё три банки ваксы и в итоге получили не только заветную и обговоренную сотню марок, но и бутылку водки в придачу и пару килограмм домашнего творога. На том основании, что даже их командир (прапорщик Кантемиров) ходит по стрельбищу в «зольдатен штиффель», а они (бойцы) смогли достать для нашего лучшего камрада Отто «официрен штиффель», да ещё и вместе с самой лучшей в мире ваксой! Солдаты потом рассказали всё Тимуру, да ещё и, творогом угостили. А водку выпили сами, и, конечно же, втайне от своего боевого командира. Вот такой вот, понимаешь ли, был произведен четверть века назад маркетинговый ход! А наши офицерские «штиффель» у немецкого пастуха прослужили верой и правдой ещё много сезонов...

* * *

В те былинные времена наш Гвардейский шестьдесят седьмой мотострелковый полк стрелял практически днём и ночью, особенно перед итоговыми проверками. В один из таких осенних напряжённых дней прапорщик Кантемиров зашёл на обед в свой двор расположения полигонной команды, состоящий из домика солдатской казармы с небольшой столовой и кухней, складов, ремонтных мастерских и отдельного офицерского домика, где он сам и жил. Навстречу выбежал дежурный по стрельбищу, механик-водитель одной из БМП, и радостно доложил:

— Товарищ прапорщик, приходил «эти жёлтые ботинки» и просил вам передать, что у них сегодня ночная — кумулятивными! И чтобы мы больше мишеней готовили.

— Не понял, боец! Кто приходил? — удивился Тимур.

— Так вы ещё не знаете! — заулыбался солдат и с гордостью за своего второго командира (первым был Кантемиров) продолжил: — Это же наш командир девятой роты старший лейтенант Чубарев. Он уже третий день рассекает по полку в неуставных фирменных жёлтых сапожках. Вот мы и прозвали его «Эти жёлтые ботинки».

— Это как в песне у Жанны Агузаровой? — задумчиво уточнил Тимур.

— Ну да! — засмеялся довольный механик и важно добавил: — Ну а чё? У Чубарева отец — генерал, ему всё и на всех похер.

«А у меня отец — шахтёр! И я передвигаюсь по стрельбищу в солдатских сапогах», — подумал прапорщик. Командира девятой МСР старшего лейтенанта Михаила Чубарева начальник стрельбища Тимур считал своим другом. Они познакомились, когда молодой взводный приехал на стрельбище принимать стоявшие на качалках БМП взвода, а новый начальник стрельбища только получил прапорщицкие погоны. Тимур пригласил взводного отобедать у себя в домике, чем армейский бог послал. А Михаил, едва переступив порог, тут же потянулся к книжной полке прапорщика. Так на основе любви к чтению завязалась их дружба. Вскоре молодой взводный стал самым молодым ротным в полку. Девятая МСР была в то время отличной, поэтому дневала и ночевала на стрельбище. Именно эта рота должна была по решению отцов-командиров проводить ротные учения с ночной стрельбой во время итоговой проверки.

Прапорщик Кантемиров был удивлён и разочарован поступком офицера Чубарева. Ни для кого не было секретом, что отец Михаила служит в штабе бронетанковых войск и дружит ещё с курсантских времён с нашим комдивом генералом Головнёвым.

Тимура только сильно злило, что именно Миша Чубарев, молодой, умный, спортивный и весёлый офицер, которого он считал своим другом и даже гордился этой дружбой, вдруг так решил показать своё положение в полку.

«Ну и щеголял бы в своих ботинках по плацу, раз ему, генеральскому сынку, никто не указ. Так нет же, блин, на МОЁ стрельбище припёрся! Выёживаться тут будет! Перед кем? Надо поговорить с ним и послать его куда подальше...» — обедая вместе со своими операторами, зло рассуждал про себя Тимур. И тут же на ум почему-то пришли слова классика:

А отец, говорил,