Пасифик (СИ) - "reinmaster". Страница 87

Кажется помогло. Вот только надолго ли? Он споткнулся, и Мориц, каучуковый боевой муравей, опять загудел что-то сердитое, неразборчивое, наверное, изощрённые марсианские ругательства. Он всё твердил, повторял, всё настаивал — «д-ди», «д-ди»… «Что-что?» — переспросил Хаген. «Д-ди! — с отчаянием прожужжал муравей, дёргая его за локоть. — Д-ди! Идит! Д-дит!»

Выводи! Выводи, идиот!

Ах, да!

Совершив невероятное усилие, он перетасовал карты и с невыразимым облегчением увидел, как светлеет, очищается горизонт, окольцованный круглыми иллюминаторами противогаза. Газоанализатор издал сверчковый стрёкот, агональное подмигивание индикатора сменилось ровным голубым свечением. Теперь можно было разоблачаться и дышать — о, Боже! — широко, свободно, полной грудью, полоскать горло и нёбо прохладным свежим ветром, уповая на то, что Территория не предложит какую-то новинку за пределами своего обычного диапазона — сернистый ангидрид, аммиак, фосген…

— Спасибо, что не «лост», — сказал Мориц, отдуваясь и размазывая грязные дорожки пота по мокрому, распаренному лицу. — Вот в прошлый раз…

Он осёкся.

— Где мы? Ленц?

— Здесь, — откликнулся Ленц устало. — Но это не моё.

— Юрген?

— Не знаю.

Возобновившаяся тишина, пришедшая на место кастрюльному свисту и бурлению преисподней, была настолько полной, что в ней можно было утонуть. «Где я?» — переспросил у себя Хаген и не обнаружил ничего — ни названий, ни координат. Двери памяти затворились. Он был один, поглощённый и частично переваренный чуждым организмом, безымянная клетка, инородное тело в окружении насторожившихся макрофагов. Не совсем один — рядом копошились ещё две клетки, он чувствовал их тепло и смятение.

Опрокинутое небо смотрело на них двумя неяркими солнцами. В центре каждого диска медленно раскрывалось тёмное, жадное устье голодного зрачка.

— Чудно, — подбил итоги Мориц. — Мы заблудились.

Он растерянно поморгал воспалёнными веками и произнёс то, о чём Хаген боялся даже помыслить, но не мог оттолкнуть и потому подкрадывался к страшной догадке, как сапёр к динамитной шашке с дефектным взрывателем.

Короткое сочетание букв, знакомое всем солдатам, даже безымянным.

«Verm.».

Пропали без вести.

***

Этот развороченный перекрёсток трёх дорог, судя по всему, находился в центре какого-то провинциального городка, не так давно угодившего под бомбёжку. И не только. Почти каждый дом мог рассказать свою историю, используя в качестве иллюстративного материала ещё не затянувшиеся шрамы — следы пулемётных очередей, сколы и трещины, выщербленные и напрочь отбитые углы, надписи масляной краской на стенах, стрелки, указывающие путь к ближайшему бомбоубежищу.

Убежище. Мы тоже должны найти убежище!

— Они уже здесь, — сказал Ленц.

Его веки тоже опухли, превратив глаза в узенькие щёлочки, сквозь которые он и рассматривал мир с пристальной недоверчивостью, будто ожидая подвоха от тех, кто шёл рядом. Обкусанные губы цвета фуксии сложились в тревожную, жалобную гримасу.

— Здесь…

— Кто, дружище? — непривычно участливо спросил Мориц.

Ленц не ответил. Лишь дёрнул плечом и ускорил шаг, вырвавшись вперёд.

Идти было трудно. То ли ночной дождь обогнул эти края, то ли всё успело высохнуть, но дорога оказалась засыпана толстым слоем пыли, прыскающей из-под ног тонкими фонтанчиками. По обочинам громоздились песчаные валы, скрытые под выброшенной из домов рухлядью, обломками досок и цельных брёвен, камнями, осколками стёкол и битой черепицей. Узкий солнечный луч отразился в зеркальном плавнике, что наискось застрял в оконной нише. Внезапно Хаген испытал желание подбежать к окну и заглянуть внутрь, вытащить и поднести к лицу этот обломок, чтобы проверить — отразится там что-то или нет. Опасное желание.

Услыхав шорох, Ленц обернулся и произнёс абракадабру. Может быть, снова «они здесь», а может, заклинание на одном из мёртвых языков. Много «р», много «йот», шипящих и гортанных гласных. Много «т», вставших колом в голосовых связках.

— С ним что-то творится.

— Со всеми творится, — резонно отозвался Мориц. — Но до чего же мило, что ты заметил!

Он вытянул из кармана энергобатончик «Тагесрацион», поочерёдно надорвал лепестки упаковки и вгрызся в середину, остервенело двигая челюстями так, что зашевелились уши.

— У него так уже было? — Хаген понизил голос, но всё же не смог избавиться от ощущения, что Ленц прислушивается к разговору. Возможно, даже догадывается, о чём идёт речь.

Мориц с трудом сглотнул и подавил сухую отрыжку. Поразмышлял, вспоминая.

— Нет. Так было у Рогге. Это… плохой знак.

— Почему?

Следовало ожидать, что огнемётчик отбрехнётся по обыкновению или отделается хохмой, но Мориц был вполне серьёзен.

— Потому что на Территории первое правило — не оглядываться. Смотри вперёд, глазей по сторонам, но упаси тебя бог наступить на собственный след. Рогге наступил.

— И что с ним случилось? — спросил Хаген.

Еле выдавил вопрос и, уж конечно, не хотел получить ответ. Не сейчас. Не здесь. Не из этих уст.

Вообще никогда.

— Он дал себя съесть, — ответил Мориц. — Он заплакал. И Территория сожрала его с костями. Вот так-то!

***

Трум-пум-пум.

— Мне надо отлить, — сказал Мориц. — Сделать пи-пи. Увлажнить анемоны. Добежать до моря и пустить кораблик на жёлтых парусах. Опорожнить сливные баки.

— Да ради Бога, — откликнулся поражённый Хаген. Ему казалось, что он привык ко всему и он отнюдь не считал себя знатоком хороших манер, но эвфемизмы напарника неизменно вызывали желание слегка почиститься и пропылесосить уши. — Уверен, что всех оповестил? Наверное, стоило дать объявление по громкой связи?

Они валяли дурака, как клоуны на арене, но всё это было лишь притворство, усыпление внимания невидимых пока зрителей, сужавших круги и отрезающих путь к отступлению.

Преследователи…

Кто знает, когда это началось? Электронное время тоже чудило напропалую, то принимаясь идти вспять, то калеча рубиновые цифры, отламывая от них точку или поперечину, превращая в символы мёртвого языка, окончательно заполонившего сознание Ленца.

— Я быстренько. Не уходите без меня. Потом все вместе закатимся в «Шлараффию» и хлопнем по баночке лагера!

Закончив, Мориц со стоном взвалил увесистый ранец и встряхнулся, распределяя тяжесть по плечам. Он устал, бледный лоб покрылся бисеринками пота, и всё лицо казалось вымоченным в мутной, грязной воде, что стояла в уголках закисших глаз и наполняла морщины и вдавлины.

Эй, а откуда взялись морщины?

«Мы останемся здесь навсегда, — с суеверным ужасом подумал Хаген. — Мёртвые без погребения. Куда делись все те, кто пропал без вести до нас? Что, если это они прижимаются к щелям и замочным скважинам, следят из подвалов, погребов, подземных дыр, целый полк безымянных солдат, получивших пулю в грудь, подорвавшихся на мине, задохнувшихся во тьме бомбоубежищ? Кто сказал, что Территория убивает? Возможно, она растворяет, разлагает на молекулы, аминокислоты, чтобы позже воссоздать себя, построить очередной мираж, очередной крючок на рыбку-простачка… И мы будем плавать здесь вечно. Как Рогге…»

— Любовь… а-кх-ха… Любовь тяготит. Вся эта высокая материя тяготит неимоверно. Как булыжник… тянет на дно.

— На складе есть модели поновее, — сказал Хаген. — А ты всё маешься с этим древним барахлом.

— Так ведь есть и группенлейтеры поумнее, — ядовито откликнулся Мориц. — Но попёрся в эту срань я почему-то с тобой. Что бы ты ещё понимал! Огонь — это стихия, не вашим пукалкам чета! С таким ранцем мой дед исколесил полконтинента и, уж будь спок, дал кой-кому прикурить. Понял? А барахло поищи поближе, в своей дурной башке. Она нас сюда завела.

Дурная башка. Всё верно. Лучше и не скажешь.

Теперь вокруг тянулись руины. Никаких вам уцелевших домов, никакой иллюзии мирной жизни, окопавшейся на изолированном квадратике словно оазис благополучия. Кто-то здорово постарался, не пропустив ни одного жилого здания, магазинчика или табачной будки, всё исколото, искрошено, перекручено, оголившиеся арматурные каркасы изгибались и образовывали такие причудливые формы, каких не обнаружишь и в музее современного искусства. «Упадочного искусства вырожденцев», как наверняка выразились бы в ныне упразднённом Отделе культуры. Повсюду экспонаты, экспонаты…