Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 64

— Не мучайся с этими палочками — ешь пальцами, — посоветовала Петрова. И я сразу решил все проблемы. Армянин на уровень моей сибирской культуры, казалось, не обратил внимания. Я только руки о волосы не вытирал.

Мы просидели в ресторане полчаса. Когда Нина доложила миллионеру, что я был главным редактором алохинской газеты, Армен Григорович скромно заметил:

— Алохин по сравнэнию со мной — щэнок.

Комментировать свои слова не стал. Мы молча, почтительно склонили головы, допили вино и договорились о том, что приедем в Николаевск знакомиться с предвыборной обстановкой через неделю.

На следующий день я отдыхал, Господи, просматривал местную прессу. Прочитал корреспонденцию, написанную знаменитым поэтом революционной Мотовилихи Егором Клюевым о том, что 487 православных людей выступили против межконфессионального богослужения и совместных молитв на европейской молодежной христианской встрече в Хохловке — «месте традиционной русской культуры».

И когда этот музей деревянного зодчества под открытым небом стал «местом традиционной русской культуры»? Стоят себе церкви, амбары, избы, которые в разобранном виде свезли сюда со всего Прикамья и снова собрали. На соляных варницах и татары-мусульмане могли работать. И наверняка работали, бедные.

Такие богослужения «противоречат апостольским правилам, являются ярким проявлением экуменизма. Кроме того, Прикамье никогда не являлось местом активного проявления католицизма… Данное обстоятельство, увы, позволяет считать предстоящий форум с участием католических епископов прямым проявлением прозелитизма (духовной экспансии)» — это автор привел выдержку из обращения православных людей к организаторам форума.

Интересно, что написал революционный поэт в комментарии: «Психологи считают, что потеря национальной самоидентификации деструктивно сказывается на психике человека, а русское национальное самосознание связано с православием. Вероятней всего, что устроители форума правильно поймут беспокойство общественности».

О, я, конечно, читал стихи этого Клюева — о бессмертных большевиках, и мне сразу захотелось спросить великого поэта: Егорушка, а что говорили об идентификации твои революционеры, когда крушили храмы и закапывали священников живьем в землю? Может быть, отсутствие «самоидентификации» привело к тому, что сегодня вишерских манси не существует? Разве не православные виноваты в этом — со своим смертоносным прозелетизмом? Может быть, мы уже тогда начали терять «самоидентификацию», и на нашу страну обрушились чума, холера, татарское иго и мор тоталитаризма. Может быть, чеченцы потому так агрессивны, что уже двести лет сопротивляются России, задумавшей лишить горцев национальной самоидентификации?

Егорушка Клюев… Тут действительно просматривается проблема: самоидентификации личности.

Я вспомнил квартиру православного верующего Василия Николаевича Пьянкова: икона Николая-угодника на стене, множество икон — по книжным полкам, а за иконами — творения Николая Рериха, Елены Блаватской, Владимира Щербакова, всевозможных мистиков, знахарей, магов. На подоконниках стояли горшки с алоэ и золотым усом для приготовления лекарств, в столе — склянки с настойками. Ну, на Бога надейся, а сам не плошай. Мне был по душе этот первобытный экуменизм человека, выброшенного во время боя взрывом на берег, из глубин самой страшной в истории человечества войны.

Академик С. Арутюнов: «В Грозном снесли памятник Чехову. Я удивился: его-то зачем? Ответили: у нас ребята не очень грамотные, приняли его за Дзержинского…

Для современного чеченца, кабардинца, адыгейца или шапсуга даже начало XIX века — не что-то абстрактно-историческое, а конкретная судьба членов его семьи. Он знает, куда делись его родственники и где живут. Он знает, как гибли и пропадали люди его рода в конце XVIII века, в середине XIX, в 1918 году и в 1944-м. У кавказских народов требуется, чтобы мужчина, если он хочет уважения других и уважать самого себя, знал семь поколений своих предков, и не только имена, но и обстоятельства их жизни и где их могильные камни».

Журнал «Родина», 1994 год.

Университет Бородулин окончил, защитил диплом по археологии. Ходили разговоры о том, чтобы оставить его на кафедре, но он не видел в историческом прошлом своего будущего.

— Сперва я думал, что буду расшифровывать и редактировать рукопись Бутовича, — сказал как-то он, — а потом понял, что его литературные способности намного превосходят мои — и успокоился.

Всегда он так…

Сережа любил людей легендарных, как мамонты. Таких, как редактор Надежда Николаевна Гашева. Она уже прочла первую часть рукописи Бутовича, которую привезли ей Андрей Соколов и Сергей Бородулин, и готова была редактировать этот уникальный труд. По сорокаградусному морозу она добралась до Пермского ипподрома, где в нашла в деннике мэра Перми, большого любителя бегов. Мэр налил ей коньячку и сказал своему помощнику: «Завтра Надежда Николаевна придет к тебе — дашь ей деньги». На следующий день она пришла к помощнику, тот выдал ей пачку денег и проводил до дверей, вежливо отказавшись от расписки. Работа по подготовке к изданию первого тома Бутовича началась.

После расшифровки рукописи появилась возможность издаться на Западе, но Соколов отказался. Сережа Бородулин и художник-компьютерщик Федя Назаров поехали под Рязань, во Всероссийский институт коневодства. Они подобрали иллюстративный материал для первого тома Бутовича. Там орловскими рысаками занималась Марина Иосифовна Киберт, профессор, встретившая фанатика так приветливо — как своего.

За неделю Сережа и Федя с работой управились — отсканировали необходимые снимки из дореволюционной периодики.

— Почему у вас нет каталога иллюстраций? Вам же это для работы необходимо, — сказал на прощание Сергей институтским специалистам.

— Приезжайте и делайте каталог, — ответила ему профессор Рождественская, занимавшаяся донскими скакунами. — С собачкой моей погуляете.

— Приеду, погуляю, — с улыбкой кивнул головой Сергей.

Он вернулся в Пермь и устроился грузчиком в магазин, чтоб заработать денег на поездку, пропах рыбой, но вернулся в Рязань. Жил у Рождественской, одинокой женщины, гулял с ее собачкой — страшным бультерьером. Ночью собака любила спать на его подушке, и Сереже приходилось по два-три раза переходить с дивана на диван.

По вечерам он читал книги, в одной из них нашел латинскую эпитафию на могиле Леонардо да Винчи: «Его искусная рука более всякой другой умела располагать для утехи глаз тени и краски. Он обладал тайной воспроизводить тел людей и даже воздушных образов богов. Его кисть давала жизнь лошадям».

Особенно Сереже понравилось то, что люди, боги и лошади стояли в одном ряду. Он вспомнил, что французские солдаты изуродовали конную статую Франческо Сфорца в Милане, над которой долго работал Леонардо. Подумал о катастрофической неустойчивости человеческого рассудка — и закурил. Пора было ложиться спать.

На следующий день утром Галину Александровну увезли на «скорой помощи» с приступом астмы. А когда Сережа возвращался из институтской библиотеки, началась настоящая буря — такую он видел первый раз в жизни. Ветер сшибал его с ног, и над землей шла стена воды, сквозь которую ничего не было видно.

Сережа продирался вперед, к одноэтажному деревянному дому, и невесело размышлял о бультерьере, грозной собачке, которая сейчас сидела и размышляла примерно так: «Утром увезли хозяйку, сейчас началось это светопреставление… Так, первого, кто откроет дверь, разорву пополам». Сережа не хотел быть первым. Вторым — тоже.

Он увидел, что гигантская раздвоенная береза, стоявшая перед крыльцом, расщеплена пополам и один ее ствол удачно свален в сторону от дома. Он попал в развилку рябины, что спасло от удара стоявшую за забором машину соседей. Береза могла упасть на дом, на машину, но у пала в эту рябиновую развилку.

Бультерьер не разорвал гостя. На следующий день Сергей распилил березу и поколол на дрова. Значит, все верно — он был на правильном пути.