Пасифик (СИ) - "reinmaster". Страница 86
— Нет.
Их голоса гулко катались по подземному тоннелю и возвращались с прибавлением. Эхо тут было просто потрясным. Если громко крикнуть «Бу-га-га!» — докатится хоть до Фридрихсхафена.
Хаген знал, куда идти. Группу инженеров водили по цехам горного завода «Миттельверк», а он затесался с ними, хотя ни черта не понимал в ракетостроении. Да и мог ли он, уроженец Пасифика, разобраться во всей этой военной машинерии? Так, по мелочи — в основных тоннелях производится монтаж монументального тела ракеты, в поперечных штреках полосатики суетятся над изготовлением, испытанием и контролем подсборок, запасных частей, аппаратов, и над всем этим — жёлтые и белые приплюснутые лампы, безразличные к смене дня и ночи. А под ногами — рельсы.
Конец пути.
— Пс-ст!
— Я не сплю, не сплю!
— Не спи, — предостерёг несостоявшийся лётчик. — А лучше дай повести другому. У тролльих подменышей зубы острые как шилья. Улыбнёшься — и сказке конец. Так что ты лучше не улыбайся, безымянный Хаген.
***
Теперь вёл Ленц, последний романтик.
Широкоствольные деревья шумели пластиковыми листьями, звенели кронами, а нижние, молодые, сочные ветви склонялись над скамейкой, осыпая землю вокруг зелёными ушастыми вертолётиками. Привлечённая их одуряющим весенним ароматом, прилетела оса, сделала круг и приземлилась на свой осиный аэродром. Мориц засмеялся.
— Что?
— А её взяли. Экзамен на хильфсманна сдан.
Если отвлечься от глянцевой плёнки на лиственной кожице, пренебречь витыми проволочными антенами, торчащими из осиной головы прямо над полукружьями сложных глаз, поблескивающих и больших, словно зачернённые очки авиатора; если не учитывать явно искусственную природу песка — шурп-шурп… — и сосредоточиться на ощущении тепла и тяжести, плавной раскачки сквозь скрип рессор, покалывания сотни крошечных лучиков, проникающих сквозь древесную мозаику, можно представить, что уже попал в Пасифик или, по крайней мере, приближаешься к нему.
— Хуже всего…
— А?
— Начинаешь думать о всякой ерунде, — Мориц мотнул головой. — Я припоминаю тысячи имён, и мне кажется, что некоторые из них — это я, я прямо слышу, сейчас, если напрячь не слух, а внутри… как будто ушная или морская раковина и в её шелесте я различаю…
— Йорни, — сказал Хаген.
— Что?
— Так звала мать. Мама. Протяжно и жалобно, она пела мне колыбельную, а я плакал и она плакала со мной…
— А отец?
— Отец? — Хаген задумался. Двери памяти распахивались всё шире, увлекая за собой, и он почти без протеста оказался втянут в калейдоскопическое пересечение пространств, знакомых и полузнакомых, заселённых призраками и событиями, существовавшими лишь в возможности.
— Йорг. Коротко и сильно, он любил, когда сильно, и хотел сделать из меня что-то такое, чем я бы никогда не стал сам по себе… тем, что он считал лучшим. Он всегда знал, как лучше. Йорг и всё тут. А у тебя?
— Мой отец обгулял местных девиц и смылся, пока его не подвесили за корягу. Тот ещё затейник был. Или не был?
Мориц засопел, подтянул лямки ранца, забренчав баллонами со сжатым водородом и огнесмесью.
— Эй, дурила, о чём мы говорим? Какие отец и мать? Мы с тобой выползли из Саркофага. Местный продукт, гарантия качества.
Только не я.
Слушай морскую раковину…
Зелёное шелестящее море окружало со всех сторон, прохладный, пропитанный влажным травянистым, мшисто-дубравным духом шёлк, фетр, силикон, полиуретан, десятки оттенков и материалов, с успехом заменяющих природные. «Подменыш», — подумал Хаген, но теперь слово не показалось ему обидным. Просто констатация факта. На такое не обижаются.
— Рыцарский крест с дубовыми листьями! — мечтательно произнёс Мориц. — Я хотел его получить. Намалевать имя своей невесты на кабине истребителя.
— У тебя же нет невесты, — напомнил Ленц.
— А это второе желание! Но ни одно не сбылось. Зато я попал в Силезию и ни о чём не жалею. Ах, чёрт возьми, чего мы там только не вытворяли! Однажды я задрал столько юбочек, что чуть не смозолил конец. Хах! А знаете, как делается бутерброд с сардинкой? Укладываешь ублюдков в яму, слоями, ноги к голове, а потом тягачом…
Шурп-шурп…
— Отойди! — попросил Ленц. — Не погань мне тут всё!
Его молодое лицо выражало тревогу и брезгливость. Он даже замедлил шаг, чтобы оказаться подальше от напарника, который насмешливо прищурился вполоборота:
— Можно подумать, ты не таков, солдат?
— Я ничего не знал.
— Ой ли, ой ли!
— Я ничего не знал, — с нажимом повторил Ленц. — Мы все ничего не знали. А когда узнали…
— То всё осталось как прежде, верно? — Мориц хлопнул по брезентовым бокам. — Всё осталось, как прежде, и вы делали пиф-паф, и жгли деревни, и точно так же трамбовали сардинок гусеницами танков, зажимая носы и бормоча о расовом туберкулёзе. Так, моя принцесса? Слушайте, вы, фокусники, эмпо-чистоплюи! Меня от вас воротит. Когда я выйду за периметр, то опять всё забуду, но сейчас я знаю, что я есть, и ни о чём не жалею! А ты, плутишка группенлейтер, что есть ты? Каких ты войск, солдат?
— Я не солдат!
— Нет? Ну, хорошо. Тогда начистоту. Зачем ты нас сюда позвал?
— Я хочу кое-что взять, — признался Хаген.
Он ждал бурной реакции и, конечно, дождался. Чумазая Гретель воззрилась в недоумении, а потом, когда пришло понимание, изменилась в лице, свистнула и выразительно покрутила у виска.
— Совсем сдурел? Взять кое-что с Территории? Взять что — щепотку проказы?
— Письмо.
Вот и сказано. Карты вскрыты.
— Письмо, — повторил Мориц, как бы опять не понимая. — Письмо. Кому?
— Мне.
— Тебе. Тебе…
Он опять длинно, переливчато свистнул.
— Безымянный Хаген, чистые ладошки! Обсосок хренов! Тебе понадобилось письмо, и ты потащил нас сюда, в эту мозголомку, только чтобы взять долбаное письмо, которое адресовано тебе? Эй, группенлейтер, слово «группа» тебе ни о чём не говорит?
— Я…
Земля зарокотала. Этот утробный звук напоминал отрыжку великана, пищеварительное крещендо, тотчас же отозвавшееся невыносимой сернистой вонью. Шурп! — сказал песок, с глухим свистом исчезая в трещинах, расколовших тропу на ровные плиточные сегменты.
— Что это? — с благоговейным ужасом спросил Ленц.
В конце аллеи с грохотом повалилось дерево.
— Господи боже, что это?
— Плохие новости, друг, — отозвался Мориц. — Нас привели сюда умирать.
Он повернул голову. Во взгляде, устремлённом на Хагена, смешались презрение и обречённость.
— Скажи спасибо своему капитану!
Глава 27. Письмо
Дымящееся, исходящее жаром зеленовато-жёлтое марево клубилось перед глазами.
От него запотевали стёкла и забивались фильтры, оба индикатора надрывно пищали, а открытые участки кожи, подвергшиеся воздействию ядовитых паров, немилосердно дёргало, жгло и щипало. Даже не требовалось сверяться с газоанализатором, чтобы понять, что это…
— Борб, — пробубнил Мориц. — Борб! Бл-блр.
Вытянутое рыло противогаза превратило его в инопланетного жителя. В резинового муравья с гофрированным хоботом, исчезающим в холщовом подсумке. Инопланетный муравей показал куда-то в сторону, а когда Хаген пожал плечами, сделал неприличный жест. И лишь потом сообразил включить микрофон.
— Хлор. Мать твою, хлор!
— Угу.
Сцепившись за руки, они побрели вслепую, рискуя угодить в новую ловушку, но любая ловушка представлялась более желанной, чем потная душегубка, в которой они нежданно-негаданно оказались. Треснувшая по швам земля извергала нечистоты, дурной воздух, дрожа, поднимался к небу, слоясь и распадаясь на фракции. Кругом сипело и клокотало. Опустив голову, Хаген продвигался вперёд, борясь со спазмами, скручивающими пищевод. «Только не сейчас! — мысленно взмолился он, когда горький желудочный сок выплеснулся на корень языка. — Ради Бога, пожалуйста! Не сейчас!» Последняя четверть часа слегка сместила приоритеты, но всё-таки не хотелось выбирать между летучим отбеливателем, разъедающим ноздри, и смертью от удушья в собственной блевотине.