Давай никому не скажем (СИ) - Лель Агата. Страница 22

Какие-то девчонки в мини и чулках в сетку игриво захихикали и, двигая бёдрами, освободили для меня место.

Часть 17. Яна

Яна

Встреча с тётей Мариной не предвещала ничего хорошего, — шестое чувство меня ещё никогда не подводило. И вообще, весь этот ужин никому был не нужен, кроме, пожалуй, Тимура, который сиял как медный грош, в красках рассказывая, что же вкусного приготовила мама.

Мама, мама, мама — только и разговоров, что о ней. Нет, это похвально, что мужчина так ценит женщину, которая подарила ему жизнь, но во всём должна быть мера. Как бы он не кичился тем, что все решения принимает сам, я прекрасно знала, что он и шагу не может ступить без чуткого наставления тёти Марины.

Он не знал, что я стала невольным свидетелем их разговора, подслушанного в коридоре, тогда, шесть лет назад, поэтому даже не догадывался, что я в курсе открытой антипатии Титовых к моей скромной персоне.

«Дочь алкоголички, отец непонятно кто, нарожает тебе больных детей», — эти неприятные слова так и не забылись, и хоть я старалась думать, что это давно было и быльём поросло, но прекрасно понимала, что люди не меняются, и вряд ли мама Тимура вдруг воспылала ко мне любовью.

— Ма-ам, мы пришли, — открыв дверь в коридор, воодушевленно позвал Тимур, попутно снимая туфли, оставаясь в неприлично белоснежных носочках. — Давай, проходи, не стесняйся, — подбодрил меня, слегка подталкивая в прихожую.

Дома у него я никогда не была, и предполагала, что живут они неплохо, но совсем не ожидала, что будет настолько «дорогобогато».

Первое, что бросилось в глаза, — это обилие "золота" и яркого цвета. Пёстрый персидский ковёр расцветки «павлинье перо», бордовые обои с золотистым теснением, позолоченные гобелены и рамки фотографий. Создалось впечатление, что я нахожусь не в квартире, а будуаре элитной куртизанки старого Парижа.

— А кто это тут пожаловал? — прошелестев бамбуковыми занавесками, из зала нарисовалась тётя Марина, в розовой блузке прошитой золотистым люрексом. Пышное жабо украшало не менее пышную грудь и поверх этой роскоши лежали крупные бусы. Поправив закрученные в сложную причёску обесцвеченные локоны, она мелко засеменила навстречу гостям.

— Здравствуй, здравствуй, дорогая Яночка! Боже, такая дюймовочка, совсем не изменилась! — обхватив мои предплечья пухлыми ладошками, тётя Марина прикоснулась нарумяненной щекой к моей, имитируя видимость поцелуя.

С тех пор, как я видела её в последний раз, она стала ещё больше. Юбка-карандаш обтягивала пышные бёдра, пухлые ножки, обутые в розовые тапочки с пушистым помпоном, совсем не вовремя напомнили мне две палки докторской колбасы. В желудке тихо заурчало — кроме двух ложек остывшего борща в обед, я так больше ничего и не съела.

— Вы тоже прекрасно выглядите, — без зазрения совести соврала я.

— Проходи, проходи, дорогая, не стой в дверях, мы всегда рады гостям! — похлопывая по плечу, тётя Марина повела меня в сторону зала. — Тимоша, принеси Яночке тапочки.

В зале обстановка была ещё вычурнее. Мягкая мебель с массивными подлокотниками, старинный журнальный стол с резными ножками, чехословакская стенка — безумно дорогая и чрезмерно заставленная разнообразными безделушками. За стеклом сияло обилие хрустальных фужеров, вазочек, статуэток. Довершали картину тяжёлые портьеры из красного бархата и огромная люстра, состоящая будто из тысячи прозрачных капель.

Среди изобилия этих вычурных и непривычных для меня предметов, стало сразу жутко неуютно. Ещё этот запах… приторный аромат духов, который не могли перебить даже ароматы доносящиеся с кухни.

Обладательницу амбре я увидела не сразу: щуплая женщина преклонных лет, с полностью седой головой, но держащая великолепную осанку, буквально утопала в одном из мягких кресел. Положив ладони на подлокотник, пристально уставилась на меня, внимательно изучая. Если бы я не знала, что объектом её внимания являюсь я, то непременно бы решила, что старушка увидела что-то неприятное, даже противное.

— Яночка, это моя бабушка — Изольда Генриховна, — представил подоспевший Тимур, держа в руках тапки, точь-в-точь как у тёти Марины.

— Это она что ли? — вместо приветствия проскрипела «железная леди», не отводя пристального взора.

— Да, бабуля, это Яночка, я тебе о ней рассказывал…

— Да помню я, не повторяй.

Судя по её тону, чихвостили они меня и в хвост, и в гриву.

Я была наслышана о бабушке Тимура — матери его отца. Чистокровная немка, педантичная и чопорная, генеральская жена, ни дня в жизни не работала. С очень сложным характером и крутым нравом. Истиной хозяйкой дома была именно она.

После смерти мужа, который был старше ее на много лет, перебралась жить к сыну, несмотря на то, что имела собственную квартиру в Петербурге. Тётя Марина, желая услужить властной свекрови, делала вид, что её всё устраивает, хотя я была более чем уверена, что терпела она всё это через великую силу.

Встречи с Изольдой Генриховной я не хотела и боялась больше всего, и все мои самые страшные ожидания подтвердились — старуха была невероятно неприятной личностью, и я сразу поняла, что мы никогда не поладим.

— Кхм, кхм, здравствуйте.

Обернувшись, увидела у порога копию Тимура, только чуть старше и с усами. Сын и отец как две капли воды — одинаковые серые, глубокопосаженные глаза, одинаковые пшеничные волосы с косым пробором, идентичная улыбка.

Пройдя в зал, отец протянул руку для приветствия. Смутившись, подала ладонь, и крайне удивилась, что вместо рукопожатия он легко коснулся губами её тыльной стороны:

— Борис Макарович.

— Яна, очень приятно.

Удивительно, как у такой женщины, как Изольда, может быть настолько милый сын: Борис Макарович произвёл исключительно положительное впечатление. Я даже немного расслабилась, решив, что всё может пройти не так уж и плохо.

Как потом оказалось, с выводами я сильно поторопилась.

Разобрав в центре комнаты стол-книжку, тётя Марина накинула белую, вышитую золотыми нитками скатерть, и быстро наполнила стол разнообразными разносолами. Чего его там только не было: сочные котлеты, тончайшие ломтики сыра, ажурные блинчики, копчёная колбаса, свежайшая буженина.

От обилия еды рот моментально наполнился слюной — столько всего и сразу я не видела уже очень давно. Мой рацион сейчас это чай и булка с дешёвым маслом, полупустые щи и жареная картошка. Конечно же мне захотелось попробовать всё одновременно, но почему-то была уверена, что не смогу проглотить и кусочка.

Посадив во главу стола Изольду Генриховну, остальные расселись по своим местам, отведя мне почётное место напротив бабушки.

Разве можно есть под таким проникновенно-ледяным взглядом? Да рядом с этой Горгоной даже за то, что дышишь с ней одним воздухом извиниться хочется.

— Тимоша, разливай вино. Яночка, тебе красное сухое, или белое полусладкое? — приторно улыбаясь, поинтересовалась мама.

— Красное… наверное. Немного.

— Часто пьёте? — в лоб огорошила старуха, и мне захотелось сквозь землю провалиться.

— Бабушка, Яна вообще практически не пьёт, мы даже когда с ней в ресторан ходим, она водичку заказывает или сок. Да, Яночка? — встал на мою защиту Тимур, за что я была ему безумно благодарна.

— Ну так насколько мне известно, мать её тоже не всегда пила, в музыкальной школе работала, на хорошем счету была. Я ничего ведь не путаю? — не унималась Изольда Генриховна.

— Ничего не путаете, — вдруг севшим голосом выдавила я.

— Ну не будем о грустном! Давайте выпьем за знакомство, — вмешался отец, поднимая бокал.

Отпив глоток, который встал поперёк горла, уставилась в пополняемую Тимуром тарелку — тот щедро накладывал воздушную картошку-пюре. Аппетита еда больше не вызывала, скорее тошноту.

Некоторое время все сидели молча, тишину нарушал лишь лязг столовых приборов. Все чувствовали себя крайне неуютно, но старались держать лицо и, встречаясь случайно глазами, выдавливали из себя учтивую улыбку.