Призрак тебя и меня (ЛП) - Орам Келли. Страница 7

— С кем ты разговариваешь?

Я оборачиваюсь, но Спенсер уже пропал. Когда я снова смотрю на маму, то осознаю всю серьезность произошедшего. Я не спала, и то был не сон. У меня были галлюцинации. Я начинаю сходить с ума.

— Ни с кем, — бормочу я.

Ничего больше я не добавляю и не объясняю, почему разговаривала сама с собой или почему так рано вернулась из школы.

— Почему ты дома?

Наверное, ей позвонили из администрации школы. А может быть Джулия. Я уверена, что до сестры слухи уже дошли. Она не услышала бы об этом, разве что посещая школу на Марсе.

Не дождавшись от меня приглашения, мама заходит сама, усаживается на край кровати и разглаживает подол платья. Она несколько минут выжидает, прежде чем приступить к лекции, которую подготовила.

— Мне позвонили из школы. — Вот и ответ на вопрос. — И твоя сестра.

Я почти усмехаюсь.

— Ты в порядке?

Нет. Она это знает, но, как моя мать, обязана спросить. Пока я молчу, мама вздыхает.

— Я записала тебя к доктору Московицу. Сегодня у него смена в больнице, но он согласился принять тебя в два часа. Хочешь пообедать, или может, перед этим съедим по мороженому?

Не сдержавшись, я бросаю на нее полный свирепости взгляд.

— Ты снова отправляешь меня к этому безмозглому мошеннику и спрашиваешь, не хочу ли я перед этим сходить за мороженым?

Родители отправили меня к доктору Московицу спустя несколько месяцев после гибели Спенсера. Я ненавижу визиты к нему. Не думаю, что имею что-либо против самой терапии — видит бог, я бы поговорила с кем-то другим, — но я терпеть не могу этого низенького, лысого, назойливого толстяка, который считает, что знает все на свете. Он игнорирует мои чувства, оправдываясь тем, что я подросток, и поэтому все кажется еще хуже, чем есть. Каждое сказанное им слово пропитано высокомерием и снисхождением.

Даже если я теряю рассудок — что очевидно, ведь я только что видела призрак своего парня, — доктор Московиц последний человек, который сможет мне помочь. Однако спорить с родителями бессмысленно. Доктор Московиц учился с моим отцом в Йеле, и, судя по всему, диплом Йеля значит, что его обладатель не ошибается. Никогда.

Мама зажимает пальцами переносицу.

— Я просто пыталась быть милой.

— Мило было бы не заставлять меня идти к доктору Московицу.

— Бэйли, а у меня есть выбор? Ты не в порядке и отказываешься идти на поправку.

Ее прямота выбивает из колеи и немного охлаждает мой пыл. Я падаю обратно на подушку. Потом, перевернувшись на бок, снова хватаю плюшевого медведя и сворачиваюсь калачиком. Матрас слегка прогибается под маминым весом — она тоже ложится и обнимает меня.

— Я не знаю, как еще помочь тебе, милая. — Ее голос дрожит.

Проявление нежности возвращает чувство вины. Я люблю свою маму и чувствую себя просто ужасно из-за того, что заставляю ее и всю нашу семью переживать, но сейчас я в растерянности. Она просит меня сделать то же, о чем просил Спенсер — двигаться дальше. Но как? Это кажется невозможным.

— Я уничтожена, мам, — шепчу я, эгоистично прижимаясь к ней, хотя чувствую, что не заслуживаю ее терпения. — Он ушел на небеса и забрал с собой мое сердце.

— Нет, не забрал. — Мама расчесывает пальцами мои волосы. Как будто я маленькая, но я не прошу ее перестать. — Твое сердце разбито, но оно все еще там. Ты сможешь исцелить его, Бэйли. Возможно, на нем останутся шрамы, но оно сможет биться как раньше. Стоит лишь постараться.

Надеюсь, она права.

Вместо того чтобы пойти за мороженым, мы долго лежим и молчим. Платье мамы, конечно же, мнется, но если это и беспокоит ее, то она не подает вида.

— Твоя сестра хочет проехаться по магазинам на выходных, купить платье для осеннего бала. Пожалуйста, поехали с нами? Мы подберем тебе идеальное платье.

В моей груди все сжимается. Я боялась осеннего бала с первого учебного дня. Как будто прочитав мои мысли, мама говорит:

— Мне кажется, тебе стоит поехать.

От одной только мысли о танцах меня начинает тошнить. Когда я не отвечаю, мама больше не поднимает этот вопрос.

— Может, тогда хотя бы поможешь выбрать платье сестре? Ты же знаешь, она тоже о тебе беспокоится.

Беспокоится? Или злится? Джулия завидует тому вниманию, в центре которого я оказалась после гибели Спенсера. Я стараюсь не винить ее, но ее отношение ко мне сводит с ума. Она расстроена из-за внимания, которого я никогда не просила и не хочу. Не уверена, что посягательство на ее день шоппинга с мамой поможет проблеме, но сказать «нет», когда мама так отчаянно хочет, чтобы я вышла из дома, я не могу.

— Хорошо, я поеду. Но на сам бал не пойду. Только не после того, что случилось в прошлом году.

Мама расслабляется от облегчения и вознаграждает меня еще одним крепким объятьем.

— Ничего. Я рада и этому.

Глава 4

Больницы не входят в список моих любимых мест. Они наполнены болью, болезнями, печалью и смертью. Люди пытаются замаскировать удручающую атмосферу, окрашивая стены в успокаивающие тона, но никакими пастельными красками не скрыть уродливую правду. К примеру, в комнате для посетителей, где я сейчас нахожусь, есть симпатичная мультяшная роспись с изображением зеленого цветущего луга. Но даже глядя на большое желтое солнце и ярко-голубое небо на стенке, я все равно понимаю, что эта комната для людей, которые пришли навестить своих умирающих родственников. Скорее всего, своих умирающих детей — учитывая столь детский декор.

В основном, доктор Московиц занимается неизлечимо больными пациентами — отсюда и встреча в больнице. Полагаю, именно поэтому он никогда не испытывал ко мне особой симпатии. Я же не умираю, как большинство его пациентов, а значит, просто драматизирую.

— Должен признать, мне грустно снова видеть тебя у себя, — говорит он, усаживаясь в мягкое виниловое кресло напротив дивана, на котором сижу я. — Я надеялся, что тебе станет лучше, но твоя мама говорит, что дела идут хуже. — В его голосе слышен вопрос, но по взгляду понятно, что сам он уже все решил.

— Просто у меня был плохой день, а мама приняла все близко к сердцу.

Я не уверена, что сама в это верю, но это неважно. Доктор Московиц определенно не верит.

— Вот как?

Он откидывается на спинку кресла и закидывает ногу на ногу, чтобы положить блокнот на колено и делать заметки. Действие требует серьезных усилий. Это чудо, что он с ним справляется.

— Я звонил в школу и разговаривал с твоими учителями. Идет только вторая неделя, а большинство из них уже заметили проблему.

Он листает заметки в блокноте.

— Вялая, незаинтересованная, отстраненная, рассеянная, отдалилась от сверстников, не выполняет задания, успеваемость ниже, чем в предыдущие годы... — Он делает паузу, давая мне возможность отреагировать, но если он не собирается задавать прямые вопросы, то я буду молчать. — Это не признаки «плохого дня». И даже не признаки нормального горя. Боюсь, причина кроется в более глубокой проблеме, которую мы не смогли определить. А пока я хочу оградить тебя от действия препаратов. Они делают тебя слишком безразличной. С этого дня тебе следует сократить дозу вдвое.

Я киваю. Лично меня устраивает безразличие, которое дают антидепрессанты, но спорить бессмысленно. После этой встречи он даст моей маме рекомендации, а она уж проследит, чтобы я их выполнила.

— Очень хорошо. — Он делает глубокий вдох и что-то строчит в блокноте. Потом, прищурившись, глядит на меня, готовый проанализировать каждое мое слово, эмоцию или движение. — Может, есть что-то связанное с происшествием, о чем ты не рассказывала до сих пор? Что-то, что мешает тебе двигаться дальше?

Что-то вроде чувства вины, потому что мой парень мертв из-за меня? Но я не озвучиваю эту мысль. Не собираюсь обсуждать это с человеком, которого не выношу.

— Вы имеете в виду смерть моего парня?

На круглом лице доктора Московица приподнимается бровь.