Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия. Страница 56

— There is always a reason, (Всегда есть причина,) — он резко отстраняется. — My grandson has a bad temper. He’s hard to deal with and he is not somebody you can control. (У моего внука ужасный характер. С ним трудно иметь дело, и он не из тех, кого можно контролировать.)

— I know. (Знаю.)

Даже догадываюсь от кого достались такие отвратительные гены.

— You have no idea, (Понятия не имеешь,) — голос сочиться сарказмом.

— I am not going to leave him, (Не собираюсь его бросать,) — отвечаю твердо и уверенно.

— As if he will let you do it, (Будто он позволит,) — усмехается Валленберг и уже серьезным тоном делает заманчивое предложение: — But I can help. I can give you money, I can teach you how to hide from him and I can provide protection for your family. I can give you a new life. (Но я могу помочь. Могу дать денег, научить тебя, как скрыться от него и обеспечить защиту твоей семье. Могу дать новую жизнь.)

— I don’t need it, (Не нужно,) — бросаю на автомате.

— Think over, (Подумай,) — рекомендует с нажимом.

— My answer will not change. (Мой ответ не изменится.)

Некоторые вещи действительно не меняются.

Украина снова не выйдет из кризиса, свежий сезон «Отбросов» опять снимут без Нейтона, ну, а я никогда не поумнею.

Унылый список безнадежных констант, с которыми остается только смириться.

— Being a toy is not your destiny. You deserve much more, (Быть игрушкой не твоя судьба, ты заслуживаешь большего,) — затрагивает за живое.

— I don’t complain. (Не жалуюсь.)

Валленберг ничего не отвечает, отступает и садится за стол. Тоже молчу, нервно сглатываю и облизываю пересохшие губы.

Дуэль взглядов длится целую вечность. Глаза в глаза, проверяя на выдержку, тестируя стойкость. Кто не выдержит первым?

— It is not what you really want to, (Это не то, чего ты действительно хочешь,) — оглашаются вслух мои сокровенные мысли: — You want to get married, to have children and live in peace. Alex will not be able to make these dreams come true. (Ты хочешь замуж, детей и мирно жить. Алекс не способен исполнить эти мечты.)

Одну все же исполнил, просто вы еще не знаете.

— For example, in ten years, (Например, через десять лет,) — напряжение возрастает. — You are still a lover because he will never divorce. You have no children for he is against it. You get everything money can buy but it doesn’t bring any happiness. (Ты все еще любовница, потому что он никогда не разведется. У тебя нет детей, потому что он против. Ты получаешь все, что можно купить за деньги, но это не приносит никакого счастья.)

Значит, правда.

И про развод, и про детей.

Господи… ну, почему?

Ладно, семейное положение, там возможны подводные камни типа брачных контрактов и прочей юридической ерунды. Но категорический отказ от детей — за гранью понимания.

— I don’t want you to suffer, (Я не хочу, чтобы ты страдала,) — тихо произносит он и улыбается той самой улыбкой, на которую давно хочу запатентовать права: — I offer you a way out. (Я предлагаю тебе выход.)

Ответ предсказуем.

— No, (Нет,) — закрываю глаза.

Конечно, стоило толкнуть пафосную речь о глубине зародившихся чувств и низменной роли бабла в пирамиде потребностей. А еще о несметном количестве плюсов моего избранника, которые он тщательно скрывает по причине естественной скромности. И о том, как сильно заводят боль, унижения, закулисные интриги с кучей непоняток.

Но слова закончились. Перебор усталости. Не физической, а моральной, тягучей и тягостной, пропитывающей плоть и кровь.

Наверное, Вальтер Валленберг ожидал чего-то большего или просто чего-то другого от женщины, завладевшей вниманием его внука. Если бы она действительно обладала умом и сообразительностью, то приняла бы предложение. Или наоборот сподвиглась бы на пламенную тираду а-ля оскорбленная невинность. В любом случае, нашла бы версию поубедительнее «люблю вопреки всему».

Но ведь так и есть.

I’m addicted. (Зависима.)

I’m obsessed. (Одержима.)

I’m madly in love. (Безумно влюблена.)

Не знаю, какой ответ правильный, а других вариантов нет.

— A couple of minutes left. I’ve told them to warn me but I see they are busy, (Осталась пара минут. Я сказал им предупредить меня, но вижу, они заняты,) — барон смотрит на экран лэптопа, потом переводит взгляд в мою сторону: — I want the best for you. I will say more but not today. (Я хочу лучшего для тебя. Скажу больше, но не сегодня.)

Трель мобильного, будто сигнальный выстрел.

— Oh, even earlier, (О, даже раньше,) — дедушка сбрасывает вызов и с невероятном довольным видом заявляет: — Get ready. (Приготовься.)

Через мгновение двери распахиваются с оглушительным грохотом, едва не слетают с петель.

Инстинктивно жмурюсь, вздрагиваю всем телом и сжимаюсь в комочек. Чуть позже возвращаю привычное самообладание, но ненадолго.

Сначала вижу знакомого амбала-охранника, ласточкой пролетающего по расписному полу через всю комнату и приземляющегося аккурат между креслами, прямо у моих ног. Потом замечаю на пороге фон Вейганда.

Он не просто сердит, он в ярости. Ощущаю кожей, каждой клеточкой воспринимаю пылающий в нем бесконтрольный гнев.

Волновался обо мне? Что почувствовал, когда узнал о пропаже? Как долго искал прежде, чем добрался сюда? Сразу вычислил любимого деда или понадобилось время?

Разгадка сокрыта в горящей черноте его глаз, выдает пугающее безумие зверя, погружает в полумрак очередного флэшбэка. Окунает в позабытую сцену из прошлого, расчерчивает пространство бликами неоновых вывесок.

Кажется, я никогда никого не видела настолько злым.

Фон Вейганд замахивается и совершает бросок. Маленький темный предмет проносится над Валленбергом и вдребезги разбивает круглое зеркало за его спиной.

— You’ve missed, (Промазал,) — усмехается дед.

Выглядит невероятно спокойным, даже слегка скучающим, будто ему ежедневно целятся в голову мобильными телефонами, и это ужасно утомляет. Не удается зафиксировать в его взгляде удивление или тревогу.

— Not at all, (Совсем нет,) — холодно парирует внук.

Несколько шагов, и фон Вейганд оказывается рядом, небрежно отталкивает стонущего охранника ногой. Расчищает дорогу обычным движением, так, словно убирает мусор, а не переступает через человека, истекающего кровью.

И это жутко.

Когда он касается моих рук, начинает ловко распутывать веревку, я не могу ни радоваться, ни испытывать облегчение. Остается лишь безотчетный страх, полностью парализующий волю. Обращаю внимание на бурые пятна, покрывающие элегантный пиджак, и сбитые костяшки пальцев прирожденного пианиста.

Понятно, фон Вейганд разъярен, банально совместил приятное с полезным — выпустил пар и наказал нерадивых сотрудников. Однако мне страшно до одури.

— Did he tell you where he learned to deal with knots? (Он рассказывал, где научился обращаться с узлами?) — спрашивает дед.

Барон Валленберг явно получает истинное удовольствие от сложившейся ситуации. Более того, не скрывает собственного наслаждения, наоборот, выставляет напоказ, будто очень гордится.

— Alex, my boy, why are you silent? (Алекс, мой мальчик, почему молчишь?) — следует продолжение елейным тоном.

— We have nothing to talk about, (Нам не о чем говорить,) — сухо роняет фон Вейганд.

— We have lots of things to discuss, (Нам многое нужно обсудить,) — с нажимом уверяет дед.

— About work? (О работе?) — коротко уточняет внук.

— Also about work. (О работе тоже.)

Пленница избавлена от оков, избитый охранник медленно ползет к выходу. Пора поболтать по душам, чего уж.

— Sit down, my boy. (Присаживайся, мой мальчик.)

Выражение лица фон Вейганда ясно сообщает о непреодолимом желании крушить и убивать, а от ласкового обращения «мой мальчик» неприкрытая злоба в черных глазах вспыхивает с новой силой.

— I thought I would get more reaction, (Думал получить больше реакции,) — с наигранным разочарованием заявляет Валленберг, специально нарывается на неприятности.