Давай никому не скажем (СИ) - Лель Агата. Страница 91

— Я не играла твоими чувствами, ты мне правда… нравился.

— Нравился? Нравился??! — пнул горку листьев, и те разлетелись ей под ноги жёлто-оранжевым конфетти. — А в постели ты говорила другое!

— Но я не признавалась тебе в любви!

— Да кому нужны эти слова? Я чувствовал тебя и твои эмоции. Вот этим, — ударил кулаком по грудной клетке. — Я не безразличен тебе, почему, зачем нам расставаться? Что за блажь?!

— Потому что у нас нет будущего, Ян! — с надрывом выдохнула она. — Потому что ты молод, потому что ты из уважаемой семьи, потому что тебе нужна не я. Тебе нужна совсем другая!

— Откуда ты знаешь, кто мне нужен? — не выдержав, повысил голос. Стайка сонных грачей взлетели с мокрой ветки, осыпав нас мелкими холодными каплями. — И почему-то раньше ты не считала ни возраст, ни грёбаное положение в обществе какой-то непреодолимой преградой!

— Я и раньше так считала, но уговаривала себя, что, может, всё-таки получится. Но нет, глупо даже думать, что там, в чужом городе, без благословения твоих родителей у нас выйдет что-то путное. Спустись уже с небес на землю!

— Благословение родителей? Что? Я не ослышался? Кто из нас ещё из высшего общества! Какие помпезные речи, прости, что не во фраке!

— Ну вот видишь! Ты ещё мальчишка, не серьезный! Заводишься с пол оборота!

— А по-твоему только унылое чмо в начищенных ботинках и причёсочкой на пробор может быть серьёзным? — вскочил с лавочки, и подошёл к ней вплотную. — Короче так, мне надоело это слушать. Похоже, ты рехнулась, но я люблю тебя любую. Идём, — взял её за руку и потянул к выходу из парка.

— Куда ты меня тащишь?

— Куда надо. Если ты боишься принимать решения, я буду делать это за тебя.

— Я выхожу замуж за Тимура, — на одном дыхании проговорила она, и я резко остановился. Сделав по инерции следующий шаг, врезалась в мою окаменевшую фигуру. Выдернула руку и отошла.

— Что ты несёшь? — скорчил кривую мину.

— Я выхожу за Тимура. Мы встретились вчера… и провели вместе ночь! — выпалила она, отступив ещё на один шаг.

— Врёшь!

— Не вру!

— Врёшь!!! — прорычал в ответ и, довольно грубо обхватив ладонями её лицо, поцеловал.

Вложил в поцелуй всю злость, всю агрессию, всю боль. Она остервенело кусала мои губы, цепляясь тонкими пальцами за стриженный затылок.

Царапины на шее, едва слышный полувсхлип-полустон…

Отпрянув, с пылающими губами и лихорадочным блеском в глазах, снова отошла на несколько шагов.

Будто спасаясь бегством, будто боясь снова поддаться…

— Не вру! Он был у меня! Поэтому я не брала трубку! Я была с ним! Спала! И он хочет, чтобы я стала его женой. И я согласилась. У нас нет с тобой будущего, понятно?! — практически кричала она.

— А с ним, значит, есть будущее, да?

— А с ним — есть. Прости меня. Прости меня, за всё!

Мир с размаху обрушивается под ноги и рассыпается на миллиарды осколков. После её крика тишина кажется оглушительной, лишь ветер гоняет внутри пустой беседки обрывки брошенных ею фраз.

— Желаю счастья, — развернулся, и не оборачиваясь пошёл в противоположную сторону.

— Ян!

— Иди, строй своё счастливое будущее. А я пошёл строить своё.

***

Серое утро вероломно проникло в отравленный алкоголем мозг.

Водка, дешёвый портвейн, ударная доза никотина, ментовский "бобик"… А дальше всё. Пустота.

Липкие щупальца боли сдавили нутро. Боль не физическая — душевная. Но разве может болеть то, чего нет? Мою душу выгрызли вчера без анестезии и бросили в грязь под ноги.

Хотелось бы сдохнуть, но увы: мотор зачем-то всё еще стучал, разгоняя по венам остывшую кровь.

Говорят, что мужчины не плачут.

Врут.

Завтра двадцатое октября. День, когда я начну собирать себя по кускам. А сегодня, если повезёт, сердце разорвётся к чертям собачьим и я сыграю в ящик.

Часть 69.1. Яна

Яна

Прошло три дня. Три самых длинных дня в моей жизни.

Я закрылась дома, никуда не выходила и никого не впускала. Несколько раз приходила Инна, стучала, звонила, грозилась выломать дверь, но я ей так и не открыла. Не хотелось никого видеть и слышать.

Было настолько больно, что я вдруг поймала себя на мысли, что перестала эту боль чувствовать. Просто впала в состояние прострации: ничего не ела, лежала целыми сутками, прокручивая в голове одни и те же мысли. Если вставала зачем-то, то как сомнамбула бродила бесцельно по дому, трогая руками окружающие предметы. Комната за комнатой, и так по кругу.

Ян не выходил из головы ни днём ни ночью, как смертоносный вирус проник под кожу, высасывая последние крохи энергии. Лучше бы он бросил меня, лучше бы нашёл другую, мне было бы легче. Я бы злилась на него, может, даже возненавидела. Но знать, что он мой брат… Осознание этого медленно сводило с ума.

А если бы мы зашли ещё дальше, если бы не узнали ни о чём — поженились, родили общих детей…

Пыталась утешать себя мыслью, что всё равно бы у нас ничего не вышло. Ржавыми гвоздями вбивала в подкорку, заставляя себя в это поверить.

Мы слишком разные — из разных миров, его семья не дала бы нам жить спокойно. Он ещё слишком молод и не нагулялся. Начались бы скандалы, череда любовниц. Ночные звонки, помада на рубашке, задержки на работе…

Я думала об этом, и становилось немного легче. Совсем чуть-чуть. Самую малость.

Я всё сделала правильно. Пострадает немного, подлечит уязвлённое эго, а потом забудет: поступит в институт, женится на девочке из своего круга… Новая жизнь, новые знакомые, новые чувства…

Я просто не могла вывалить на него эту правду. Хотя бы кто-то из нас двоих должен быть счастливым.

Телефонный звонок раздался словно пушечный выстрел. В неживой тишине дома его звук казался оглушительным, каким-то зловещим чужаком в моём потерявшем краски обесцвеченном мире.

— Ян, это я, — проговорила на том конце Ника.

Шум дождя по карнизу, хлопки дверей гастронома, звук надрывающегося клаксона. Где-то там, за стенами моего кокона, жизнь по-прежнему влачила своё жалкое существование.

— Привет. Всё хорошо?

— Ну как тебе сказать — хреново. Колюня сделал ноги, мать бегает теперь по дому с верёвкой, и орёт, что жить не хочет. Мы уже устали с тётей Нюсей её успокаивать. Может, приедешь?

— Хорошо, скоро буду, — положила трубку и устало потёрла большими пальцами виски.

Только этого мне сейчас не хватало. Мать с белой горячкой и суицидальными наклонностями сейчас именно то, что доктор прописал. Но Нику было жаль. Как бы не не хотелось выбираться из дома, через силу собрала себя в кучу и пошла одеваться.

Натянув джинсы, обнаружила, что те спадают, свитер тоже болтался как на вешалке. Из зеркала на меня смотрела бледная осунувшаяся тень, с синяками под глазами и волосами-сосульками.

Жалкое потерянное существо с пустым взглядом.

***

В подъезде всё так же пахло тушёной капустой и разросшейся от сырости плесенью. Было жутко холодно — конец октября, отопление так и не включили.

— Наконец-то, заждались тебя уже, — встретила у порога тётя Нюся. — Совсем мамка ваша с катушек слетела. Буробит что-то невнятное, про деньги какие-то, про мэра.

— Где она?

— Да в комнате у себя сидит, еле с Вероникой её туда загнали, — семенила следом соседка. — А ты чего бледненькая такая? Заболела?

Ничего не ответив, толкнула дверь в дом. Мать лежала на диване, беспокойно ёрзая и постанывая. Вокруг разбросанные вещи, на столе пустые бутылки, сгнившие объедки.

Из комнаты вышла Ника и, облокотившись о дверной косяк, мазнула незаинтересованным взглядом по родительнице.

— Давно она так? — я кивнула на мать.

— Два дня уже. Вот как этот хрен свалил, так и забухала по-черному.

— А чего вдруг свалил-то?

Ника безразлично дёрнула плечом.

— Да откуда я знаю, меня дома не было. Пришла — эта уже пьяная валяется и Колю проклинает. Фингал вон видишь? По ходу весело они тут попрощались, — ехидно усмехнулась.