Волки в городе (СИ) - Шаффер Антон. Страница 42

— Ты помнишь, каким метром было раньше? — решил он поинтересоваться у девушки.

— Смутно, — призналась Анна. — Мне двадцать пять, если вы это хотели узнать.

— Да нет, нет, — смутился подполковник, поняв, что, и правда, задал слишком двусмысленный вопрос. — Просто вспомнил…

Дальше они ехали молча. Записанный голос объявлял станции, которые мелькали одна за одной, пустые, безлюдные. Наконец из динамиков прозвучало, что следующая — «Профсоюзная».

Выйдя на пустую улицу, Борис с Анной не спеша пошли к его дому. По дороге они зашли в ночной магазин, при входе в который у них моментально потребовал документы хмурый охранник. В ход снова пошла черная корочка.

Взяв бутылку абхазского вина, немного сыра и прочей мелочи, парочка вышла из магазина и уже через пять минут входила в квартиру Днёва.

— Хорошо живут офицеры МНБ, — отметила девушка, осматриваясь в прихожей. — Я с матерью в одной комнате живу, а во второй — соседи. Раньше квартира была полностью нашей, но после Революции уплотнили. Удивительно. Ну, ладно в семнадцатом году уплотняли — жилплощади мало было. Но в двадцать первом веке-то?

— Ну, ты же знаешь, что по этому поводу говорит Вождь, — отозвался из кухни Днёв, который уже разбирал сумку. — Из регионов много людей в Москву приехало после двадцать второго года. Строить практически перестали — есть и поважнее дела.

— Какие интересно? — с усмешкой ответила Анна. — Я руки помою?

— Помой, конечно. Ванна направо.

Зашумела вода, а потом снова послышался голос девушки:

— Да уж! Все же про иной уровень жизни я права!

— Ты о чем? — крикнул Днёв, чтобы пробиться через шум льющейся воды и гудение труб.

— О мыле. — Анна выглянула из ванной и показала кусок мыла, лежавший у нее на ладони. — Это же прямо духи французские! У нас начальница такими душится.

— Это у нас в спецмагазине продается, — немного смущенно объяснил подполковник. — Импортное.

— Да я уж вижу, что не отечественно. — Снова в ее голосе проскользнула ирония.

Днёв накрыл импровизированный стол в комнате. Скинув газеты на диван, он раздвинул маленький журнальный столик, накрыл его простенькой белой скатерке и разложил на нем нехитрую снедь. Несколько поколебавшись, Борис открыл сервант и достал коробку дорогущих иностранных конфет, которые лежали у него уже целый год с прошлого Дня сотрудника государственной безопасности — тогда их клали в подарочный набор.

Анна снисходительно окинула взглядом яства и плюхнулась на диван, закинув ногу на ногу. Одета она была просто, но не серо. Отечественные джинсы весьма неплохого качества, белая блузка и черный приталенный пиджачок, совсем недавно вновь вошедший в моду. Днёв сразу определил, что пиджак этот домашнего производства — в магазинах таких стильных вещичек особенно не продавали.

Откинувшись на спинку дивана, девушка игриво улыбнулась и несколько жеманно и старомодно попросила:

— Налейте даме вина, товарищ офицер!

Днёв моментально наполнил ее бокал густым темно-красным вином и протянул его Анне.

— Мерси, — улыбнулась она и тут же сделал небольшой глоток, слегка зажмурившись.

— Могу поставить музыку, — спохватился Днёв, осознав, что все происходит в полной тишине. Тишина, конечно, дело хорошее, но не для первой встречи.

— Поставьте… — согласилась Анна.

Борис включил музыкальный центр и вернулся за стол. Наполнив свой бокал, он поднял, кивая на бокал Анны и предлагая сделать тоже самое.

— Давай за наше знакомство, — предложил подполковник. — И, думаю, что мы можем перейти на «ты».

— Давайте, — поддержала его Анна. — Так ты живешь один?

— Да, последние три года — один, — ответил Днёв и машинально посмотрел на фотографию Али, стоящую на книжной полке, за стеклом. — У меня была жена. Но она умерла.

— Ой, простите, — покраснела девушка. — Я не хотела…

— Да ничего, — поспешил успокоить ее Днёв. — Дела давно минувших дней. Все уже отболело.

Анна встала с дивана и подошла к полке, заставленной книгами. Постояв несколько секунд, она обернулась к хозяину квартиры:

— Это она? — пальцем гостья указала на фотографию в рамке.

— Да.

— Красивая, — Анна отодвинула стекло и взяла рамку в руки, только потом спросив разрешение: — Можно?

— Да чего уж теперь спрашивать, — усмехнулся Борис.

Он сидел на стуле, посреди комнаты и смотрел, как едва знакомая ему девушка вертит в своих красивых руках фотографию Али. Внутри у Днёва были смешанные чувства. Какая-то часть его противилась этому действу: после смерти Али все, что было с ней связано, было только его. Он никого не пускал в этот мир. Да и пускать было особенно некого. Родителей уже давно не было на этом свете — оба ушли еще не старыми. Друзей Днёв так и не нажил. Вернее, те, кого он и мог бы назвать друзьями, по сути, были всего лишь коллегами. Тот же Збруев или ребята из его группы, которые пострадали после провала операции по перехвату волков. Да, его приглашали на праздники, иногда даже домой, а не в кафе или ресторан, где, как правило, собираются не самые близкие люди. Но не более того. Домашний телефон молчал неделями.

Так было не всегда. Пока была жива Аля, в их доме кипела жизнь. Ему даже приходилось урезонивать ее, так как это могло бросить тень на его карьеру. Но он слишком любил ее, чтобы что-то запрещать. А потому разрешал. Разрешал и мучился. Разрешал и боялся, что на работе станет известно об очередной бессонной ночи в его квартире. Она со своими друзьями сбивала его, путала карты. Вся эта «богема», странные личности, которые иногда говорили такое про ту же власть, что Днёв был готов заткнуть уши.

Аля была поэтессой. Так она сама себя называла. Вообще-то работала она рядовой машинисткой в конструкторском бюро. Но то днем. А по вечерам она писала. И созывала друзей. Ничего крамольного в ее стихах не было — сплошная лирика. Но все же, все же… Лишь после ее смерти Днёв пришел к выводу, что их союз не был равнозначен. Тогда, при ее жизни, он иногда задумывался на эту тему, но тут же гнал от себя подобные мысли. Но, когда Аля ушла, Борис окончательно осознал, что не меньше пятидесяти процентов ее отношения к нему были, если не корыстны, то весьма и весьма расчетливы. Она прикрывалась им. Использовала его положение, чтобы спокойно заниматься творчеством. Именно из-за этих противоречий, в которых Днёв и сам пытался разобраться не первый год, он и закрыл свою прошлую жизнь от посторонних взглядов.

И теперь, когда молодая симпатичная девушка так бесцеремонно вторглась в его личное пространство, подполковник почувствовал легкий укол в области сердца — кто-то ступил на его территорию.

Но вторая половина души Днёва кричала об обратном. Она хотела освободиться от прошлого, вылететь из этой клетки, чтобы начать жизнь заново, с чистого листа. А потому, то, что делала Анна, отчасти показалось подполковнику шагом навстречу этой свободе. Она прикоснулась к запретному для посторонних глаз, но так беззаботно и легко, что это было даже удивительно. Днёв прекрасно понимал, что если бы девушка попросила у него разрешения посмотреть фотографию, он бы, скорее всего, ответил бы отказом. И равновесие бы сохранилось, не нарушив стабильности его внутреннего мира.

— Что с ней случилось? — Анна продолжала свое победоносное наступление. — Такая молодая…

— Она погибла…

И снова черная волна накрыла Днёва с головой.

Аля погибла в самом начале лета. Погибла нелепо. Ее убил грабитель. Сам этот факт уже был из ряда вон выходящим — уличная преступность в СНКР была практически сведена к нулевой отметке. Но Днёв знал, что это информация для широкой общественности. Он же обладал инсайдерской информацией. В СНКР грабили. И убивали. И насиловали. Но то, что его Аля может стать жертвой отморозка, Борис никогда себе представить не мог.

В тот день он, как обычно, вернулся с работы около восьми. Жены дома еще не было. Обычно Аля не задерживалась, так что Днёв немного разволновался, но подумал, что, скорее всего, она заболталась с какой-нибудь подругой или зашла в магазин. Отовариваться Аля могла и в спецмагазинах МНБ, не отстаивая длинные очереди, но она предпочитала не выделяться и привилегиями пользовалась крайне редко. В этом, вообще, была вся ее суть — она могла быть эстетствующей декаденткой по вечерам, презирающей человеческие стада, но с утра заявить, что в жизни не пойдет в какой-то особенной магазин, а будет толкаться вместе с нормальными людьми в обычном… Эти перемены в ней и пугали, и завораживали Днёва. Но точно он знал одно — в глубине души Аля ненавидела нацкомовскую власть. При этом, она не призывала на баррикады, а просто обустроила свое безопасное гнездо, в котором можно было хоть как-то укрыться от серой обыденности и находится под защитой мужа в погонах.