Пасифик (СИ) - "reinmaster". Страница 111
«Пить. Дай мне пить, Йорг… дай, дай мне…»
***
— Пить! — шепнул Хаген. — Пожалуйста, Марихен! Мне… и ему…
Сознание возвращалось рывками. Под сенью век ещё что-то брезжило, мушиные точки, ржавое послевкусие, но яркая полоска света уже настойчиво призывала вставать. Сколько времени? Он облизнул зудящие жаждой губы. Недоумённо моргнул.
И обнаружил, что вокруг уже не Центр Управления.
Компактное помещение, в котором он оказался, напоминало бомбоубежище. Атомный бункер с толстыми стенами надёжно защищал от атмосферных невзгод. Морская раковина? «Да нет же, — поправил здоровый инстинкт, — просто гараж». Каким-то образом он умудрился прорваться вниз и теперь отдыхал, навалившись на…
Что? Новое звено технической эволюции?
Воздушный корабль?
Снегоход, — догадался он, но иллюзия была до боли реальной. Хаген осторожно притронулся к гладким бортам, скользким от машинного масла. Надавил. Он не удивился бы, если бы призрак-«Гайстершифф» растворился в туманной миражной дымке, но твёрдость под пальцами послушно просела. Ещё толчок. Пауза — и вдруг вся махина легко, по-дельфиньи унырчиво вильнула вперёд. Скрипнули стальные полозья. Пожалуй, он мог бы вывести это устройство наружу, воспользовавшись дополнительной колёсной платформой. Или нет?
«Эге, — весело хмыкнул внутренний голос. — И говно же ты, техник!»
— В моё время этого не было! — огрызнулся он вслух, едва ли сознавая, что говорит.
Но как я сюда попал?
Туман в голове не рассеивался, а скорее расслаивался, каждую мысль приходилось ловить на крючок. В осколках битых нейронных связей сохранилось немногое: щелчок фонарика, без успеха — батарейки сели ещё в «Моргенштерн». Огонёк зажигалки. Утеплённый китель цвета фельдграу с петличным знаком особых войск и нашивками оберста. «Кажется, меня повысили в звании», — мрачно подумал Хаген. Он стоял перед оконным стеклом, превращённым непроницаемой тьмой в блестящее зеркало. Кто это? Кто лежит там на полу? Потом вниз побежали ступени. Суть ускользала, шевелилась внутри, какая-то неотвязная мысль. Одна её ниточка тянулась к полуоткрытой секретной двери, другая — спазматически дёргалась в такт биению таймера.
Таймера?
— О, чёрт! — понял он, холодея, расширяя глаза. — Ох ты, ч-ч…
И услышал сирену.
***
Страшный металлический вой разорвал ошмётья тумана.
Он исходил из лужёной башенной глотки, отовсюду и ниоткуда, умноженный резонатором крик раненого морского чудовища. Далеко-далеко. Он разнёсся над лагерем, над развязкой на Траум, над Регенхолле, Кримдероде и Айгером — над каждой из заброшенных станций. Звуки сливались, и казалось, что молот какой-то огромной статуи со стоном ударяет в одно и то же место, откалывая звенящий медью кусок:
Ай-зек. Ай-зек. Ай-зек.
Оглушённый, Хаген осел на дно. Почувствовал, как, взбурлившись, прянул кверху мизерный рой пузырьков, всколыхнулась ткань, и снова толща воды стала ледяной и тяжёлой. Сердце ворочало камни. «Знают, — сказал всё тот же голос внутри. — Теперь знают. Они».
Не падать. Только не выключаться…
Царство небесное, царство морское. Он не выключился, но когда на браслете затрепетала зелёная бусина — внутренний вызов — рефлекторно нажал приём.
И снова ошибся.
— Дружок? — тихо позвал браслет. — Где ты?
Лишённый обертонов, уплощённый, он звучал как-то иначе, но Хаген узнал говорящего. Сейчас он узнал бы любого из них. Эфир был переполнен, радиоволны хватали оружие, разбирали шинели, шнуровали обмотки, готовясь выйти в глубокий поиск.
Очень-очень глубокий.
Шёпот звёзд. Ярость азбуки Морзе.
— Дружок, дружок, — твердил динамик так настойчиво, будто и в самом деле надеялся поймать отклик с далёких планет. — Группенлейтер, ну где же ты? Маленький мастер Юрген! У нас большое несчастье. Ай-ай, ты сделал большое несчастье, дружок! Ты где-то здесь? — помолчал. — Я чую твоё дыхание.
Дыхание? Но ведь он не дышал.
Сидел, копя в глотке тёплую слизь. Подтянув к животу уставшие, провонявшие мокрым брезентом ноги, обнимая их, как в последний раз обнимают любимую — бережно, целомудренно и горячо. Вспоминая; красный крест; как солнце заходит на западе, а встаёт на востоке; разгребая осыпь над телом отца («ничего здесь нет…»); представляя лимон корицу гелиерцукер, о, Танненбаум; они сожгут меня Марихен; катая затылком с отросшей щетинкой по кирпичному гребню — просто сидел, сотрясаясь от плача и слушая, внимательно слушая…
Точка-точка-тире. Точка…
***
Метель чуть унялась, и небо сразу стало высоким, очистилось по краям.
Взмывающий кверху космически-чёрный ковш был густо усеян звёздами — да так, что голова шла кругом. Хаген почувствовал, что тоже летит. Боже, какой мороз! На долю секунды он распахнулся, а потом пришло осознание, гидравлический молот протаранил висок. «Бом-м!» — грянул колокол Ратуши. Таймер! Ахнув, он опомнился и, поддёрнув курточный полог, запрыгал по снегу, сопровождаемый пляшущей тенью висельника. Недалеко — два гребка и всё — подошвы увязли: леденистое месиво превратило их в тормозные колодки.
Убежище. Мне нужно убежище!
Ночь горела и стонала на все голоса, как сонм неупокоенных душ. Поблизости — уж не у самой ли лаборатории? — токотал пулемёт. Отрывистый деревянный стук то нарастал, то стихал. Теперь уже не оставалось сомнений — он и впрямь очутился на фронте. «Рекогносцировка», вспомнилось сложное слово.
Проще говоря — где я?
Он прижался к кирпичной стене, страстно желая войти в неё, слиться с камнем и так нечувствительно переждать всё это безумие. Где-то в темноте притаились стекло и доски, картофель, резиновый шланг, солярка, проволока под напряжением. Тянуло также латриной — густым запахом перебродившего кала, Хаген понадеялся, что это несёт не от него. Лагерный двор, — подсказал здоровый инстинкт. А значит, с обзорной вышки уже может следить чей-то бинокль, наводя прицел или готовя ручную гранату. Шах и мат. Если не убраться отсюда.
Вот только как? Скажите на милость — как? Он оглянулся. «Гайстершифф», инновационный воздушный корабль, уткнулся носом в сугроб, тоже безнадёжно завязнув. Разметка на боках снегохода маскировала корпус под колер грязного наста, но метко направленный луч, конечно, обнаружил бы…
Ш-ш-ш-с…
Топот. Голоса лесорубов.
Упав навзничь, Хаген зажал рот кулаком, прикусил перчатку. Сквозь колкую снежную мяшу пробилось жёлтое. Дико взревел мотор. Впереди, на расстоянии броска мяча распахнулись ворота: в светлом квадрате кто-то ходил. Целое стадо теней прогарцевало за угол подсобки — «Habt Acht!»: и сразу же, оживившись, защёлкали дятлы; «з-зиг» — взвизгнула пуля.
Убираться. Срочно!
«Мне нельзя умирать, — подумал он с лихорадочным жаром, словно убеждал кого-то другого, более влиятельного, чем он сам, от которого и зависела судьба всех его действий. — Мне нужно к Марте». Сейчас он не помнил, что собирался сказать, но чувствовал, что лишь это ценное, ещё не произнесённое и держало его на плаву, наполняя волей бороться. Это — и жажда жизни; она по-прежнему бурлила внутри, становясь только сильнее. Он потянул носом, судорожно напрягся, готовясь вскочить.
— Куртхен! Га-а… Вот ещё один!
— Ах-ха! Хох!
Дикий, звенящий крик раскатился по лунному полю, забился, рикошетом отражаясь от кирпичных стен, лестниц, гаражей, сараев, блокгауза. Что это? Разве может так кричать человек? Ненавидящими глазами Хаген упёрся в ночь, хрупнул челюстью. Крик сменился икотой. «Дерьмо, — с оттяжкой сказал сдобный, басистый голос. — Да, Куртхен же, старый хрен, подгони кар. Тебе что — сложно?» Заквакала рация. «Вот дерьмо!» Голос принадлежал фельдфебелю Фольке, но это не мог быть он, так же, как то, что дёргалось под ногами у страшных теней, не могло быть человеком.
И всё-таки было.
В разломе карбоновой чашки блестело опухшее, в трещинах и порезах, молодое лицо, на месте глаз — кровавые впадины. Лунный свет мягко ложился на размозженные ткани, серебрил вдавленный профиль, из которого, как изюм из непропечённого теста, высовывались осколки зубов.