Пасифик (СИ) - "reinmaster". Страница 63

— Юр-ген, — нежно сказала Тоте. — Милый Юрген.

— Нет, — не поверил он. — Нет! Вы не можете…

Она протянула руки — узкие ладошки, как будто отдавая что-то, и он подался вперёд, но тут заткнутый в угол терапист яростно закивал маской, а Тоте откруглила глаза и губы: «Ай-яй!» «Что? — переспросил он, начиная оглядываться. Не успел — горло перехватило удавкой. Что-то затрещало, зазвенело. Хаген рванулся вперёд, боднув воздух, и тогда разыгравшаяся машинная сила, чудовищный станок смял в комок затылок, шею, воротник, рванул вверх, выдирая корни волос, и вдруг потащил к выходу, трепля его из стороны в сторону, как взбесившийся пёс — ворох старых тряпок.

— Дур-рак!

Его швырнуло в стену. Лязгнули зубы. Боль была адской, как будто при ударе раскололся череп, треснул по стыкам, и в оголившийся мозг проникла кислота. Хаген застонал, оползая. Доктор Зима сгрёб его за шиворот и без труда поволок вон из оперблока, ещё раз тряхнул и с отвращением выбросил прямо в коридор, под ноги столпившимся наблюдателям.

— Болван!

Элегантный чёрный ботинок опустился на пальцы, ломая и дробя суставы. Мир полыхнул мириадами сверхновых звёзд! Хаген издал горловой вопль и захлебнулся, когда острый носок ботинка воткнулся под рёбра. Кальт осторожно отодвинул пистолет и пнул ещё раз, расчётливо выбрав место, прикрытое лишь натянувшейся тканью.

— Лояльность? А?

И речи не было о том, чтобы защищаться. Хаген скрючился в позе эмбриона, засунув внутрь покалеченную кисть. Зажмурился, втянул голову в плечи, прижал локти, скруглил позвоночник — тело само приняло положение, в котором легче всего было переждать взрывы и землетрясения. Мир погрузился в хрипящую тьму, бесконечную ночь, в которой бродил голодный бронированный хищник, вознамерившийся развернуть собравшуюся клубком жертву и выжрать внутренности. Больно, больно! Грудь разрывалась от недостатка кислорода. Нос был забит слизью — или кровью, можно было дышать лишь через приоткрытый рот, и при каждом вдохе внутри раздавалось клокотание, а при выдохе — едва слышное шипение сифона. «Ах-ха», — простонал Хаген и прислушался: хищник был где-то здесь, поблизости, затаился, ждал.

Мгновение тянулось бесконечно. Потом всё та же непреодолимая, жестокая сила развернула улитку-раковину. Хаген забился, вырываясь. «Ш-ш-ш!» — сказал хищник. Его равнодушные, подёрнутые изморозью глаза внимательно изучили каждый сантиметр кожи, каждую царапину, припухлость, вмятину. Длинные пальцы быстрыми и точными движениями простучали грудную клетку, ребра, живот, бесцеремонно ухватили за подбородок и крутанули туда-сюда, невзирая на слабое сопротивление.

Кукловод проверял, не сломал ли свою марионетку.

***

Выпущенный на свободу, Хаген привалился к стене, вновь собираясь в комок, отгораживаясь баррикадой из коленей и локтей. Кальт нависал над ним, загораживая обзор, белый и твёрдый, в застёгнутом на все пуговицы халате. Потом присел на корточки и оказался ещё ближе.

— Лояльность. Феноменальный идиот! Неужели вы думали, я не знаю, чем занята моя правая рука?

Гнев в его голосе боролся с отстранённостью, как будто вместо того, чтобы полностью отдаться импульсу, терапист прислушивался к своей внутренней антенне, бормотанию приёмника, сортирующего сигналы с далёких холодных планет.

— Я. Ничего. Не сделал, — выдохнул Хаген, обхватывая больную кисть здоровой. Его собственная правая рука агонизировала и раздувалась, бесформенная, горячая лепешка с начинкой из размолотых хрящей.

— А рогаткой помахали в знак приветствия? Сорвали эксперимент: впёрлись в чистую зону и разнесли всё тут в клочья!

Пасифик! Хаген пошевелился, застонал, сморщился и выплюнул в бесстрастно-стеклянное лицо:

— Эксперимент? Живодёрня! Это и есть ваша чёртова философия?

— А что — не нравится? Какая физика, такая и философия! Не дёргайтесь, идиот, смотрите прямо!

Хаген смотрел прямо перед собой и видел моря и кратеры, черные рваные тени, прожилки и долины, залитые магмой, зигзагообразные трещины в лунной коре. Он видел зависшие в пустоте лица — белые шары с неискусно нарисованной эмоцией. Он знал многих, но сейчас не помнил никого, и то, что произошло секунду назад, уже стиралось как восполняющийся песчинками след на берегу мёртвого океана. И когда в вену вошла игла, он даже не вздрогнул, только сильнее расширил остановившиеся глаза.

— Опять увлёкся, — признал терапист. — Да и как тут не увлечься, упрямый вы осёл?

Он обвёл взглядом присутствующих.

— Разойдитесь. И будьте добры вернуться к работе. Перерыв заслужили только мы с Хагеном, моим впечатлительным эмпо-эмпо-Юргеном. Хорошенький вышел междусобойчик! Летучка и подведение итогов в одном бокале. Итоги неутешительны, а, техник? Обезьянье наследство мешает соображать? Что влетает в одно ухо — со свистом вылетает из другого? Даже при нашем уровне развития медицины прогноз неблагоприятен. Вы меня разочаровали, Йорген, а я не люблю разочаровываться.

— Я тоже.

— Вы?

— Да, я, — боль уже уходила, а мысли едва волочились, увязая в песке. — Вы обещали мне участие в проектах! Специально оставили ключ так, чтоб я заметил?

— Хотел проверить благоразумие вашей доброй воли! А она снова извернулась и ощерилась мне в спину. Вальсируем медленно, плавно, с разворотами? Я-то надеялся на ускорение темпа, но, видимо, зря. Придётся принять радикальные меры.

— Не трогайте адаптантов! — взмолился Хаген.

— Они мне нужны! А теперь нужны ещё больше, потому что я намерен излечить вашу болезненную одержимость! Я сам тоже хорош, угодил в чёртову машинку: щедро вкладываешься — мало получаешь. Безвыигрышная лотерея. Вам нужно было работать у Кройцера, он любит такие комбинации: жар, пар, бурление, вагоны дров — и всё уходит в свисток. А вы…

Он оскалился.

— Вы ещё не расплатились со мной, строптивая вы заготовка! Потраченное время должно окупиться! Какая вам Территория? Какие исследования? Я посажу вас в стеклянную банку и стану показывать за деньги. Станете центром моей кунсткамеры, бедный эмпо-уродец, гибрид норда и обезьяны!

Внезапно разъярившись, он сгреб Хагена за грудки и вздёрнул, одновременно поднимаясь на ноги. Потолок качнулся, описал полуокружность. Дезориентированный Хаген воспринимал лишь мельтешение огней, а потом его перевернуло и с размаху бросило спиной на твёрдое, металлически гулкое, ледяное, прижало сверху гранитной плитой. Секционный стол!

— Тик-так, — сказал доктор Зима. — Как жаль! Неужели я поработал впустую?

***

Большая неповоротливая Земля попала в тень маленькой смертельной Луны да так и застряла в этой тени. Квадратные прожекторы, пока ещё бездействующие, но готовые нагреться, с любопытством смотрели вниз на распластанного по земной поверхности лунного человечка.

— Боль, Йорген! Мы так или иначе приходим к боли.

Каменная рука увлёкшегося доктора плющила грудную клетку. Хаген заглатывал воздух, а навалившийся сверху пресс тут же выдавливал обратно эти скудные запасы.

— Думаете, я не пробовал? Я пробовал. В кабинете вы можете найти обобщение всех серий — электро- и психостимуляция, нейрохирургия, наркогипноз, волновая терапия… Увы и ах, Йорген, увы и ах. Обнуление всегда условно. Утрачивается лишь предзнание, а фоновый шум, наше проклятье, продолжает порождать фикции. Сложные методы не годятся, они задевают надстройку, а порочная программа зашита глубже, намного глубже.

Как будто иллюстрируя сказанное, он надавил локтем на какую-то точку, и Хаген замычал, сотрясаемый разрядами тока. Кальт наблюдал за его мучениями с лёгким интересом, не брезливо, но с безучастным выражением лица, с которым, должно быть, сжигал заживо рабочих на Фабрике. Как говорил Штумме? «Чуть ссутулившись, руки в карманах…» А самые интересные наблюдения заносил в блокнот.

— Слышите меня, Йорген? Услышьте меня!

— Угм-м.

— Прекрасно, — сказал терапист. — Продолжаем искать лекарство. И находим буквально у себя под носом. Под юным неокортексом. Понимаете, да? Боль от управляемого лабораторного раздражения и боль при распаде живой системы — это разные виды боли. Лабораторная боль — обманка, пшик, фальшивка, которую охраняющие нас системы раскусят на раз-два. А вот экстремальный раздражитель вызывает трансмутации, тончайшие клеточные перестройки, приводящие к гибели или омоложению. Так?