Все еще здесь - Грант Линда. Страница 47

— Как ты думаешь, не пора ли мне начать закрашивать седину? — спрашивает меня Мелани после ужина, когда Сэм отправляется в постель, а самаона устанавливает перед телевизором гладильную доску.

— Ты меня спрашиваешь?! Я тебе уже сколько лет твержу, что пора! А почему ты вдруг об этом заговорила?

— Лорен мне сказала кое-что.

— Что-о?

— Когда я ей показывала, где у нас туалет, она сказала: «Знаете, вы могли бы великолепно выглядеть, если бы следили за волосами».

— Да как она смеет?

— Дальше — больше. Она почти силком завела меня в спальню, сказала, что хочет взглянуть на мою косметику. Все пересмотрела, перетрогала и сказала, что эти цвета вышли из моды и вообще мне не идут.

— Вот сука!

— Знаешь, сначала я и сама так подумала, но потом поняла, что она это не со зла. Она действительно хочет помочь. Предложила как-нибудь встретиться и вместе сходить к стилисту.

— А ты?

— Сказала, что подумаю.

— А еще что она тебе наговорила?

— Да больше ничего. Спросила о детях. Я спросила, есть ли у нее дети, — оказалось, нет. Должно быть, фигуру бережет.

— Да, кажется, она из таких. И знаешь что? Насчет волос она совершенно права.

— Как часто ты красишься?

— Каждый месяц.

— Боже мой, это, наверное, стоит целое состояние!

— Да, и отнимает кучу времени. Но если не хочешь, чтобы были видны корни, приходится платить.

— Мне парикмахер как-то раз предложил перекраситься в блондинку, сказал, за светлыми волосами легче ухаживать.

— Недурная мысль.

— Не знаю. Как-то мне трудно представить себя блондинкой.

— Понимаю, но почему бы не попробовать?

— Знаешь, — мечтательно улыбается Мелани, — честно говоря, мне больше хотелось бы попробовать кое-что другое.

— Что?

— Ну, иногда я думаю, как здорово было бы жить где-нибудь на озере Уиндермир, в маленьком домике и с лодкой. Может быть, завести какое-нибудь свое дело — совсем простенькое, чтобы можно было заниматься им, не выходя из дома.

— Какое дело?

— Понятия не имею.

— Сэм не захочет переезжать.

— Да, Сэм ни за что не согласится.

— Можно купить домик и ездить туда на выходные.

— Да, хорошо было бы.

— И что бы ты там делала целыми днями?

— Читала бы. Гуляла. Работала в саду.

— Через три дня ты с ума сойдешь от скуки. Я пробовала.

— Это потому, что ты постоянно чем-то недовольна. А я — нет. — Хочешь сказать, тебя все в твоей жизни устраивает?

— В общем, да.

— А почему же ты хочешь стать блондинкой?

— Это не я хочу, а мой парикмахер.

Знаете, чем она занимается, кроме домашнего хозяйства и работы в клинике планирования семьи? Она член «Шевра Каддиша», одна из тех женщин, что добровольно исполняют ритуал тагара — обмывают и одевают умерших, готовя их к погребению. «Зачем ты это делаешь?» — спрашивают ее дети. И она отвечает: «Потому что это мицва». Доброе дело. Не ради выгоды, не ради благодарности — просто потому, что так надо. Это Мелани обернула мою мать льняным покрывалом и вложила ей в руку горсть израильской земли.

Однажды один мужчина ушел от меня к другой. «Что он в ней нашел?» — изумлялась я. Он твердил что-то о спокойствии, безмятежности, довольстве жизнью, и, в конце концов, я поняла, что она попросту глупа — это-то его и привлекло. Мелани тоже можно назвать спокойной и безмятежной, но дурой не назовешь, хотя, пожалуй, у постороннего может создаться такое впечатление. Она никогда не спорит, не перебивает, не сыплет аргументами, как мы с Сэмом, — но не от недомыслия. Она просто точно знает, как надо. Ответы на вопросы, о которых я без устали размышляю, ей известны от рождения: ей не нужно копаться в книгах или обращаться к раввинам, чтобы понять разницу между добром и злом. Порой это восхищает, а порой раздражает — например, когда она начинает читать мне проповеди о прелюбодеянии.

Вот и сейчас…

— Ну что, теперь-то ты поняла, что о Джозефе Шилдсе и думать не стоило?

— Поняла, — цежу я сквозь зубы.

— Вот и хорошо. Кстати, я согласна с Сэмом: заниматься фабрикой лучше всего тебе. Ты знаешь все, что нужно знать для такого дела. Я бы просто не знала, с чего начать.

— Согласна?! Вообще-то ты его на эту мысль и натолкнула.

— Почему ты так думаешь?

— Я же не дура. Ты хочешь, чтобы я убралась из Ливерпуля.

— Да, хочу. Ты меня не послушала — и видишь, что вышло. Ты ничего не добилась, только попала в неловкое положение. Теперь тебе больно и обидно. Я ведь предупреждала, что так и будет.

— Да, предупреждала.

— Так как же насчет фабрики?

— Если дело выгорит, мы будем купаться в деньгах.

— Знаю. Даже не представляю, что делать с таким богатством.

— Можешь купить себе домик.

— Не стоит, это ведь деньги Сэма.

— Он жадничать не станет.

— Конечно, но сам он туда не поедет.

— Но не станет возражать, если поедешь ты.

— Может быть. Но, мне кажется, мужу и жене не стоит жить раздельно.

— Думаешь? Не знаю. Мне кажется, даже самым крепким парам иногда хочется отдохнуть друг от друга.

— Нет, я не стану покупать домик у озера для себя одной, — тихо говорит Мелани. — Боюсь оттуда не вернуться.

При утреннем свете — даже летом этот атлантический свет холоден и резок — я сажусь у зеркала и смотрю на свое лицо: дряблая темная кожа под глазами, готическая сеть паутинок вокруг рта, на носу проступают крохотные красные сосудики. Каждый день после снятия макияжа, очистки, увлажнения я сажусь перед зеркалом и минут двадцать изучаю ущерб, нанесенный мне временем. У мужчин кожа толще и грубее, чем у женщин, поэтому они, даже без защитного барьера дорогих кремов, стареют медленнее. А нам приходится тратить кучу времени, сил и денег, чтобы хоть немного оттянуть наступление старости. Мужчина ты или женщина — но, если ты беден и непривлекателен, на тебя никто и не взглянет, будь у тебя хоть золотое сердце. Говорят, мир устроен справедливо: мужчине дается сила, женщине — красота; но забывают добавить, что со временем судьба отнимает у нас наше преимущество. Можешь быть красоткой в двадцать лет — но неудачный брак, тяжелый климакс, и вот к шестидесяти ты похожа на Нормана Мейлера.

Передо мной на столике расставлены в строгом порядке пудры дюжины цветов, кремы дюжины консистенций, кисточки двух дюжин форм и размеров — мои орудия в войне со временем. Я начинаю рисовать себе лицо. Сперва выдавливаю из тюбика на ладонь несколько капель телесного цвета, несколько секунд согреваю их между ладонями, затем втираю жидкость в кожу — щеки, нос, лоб, челюсть, широко открываю рот, словно для крика, чтобы основа впиталась в мельчайшие складки кожи. Теперь мое лицо походит на маску: щеки, лоб, подбородок, губы, веки — все одного бледно-бежевого цвета. Это первый шаг. Передо мной палетка с другим кремом, густым и более темного оттенка: я добавляю туда каплю основы и размешиваю два вещества кисточкой с заостренным концом, чтобы крем стал жиже — тогда его легче будет накладывать. Этой смесью я закрашиваю темные круги под глазами и растираю ее маленькой губкой, чтобы выглядело натуральнее. Теперь — веки. Я открываю черную лакированную коробочку: в ней тени четырех цветов, от слоновой кости до темно-коричневого. Другой кисточкой я широким мазком наношу тень цвета слоновой кости на все верхнее веко. Затем, отложив эту кисть, беру третью и, набрав на нее тень потемнее, осторожно провожу по мягкому нижнему веку. Самую маленькую кисточку с изящным заостренным кончиком я увлажняю языком, затем набираю на нее немного темно-коричневых теней и очень осторожно, с аккуратностью, выработанной тридцатипятилетним опытом, провожу прямо над ресницами прямую линию. Теперь — тушь. Это, пожалуй, самое трудное: разделить ресницы, сделать их ярче и гуще, избежав при этом комков и пятен туши на веках — сложное искусство, доступное очень немногим, но я вхожу в число этих счастливиц, ибо всегда следую важнейшему правилу: сперва оботри щеточку салфеткой. Много туши при этом теряется впустую, но зато результат получается выше всяких похвал. Это правило я усвоила еще в семнадцать лет, крася ресницы сухой тушью, которую приходилось размачивать собственной слюной — эта привычка у меня сохранилась, как видите, я и сейчас использую слюну в макияже.