Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 137

— Водоугольное расслаивается, его зимой подогревать нужно, нам это неудобно весьма и весьма, у нас большой северный театр. Как вспомню, так вздрогну, — Юмашев оторвался от картинки с заметным сожалением.

— Печально, если такое чудо самолеты утопят. У вас очень ярко показана судьба самого большого линкора вашего мира, пущенного на дно ценой всего лишь пары авиаполков. Совершенно несравнимые расходы, как по людям, по сложности работы, так и по ресурсам, — Беренс продолжал записывать.

Галлер смотрел сквозь рисунок на темно-синие глаза докладчика. Корабельщик пожал плечами:

— Тот линкор принял бой в одиночку, и его гибель закономерна. Танк в городе без прикрывающей пехоты тоже долго не живет, но полезность его никто уже не оспаривает.

Погасив синий экран, Корабельщик прибавил:

— Авиаторов мы тоже найдем, чем порадовать. На дальней дистанции встретят истребители с наших авианосцев, поближе тяжелые универсальные пушки, вплотную те самые зенитные автоматы. Опять же, радары.

— Радары мы понемногу делаем, но, как и все остальное, в гомеопатических дозах.

Бонч-Бруевич прошелся вдоль заваленных инструментами и полусобранными моделями столов, потеребил черную густую бороду:

— Электромоторы — дефицит. Магнетроны — дефицит, все ручной сборки, все трубки поименно, у каждой свой характер. Пока что наши радары годятся лишь пускать пыль в глаза большому начальству. Элементы питания — дефицит… Кстати, в вашем задании ошибка. Двести пятьдесят вольт — это анодное напряжение. Напряжение накала можно снизить вольт в двенадцать, или даже в шесть, при некоторых условиях. Скажите, вы ошиблись намеренно? Чтобы заставить нас думать и все же найти тетрод, четырехсеточную лампу, что снижает анодное напряжение до восьмидесяти вольт… И мы снизили вес батарей чуть ли не впятеро!

Бонч-Бруевич помолчал и закончил тихим голосом:

— Но мы здесь, в Казанской лаборатории, очень сильно обиделись. Если вы знали ответ, почему просто его не сказать?

— Увы, — Корабельщик развел руками, покаянно склонил голову. — Я не специалист во всех областях. И ответа я не знал.

Бонч-Бруевич отошел к обычному стулу с пятнами от кислоты на лакированных планках, сел, поправил белый лабораторный халат:

— А мы-то полгода голову ломали: что за хитрость? Зачем? Порой мне кажется, что мы слишком привыкли опираться на ваши сведения и разучились думать самостоятельно. Среди людей странное ощущение: все ждут вашего отбытия, как ждут отпуска или отъезда начальника предприятия. Тогда, наконец, настанет подлинная свобода.

Корабельщик нахмурился:

— Отберите людей, которые способны шагнуть за рамки представленных мной бумаг. Они-то и есть настоящие ученые, им, сколько сведений не выдай, все мало.

— Единицы.

— Да, таких никогда не будет много, — Корабельщик тоже сел вполоборота на испятнаный паяльной кислотой стул. — Но только эти и есть настоящие. Кому интересно не столько освоить и получить премию, сколько разобраться, в чем же суть.

Бонч-Бруевич улыбнулся странно:

— Я никак не могу поверить, что вы все же уедете. Непривычное, невообразимое и страшное дело: знать, сколько тебе осталось. Постойте! — Бонч-Бруевич отстранил возражения уверенным движением ладони. — Я инженер и должен верить расчету, верить цифре и логике. Но сердце им противоречит. Черт возьми, окажись вы крылатым осьминогом, вас бы приняли стократ легче.

— И что же, многие не дождутся, пока я исчезну?

Инженер пожал плечами, стряхнул с халата на бежевый кафель пола невидимые крошки:

— Не сотни тысяч, если вы об этом. Да и те вряд ли что-то предпримут, кроме возмущенного ворчания.

Корабельщик переложил на стеллаже несколько заполненных элементами гетинаксовых пластин, вздохнул:

— Предприимчивого хватит и одного. Но вы правы. Надо выпустить какое-либо разъяснение по данному вопросу.

— Что же вы намерены разъяснять? Что вы чего-то не знаете или не можете? Простите, но поздно. После десяти лет работы Наркомата Информатики люди уверены, что вы знаете все.

Корабельщик хмыкнул:

— Ровно половину всего. Благодарю за поднятую проблему, я обдумаю ее как можно скорее. Перейдем к делу. До радаров далеко, но что-то вы же готовы отдать в серию?

Инженер не стал никого вызывать и даже в записи не полез. Он просто прошел к торцевой стене лаборатории — белой большой комнаты с кафельной плиткой на стенах и на полу — где открыл шкаф:

— Смотрите!

— Новые наушники?

Бонч-Бруевич поморщился:

— Наушники — это клапаны шапки-ушанки. У нас, у радистов — головные телефоны.

Корабельщик примерил черную дугу, постучал пальцами по выпуклым чашкам:

— Да, эти легче граммов на сто… Сто двадцать. А это что? — нарком информатики осторожно взял в руки самую обычную клавиатуру, только тяжеленную, с металлическими кнопками, но с вполне привычной раскладкой: «фывапролджэ» по среднему ряду.

— Наборный ключ. Для лечения срывников и для использования необученным персоналом. — Бонч-Бруевич подключил клавиатуру к стенду:

— Нажмите любую букву.

Корабельщик нажал «П», сейчас же из динамиков запищало коротко, два раза длинно и снова коротко.

— Пи-ла-а-а по-о-о-ет, — хмыкнул Корабельщик. — Надо же, не забыл еще. А что за срывники?

Бонч-Бруевич убрал клавиатуру и новые телефоны в шкаф, развел руками. В свете мощных ламп заблестели коротенькие волоски по пальцам.

— При скоростной передаче ключом от напряжения руку может свести судорогой. Это наш бич и проклятие! Радист, причем самый ценный, радист-скоростник, выбывает на несколько месяцев. Нельзя писать, даже ложку и вилку запрещено брать в первые дни. Медики не церемонятся: гипсовую лангету на несколько недель, и делай что угодно, кроме мелкой моторики. Потом возвращение в работу не раньше полугода, и то понемногу. Для уже сорванных мышц опасность нового срыва больше на порядок… Так что мы построили такую вот клавиатуру на наборных линейках. Одно движение рукой на любой знак. Опять же, с ее помощью любой необученный человек может передать сообщение, достаточно знать грамоту. О скорости, конечно, говорить не приходится, но это же для аварийных случаев.

Корабельщик удовлетворенно кивнул, принимая упакованные образцы и папку с описаниями. Переспросил:

— Так вы, значит, опасаетесь, что без моих подсказок уже ничего не сумеете?

— Сумеем, — Пианист бледно улыбнулся. — Можете не сомневаться, что не оплошаем и без Корабельщика.

— В таком случае, будьте готовы после празднования юбилея.

Пианист огляделся. Московский ресторан, как и при старом режиме, только вместо амуров и психей золотом по белому звезда, в ней плуг и молот, осененные раскрытой книгой: новый державный герб, герб лапотников и косноязычных работяг. У входа через улицу все тот же лоточник с пирожками… Что же, царь-батюшка Романов не позволял ему пирожками торговать?

— Празднование десятилетнего юбилея Великой Октябрьской Социалистической Революции… — протянул Пианист. — Парад с новыми огромными танками, с голоногими физкультурницами, все еще стесняющимися своего вида, с непременными лозунгами на красном кумаче… Почему вы пришли с этим ко мне?

Собеседник оттянул рукав, показывая край золотистой метки — такой же точно, какую и сам Пианист носил после памятной беседы с Корабельщиком.

— Я проиграл и теперь верно служу… Печати, словно демон Каббалы. Служу в Мосгорсвете. К параду буду иллюминацию готовить… Попробовал бы я бунтовать! Уловив некие, носящиеся в воздухе… Слухи… Почел себя обязанным известить всех, кого положено. Так сказать, сигнализирую. Примите меры.

— За три месяца меры принимать не поздно ли?

Собеседник развел руками:

— Что поделать! Слухи приходят, когда им желательно, а не когда нам хочется. В моей практике имеется печальный случай, когда сведения распространились весьма широко и заранее, что и погубило всех вовлеченных. Видимо, теперешний комплот подготовлен получше…