Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 148

Корабельщик опять говорил ровным, безжизненным тоном. Сталин смотрел в море и теперь уже начал там что-то различать. Справа столбы черного дыма. Слева, кажется, тоже.

— Три года! Почему же так долго?

— Потому что аватар для меня — принадлежность. Часть корабля. Как пушка или мотор, понимаете? Пушка — чтобы стрелять. Мотор понятно. Аватар…

Корабельщик махнул руками округло:

— Как вы полагаете, зачем?

— Для разговора с портовыми властями? — выдал Сталин мысль, дикую для него, но все же недостаточно дикую для проклятой сказки. Потому что Корабельщик ответил без ухмылки:

— Аватар эталон понятия «время». Как в рации кварцевая пластинка эталон опорной частоты, понимаете?

В технике Сталин разбирался на хорошем среднем уровне и потому просто кивнул.

— Без аватара я времени не ощущаю. Пока спохватился, почти шесть месяцев прошло.

— А как же вы мою… Голову… Доставили на борт?

— Обернитесь.

За спиной Сталина оказалась чудовищная механическая многоножка, державшая в руках обычнейший поднос, на подносе чайник, булку, чашки и розовую, даже на вид мягкую, колбасу.

— Перекусите. Вам необходимо. Присядете?

Еще одной парой рук многоножка протянула стул со спинкой.

— Ловко, — Сталин снова подавил желание выхватить наган: толку от него здесь, на борту… Сел. Непривычно-свободно двигая левой рукой, взял чайник, наполнил чашку, пальцами отломил булку. Рука действовала превосходно.

— Страховочный бот оказался на месте через несколько секунд и успел законсервировать мозг, пока там кровообращение не встало. Вы просто лежали ближе всего к его маршруту.

— А другие? Ленин, Ворошилов, Орджоникидзе?

— Ленин погиб на месте. Орджоникидзе год провалялся в больнице, и тем спасся: про него все забыли. Ворошилов несколько часов отстреливался из кабинета, пока ему туда гранат не накидали.

— Надо же, Клим… Не ожидал, честно говоря.

— А уж я-то как не ожидал.

Корабельщик тоже сел за столик — откуда под ним взялся стул, Сталин и не задумывался. Не до ерунды.

— Фрунзе?

— Умер на операционном столе.

— Залечили?

— Как и Кирова.

— Мироныча? Питер не взбунтовался? Там же Кирова любили!

— Свердлов живо всех сорганизовал и двинул пламенную речь. На предмет мести за любимого вождя. Обвинил военных в заговоре, шпионстве на Японию и Францию. Уцелевшие бухаринцы пошли за ним, потому как не пропадать же наготовленным еще с позапрошлого заговора вагонам листовок и прокламаций. Но Яшка их за год передушил поштучно, а сам в первые секретари пролез.

— Надо же, как bedi aghmochnda… То есть, как судьба повернулась. Если совсем честно, Ленин заслуживал вашей помощи все-таки больше. Но выжил я.

Тут Корабельщик совсем невесело усмехнулся и разлил остатки чая:

— Кисмет. Карма. Канон! Попаданец только со Сталиным должен говорить. Иначе…

— Иначе что?

— Иначе неканон, — вовсе непонятно разъяснил Корабельщик.

Сталин фыркнул. Вкуснейший чай, как приятно желудку после долгих дней мучения непонятно чем! И булка превосходная, не хуже старого Филиппова. И колбаса нежная.

И жизнь ему Корабельщик все-таки спас.

Но и не спросить нельзя.

— Как же вы… Вы — и такое прохлопали?

Против ожидания, Корабельщик не обиделся. Вздохнул только:

— Ушами!

Перемолчал. Выдохнул:

— Ну да, прохлопал. Облажался. На всякого мудреца довольно простоты, вот и на меня ее хватило. Ход кротом — это когда роешь под землей, а кто рядом, не видишь, только дрожь земную чуешь. То ли свой, то ли чужой, то ли вовсе Индрик-зверь. А не один я такой умный, не один я горазд хитрые планы строить. Полно кротов, а ящик маленький… Не Коля «Бухарчик», так еще кто-нибудь сообразил бы.

Моряк снова подошел к панорамному окну. Сталин встал рядом. Мебель и посуду прибрала сороконожка. Корабельщик смотрел на море. Сталин посмотрел тоже. Ни суденышка, ни кораблика. На горизонте, что слева, что справа темные тучи… Берега, что ли?

Прежде, чем Сталин успел спросить о местонахождении, Корабельщик сказал — и теперь уже живым, задумчивым и расстроенным голосом:

— Что Пианист меня предал, я узнал по пропаже сигнала от метки. Он упорный оказался и храбрый, сразу руку с печатью отсек, и я долгонько его искал. Что же до Бухарина, так он-то на посторонний взгляд ничего предосудительного не творил. Конфетти и конфетти. Баллоны — чтобы детишкам шарики воздушные надувать. Это уже после мои боты всю цепочку размотали. Так ведь это ж, поймите, потом!

— Вы казнили Пианиста?

— Пока что нет. Стране приходится туго. А он вполне справляется с моим наркоматом.

Сталин вздрогнул всем телом и все-таки набрался твердости спросить:

— Что же произошло со страной?

— Страна кинулась мстить за нас. Живо перерезали эсеров — от убийства Мирбаха мы тогда увернулись, а сейчас они не избегли роли козлов отпущения. Побросали в лагеря пол-Союза. Установили диктатуру одной партии. На первых порах это облегчило управление, и люди, в целом, не особо возмущались: все считали это соответствующей карой за взрыв. Провели сплошную коллективизацию, где ее еще не было. Сунулись и в Особые республики, но оттуда их завернули. Тогда напали на Польшу и начали там всех колхозить. Но у нас это шло медленно, с расстановкой, по худенковской методичке, когда колхозников сперва обучают, потом технику выдают, а потом только общее поле и общее стадо. А там советизацию начали прямо в ходе войны. По-революционному. Даешь Варшаву!

— Идиоты!

— Точно. Весь мир сразу заорал: вот она, злобная сущность коммунистических вампиров! Испанцы прислали «Голубую дивизию» добровольцев, потом выросло до корпуса. Французы кинулись отбирать у немцев Эльзас и, мать же ее, Лотарингию. Польша, видя, что ей все равно воевать, напряглась и оттяпала у чехов Тешинскую область. Чехи завопили о помощи.

Прямо на воздухе Корабельщик зажег синий экран и там показывал новую карту.

— … Понятно, что Союз обязан выступить на стороне немцев. Они же Особая Республика в составе СССР. И напали французы на них, а не наоборот. Но там наши кадровые полмиллиона и завязли наглухо. Пришлось спешно расширять армию, а против Польши по Западному округу и вовсе ополчение поднимать. Рассекретили танковую программу. Хотя у французов было что-то свое похожее, но теперь шуткам конец. У противника появились пленные, им, понятное дело, развязали языки. Американцы взялись за штамповку танков, и в следующей войне вам придется думать, потому что технического превосходства уже нет. Организационное сохраняется только в кадровых частях, ополченцы же…

Корабельщик от огорчения даже головой покрутил:

— Если номерные дивизии за сорванную вишню золотом платили, в них порядок железный, то «свердловские соколы» как ворвались в Европу, так живущие там белоэмигранты «царского атамана» Григорьева сразу припомнили. Море дерьма на нас вылилось. Но не то обидно, что вылилось, а обидно, что все правда. По Европе уже слух идет, что русские кричали: «Ура!», а советские: «Ур!» В смысле, часы давай…

Тут Корабельщик прервался и поглядел далеко на сверкающую воду. Махнул рукой:

— Извините, товарищ Сталин, мне вспоминать эти подробности, как ограбленному в милиции опять переживать собственный позор. Если желаете, у меня есть газеты за прошедшие годы, кинохроники, обзоры аналитиков и тому подобное. Все эти пострелушки смотрите там. Я десять лет положил, чтобы их избежать, и теперь ни малейшего желания смаковать их не испытываю.

— Гражданской войной вы с увлечением занимались, в подробности входили. Вы долго и тщательно строили всю технику. Неужели вам не интересно увидеть ее в деле?

— Вот пример из вашей истории. Колумб имел на борту лучшую в мире испанскую пехоту с лучшими в мире толедскими клинками. Но историю двинули не клинки, а желание испанцев раздвинуть пределы мира. Так-то Америку открыли еще викинги при Харальде, примерно в годы основания Москвы. Построили по берегам Гудзонова залива свои знаменитые «длинные дома», назвали страну Винландом, то бишь «Виноградной землей», потому как понимали: людям скорее захочется поехать в новую страну, если у той хорошее название… Не помогла реклама, никто не поехал.