Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри. Страница 55

— Заткнись, — прикрикнул на неуместного советчика Ёширо. Отшвырнул ремень, словно тот был из раскаленного железа, ринувшись к неподвижно обмякшей фигуре. Ромей не откликался. Его бедра и ягодицы сочились кровью, медленно проступавшей из длинных, узких следов беспорядочно нанесенных ударов.

По спине Кириамэ лавиной прокатилась пригоршня ледяных капель. Руки мелко затряслись, но усилием воли и несколькими глубокими вдохами-выдохами принц заставил себя успокоиться. Чтобы не случилось, чтобы он не натворил, сейчас нельзя впадать в бессмысленную, лишающую сил и разума панику.

Ёширо нашарил кончик сибари-паутины, сильно и резко дернув бечевку к себе. Бесконечно долгое мгновение сибари упрямилась, прежде чем недолговечный рукотворный узор начал рассыпаться, превращаясь в обычную волосяную веревку. Кириамэ рывком отбросил ее в сторону, приложил согнутые пальцы к шее Гая. Ощутил быстрое, злое биение крови в жилах — и услышал чей-то рыдающий выдох. Запоздало смекнув, что облегченный всхлип — его собственный.

— Еще немного, и принц великой империи от ужаса навалил бы прямо себе в штаны, — поделился Ёширо с комнатой на родном наречии. Ценой немалых усилий и надсадного хруста в позвоночнике он перевернул ставшего ужасно тяжелым и горячим ромея сперва на бок, а затем на спину, оттащив от края постели и устроив головой на подушках. Гай дышал, медленно и очень редко, и вроде не собирался отдавать концы. Узкое, подвижное лицо с опущенными веками выглядело помолодевшим, спокойным и умиротворенным, и казалось светящимся изнутри, словно глубоко под кожей и впрямь текло растворенное в крови пламя. Ёширо присел на край постели, переводя дух и соображая, что предстоит сделать. Принести горячей воды и промыть раны, заодно обтереть Гардиано с ног до головы, отыскать склянку с заживляющим бальзамом…

Ромей внезапно передернулся всем телом, и Ёширо приготовился внимать негодующим воплям и проклятиям, что вот-вот справедливо обрушатся на его повинную голову. Но Гардиано не издал ни звука, только начал шевелиться на постели дергаными, неуверенными рывками. Напрягая затекшие в объятиях сибари руки и плечи, комкая в сжавшихся кулаках расшитое покрывало и елозя по нему туда-сюда израненной задницей. Из приоткрывшегося рта вырвалось сдавленное, долгое «ах», когда Гаю удалось согнуть ноги в коленях и приподняться над постелью. Обмякший и сжавшийся уд с пунцовыми пятнами потертостей воспрянул к жизни, неспешно, но неуклонно наливаясь кровью и приподнимая головку. Кириамэ оторопел, пытаясь вспомнить страницы мудрого кадайского наставления — не говорилось ли там чего о подобных случаях?

Гай Гардиано распахнул глаза. Непроглядно-темные, подернутые изнутри мутной поволокой. Устремленные в никуда.

Это выглядело так дико и странно. Слегка отсутствующее, невозмутимое лицо с глазами безумца, и напряженно выгибающееся тело. Ёширо вдруг осознал смысл рваных, неловких движений Гардиано — ромей подмахивал, отдаваясь невидимому любовнику.

Кириамэ испытал непреодолимую потребность треснуть себя кулаком по голове. Несколько раз, чтобы проняло. Ну куда он полез, что вытворил? По скудоумию и неопытности затащил Гардиано прямиком в то, что именовалось мурасаки-кири. Пурпурный туман, где затмевается сознание, истончаются и теряются тропы разума. Ему довелось один-единственный раз подсмотреть, как госпожа О-Тикусё бережно и по общему согласию ведет ученика к пурпурной дымке. Как назло, именно тогда до него долетел быстро перемещающийся по коридорам серебристый перезвон гонга, возвещающий третий час дня — время, когда принцу Кириамэ надлежало спешить в Зал церемоний и присутствовать при малом выходе. Он не узнал, как наставница извлекала подопечного из влекущей пропасти губительного наслаждения и возвращала ему здравый рассудок, но пугающе точно вспомнил кадайский трактат. Пребывание в мурасаки-кири редко затягивается надолго, утверждалось в книге, но неправильно совершенный из него выход чреват скверными последствиями. Безудержными, неостановимыми слезами или бессмысленным смехом, попытками расправиться с наставником или причинить вред себе, временной утратой речи, слуха и зрения…

Попытки звать ромея по имени, тычки под ребра и оплеухи ничего не дали. Собравшись с духом, Ёширо прижался губами к приоткрытому рту. С равным успехом можно было целовать статую — твердую, гладкую и совершенно безответную. Только мерные движения бедер и темная кровь, размытыми пятнами марающая серебристую парчу.

— Хорошо, — невесть кому бросил Ёширо. Возможно, беседуя со своей ехидно ухмыляющейся судьбой. — Ладно. Я все осознал. Я безответственный идиот. С тяжким грузом этого знания мне предстоит прожить много несчастливых дней и лет, — он торопливо распустил тщательно вывязанный узел на длинных завязках хакама. Сбросил широкие штаны и запустил ладонь себе промеж ног, молясь неведомо кому только об одном — чтобы младший братец не подвел и встал поскорее. Мысленно Ёширо перебирал своих прекрасных дам и изысканных поклонников. Не помогало, плоть в ладони оставалась мягкой. Судорожно выдохнув, вспомнил Пересвета — мечущиеся по лицу полупрозрачные пятна солнца и тени от качающейся листвы, обоюдную неловкость и приглушенный, гортанный смех. Руки, так крепко сжимавшие его в объятиях, стараясь защитить от всех невзгод мира. Стоило царевичу уехать, и он тут же наворотил бед. Втянув в безумную круговерть человека, которому неосмотрительно обещал помощь и поддержку. Да, он разузнал секрет Гая Гардиано, а толку-то с того?

— Я иду за тобой, — Кириамэ навалился сверху на извивающееся тело, распластав Гардиано по постели и ощутив, как ромей скрестил лодыжки у него за спиной. — Где бы ты не шлялся, я тебя вытащу, — Ёширо содрогнулся при мысли о том, что придется совершать акт единения насухо и он точно обдерет всю шкурку со своего невыразимого. Спустя миг он позабыл об опасениях, поразившись тому, что даже в полубессознательном состоянии и будучи ведомым, Гардиано упрямо навязывает ему свой ритм движения. — Имей в виду, если ты все это время притворялся, я тебя убью.

Гай отозвался глубоким, гортанным стоном. Выгнулся в пояснице, задирая ноги еще выше, откровенно предлагая не мешкать и воспользоваться случаем. Кириамэ двинул бедрами, воспрявший и исполненный бодрого рвения дрот скользнул по влажной от пота и крови коже, с первого раза угодив туда, куда требовалось.

Там все было именно так, как хотелось Ёширо — болезненно-тесно, гладко и до умопомрачения горячо.

Кириамэ не мог в точности определить, как долго длилось их слияние. Свечи на столе прогорели почти на весь фитиль, а маленькая лампадка оранжевого стекла в углу, отведенном для ками-хранителей дома, мерцала прежним уютным светом. Ёширо казалось, время чудесным образом то ускорялось, то замедлялось. Смутно вспоминалась ослепительная молния, пронзившая его белой хрустящей болью от макушки до пяток. Жадные, настойчивые губы на лице. Руки, содравшие с него юкату и торопливо оглаживавшие везде, где успевали дотянуться, а порой яростно, до синяков, впивавшиеся в плечи. Всплеск сладкого удовольствия — один, и сразу же за ним второй, из-за чего всякое движение внутри чужого тела сопровождалось смачным хлюпаньем. Кажется, они перекатились, и Гардиано оказался полулежащим на нем, а потом их опять начало швырять из стороны в сторону, и единственным выходом было — тесно прижаться друг к другу, став единым целым, не позволив стихии расшвырять их в разные стороны.

Кириамэ зевнул и протер кулаком глаза. Рядом задергались, стеная тоскливее, чем страдающая душа в пыточной демонов подземного мира. Кряхтя и охая, Гай Гардиано сел, обозначив свое несомненное возвращение в мир живых:

— Чтоб тебе пусто было. Сперва добрые горожане отдубасили, теперь ты добавил…

— Уверен, добрые горожане вразумляли тебя совершенно заслуженно и справедливо, — нихонский принц потянулся, ощущая во всем теле приятную, расслабляющую ломоту. Мимолетно улыбнулся, благо Гай как раз смотрел в другую сторону, больше занятый попытками боком сползти с постели. — Ступай умойся. Сможешь дойти, или поддержать?