Пасифик (СИ) - "reinmaster". Страница 61

— Нулевик по эмпо — это я, — деловито сказал Кальт. — Вполне себе реальный, как видите. И свои возможности я знаю. Они велики, но в сложившейся ситуации недостаточны. Ведь я тоже отравлен Территорией. Нет, мой злоязычный техник, я замахнулся на большее. Я хочу… Ну же, Йорген, напрягитесь! Я хочу…

— Найти того, кто не отравлен?

— Создать человека без ложной памяти. Да-да, создать. Очистить буфер, пропылесосить и вытрясти половики. И ваши, и мои выкладки показывают, что ложная память и пагубное влияние Территории — тесно связаны. Что толку, что мы расширим жизненное пространство, если содержимое черепной коробки располовинено этой ползучей дрянью? Мы делаем шаг на север, а дрянь наваливается нам на плечи. Нет-нет, Йорген, есть память и ложная память, мы выходим из Саркофага с хорошим запасом технической памяти — и с ядовитым грузилом, тянущим на дно все наши смелые проекты. Вы знаете, что заготовки не улыбаются? Не умеют. Это ли не знак?

— Заготовки?

— Брёвна, — нетерпеливо пояснил Кальт. — Материал. То, из чего на Фабрике делают людей.

Он поднялся и заходил по комнате, расправляя плечи. Высокий, стремительный, наполненный пульсирующей энергией, он напоминал ракету, готовую к запуску, но не вполне определившуюся с направлением полёта.

— Они уже люди, — сказал Хаген. — Люди, которые ещё не умеют улыбаться.

Он мысленно перенёсся на Фабрику. Заготовки людей стояли у фургона, соприкасаясь боками, но вряд ли замечая друг друга. Расслабленность на их лицах была почти идиотической, но какой-то особенный свет, отпечаток уже утраченного знания придавал им осмысленность и трагичное внутреннее достоинство. Однако этот свет замечал только он. Кальт смотрел на мир через призму воли, неудивительно, что материал был для него всего лишь материалом, слепым человеческим пластилином, безгласным и бесправным, нуждающимся в формовке.

— А что есть человек? Прежде всего, люди обладают полезностью. Ценностью для Райха. Ну, что вы кривитесь, Йорген, это примитивный, но очень удобный критерий. Не нравится — предложите лучше! Что у вас есть, кроме ценности, горсточки инстинктов и этой глупой, ослабляющей, дезориентирующей, атавистической способности эмоционально сливаться с обезьяньим стадом? Да-да, я про ваш эмпо. Адаптация, Йорген! Посмотрите, мы же чертовски неадаптивны!

— Что? — перепросил Хаген. Этого он не ждал.

— То. Неадаптивны.

— Потому что не умеем улыбаться?

— Потому что не умеем ничего! Техники — ха! Работа на конвейере — ещё не техника, а орудийное поведение, обезьянья возня! Мы технораса? Мы раса обезьян, играющих доставшимися по наследству орудиями. Но это наши орудия, Йорген, так куда же делось наше техническое творчество? Заткните уши, я сейчас скажу крамолу, но мне можно, я без пяти минут штатный псих: мы почти бесплодны — в физическом, психическом и экономическом смысле. Да во всех смыслах.

— Нейтралы могут иметь детей, — напомнил Хаген, на свой страх и риск пересиливая пресловутую горсточку инстинктов. Атмосфера накалялась, но молнии пока не проскальзывали. Возможно, сказывалось отсутствие Франца.

Чёрт возьми, чем занимается Франц?

Философией? Ох, вряд ли.

— Это юг, Йорген! Почему я опять должен растолковывать вам азы? Вы вообще проглядывали партийную литературу, прежде чем открывать рот? Для вас, бездарей, создан целый Отдел Пропаганды, а вы читаете лишь свою макулатуру по эксплуатации электронного вычислителя. Нейтралы плодятся, но они тупиковое звено, хилое, нежизнеспособное, лишённое воли, подмятое и заражённое Территорией.

— Вы так серьёзно относитесь к пропагандистским текстам? — недоверчиво спросил Хаген.

— Да потому что я помогал их писать! Вот этими руками разбирал ваших нейтралов на детальки и сравнивал их с детальками истинного норда. Сравнивал биологическую полноценность каждой детальки. Вам в разжёванном виде дают выводы мощной теории, теории жизненного пространства, а вы плюётесь, потому что разжёванное для вас недостаточно элитарно, а ознакомиться с предпосылками и вводными не хватает ни желания, ни пороху! Вы и ваше смешное Сопротивление, так и не вылезшее из детских штанишек. Умеющее только шмалять из рогатки во всё, что кажется им похожим на власть. Погодите, станете мастером — они шмальнут и в вас! А пока вы недостаточно статусны, имеете отличный от нуля шанс отхватить по морде. Потому что глупость не разбирается — она реагирует. А из-за вшитого в мозги резервуара ложной памяти реагирует неадаптивно!

Ловушка захлопнулась. Пространство вновь сложилось кольцами вокруг злополучного дивана, электронное время вернулось к неизменному значению, ртутный термометр заколебался между полюсами, а Хаген привычно перестал дышать и шевелиться, пережидая бурю, которую сам и вызвал.

— Нас преследует вырождение, — сказал доктор Зима, — и семя вырождения — в наших же головах! Как работает Саркофаг? Почему он расположен практически на Территории? Кто вообще его создал, этот Саркофаг? Вы боитесь Знаков на небе, а не боитесь вопросов, которые подмигивают вам из каждой чёртовой щели? И знаете, что самое забавное? Что они подмигивают только мне. И вам.

Он наклонился, сверкая глазами и сцепив руки в замок за спиной, словно был не уверен в своих ресурсах самообладания.

— Я не знаю, что происходит, Йорген, но знаю, что могу сделать Райх жизнеспособнее! Я могу сделать так, чтобы он размножался и воспроизводил себя! И если здесь, в этом месте, отказывает и сбоит классическая наука, значит, я создам неклассическую! Ещё бы урезонить кучку идиотов, которые отвлекают от решения действительно значимых вопросов своей суетливой. Обезьяньей. Вознёй!

Не повышая голоса, он умудрился вложить в свою тираду столько спрессованного гнева, столько свёрнутой спиралью, чистой, пылающей ярости, что сам воздух, казалось, затрещал от напряжения.

В этот момент Хаген осознал ещё одну важную вещь, наполнившую его и радостью, и смятением:

Доктор Зима умел чувствовать боль.

Он чувствовал её прямо сейчас.

***

Сквозь неплотно прикрытую дверь из «шлюза» просочились голоса. Взволнованный женский и мужской, урезонивающий, мягкий. Звук приближался медленно, словно обладатели голосов не были уверены в том, что происшествие заслуживает внимания шефа.

— А, — досадливо произнёс терапист. — Я опять немного увлёкся? Простите меня, Йорген.

— Никто из нас не совершенен.

— Вот именно.

Дверь откатилась в сторону.

— Ах, герр Кальт! — сокрушённо воззвала сестра Кленце. — Такой недосмотр, такое несчастье! У вашего инспектора острая коронарная недостаточность! Он в терапии и получает необходимое лечение, но я подумала, что должна известить вас…

— Ещё бы, — сказал Кальт. — Гляди-ка, увлёкся не только я. Доигрались? Вот и привози вам подарки. Что за день! Дождитесь меня, Йорген, я скоро вернусь.

Он выскользнул за дверь, и только тогда Хаген очнулся.

Что я здесь делаю? Франц?

Сколько же я… Ах, чёрт!

Он заметался.

Свободный проход на нулевой этаж, чаще именуемый «подвалом», требовал первой категории допуска, а терапист снабдил его второй, справедливо предположив, что для работы на Территории хватит и контакта с основными секциями. В подвале разместился «виварий», морг с холодильными камерами и примыкающий к ним секционный зал. В правом отвлетвлении вяло и безрадостно существовали бактеориологи, ядро будущей лаборатории, для которой Кальт подыскивал отдельное помещение. Пока же, за неимением свободной площади, учёные из группы Торвальда ютились в соседнем корпусе, у химиков, распространяя вокруг себя тошнотворную вонь разлагающихся питательных сред.

Вообще проблема вентиляции была одной из самых насущных проблем для всех старых, плохо проветриваемых помещений «Абендштерн». Изначально лаборатория строилась под терапию, а уже потом расползлась вширь и, главным образом, вглубь. По слухам, вентиляционная система подвала была спроектирована таким образом, чтобы одним поворотом вентиля можно было заполнить ядовитым газом все помещения либо секции по отдельности. Аналогичный механизм имелся и на верхних этажах. Создавая что-то, Кальт сразу же закладывал возможность его молниеносного уничтожения.