Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 149

— В ваших же материалах сказано, у викингов корабли беспалубные, грузопоток через Атлантику обеспечить не могли.

— Захотели бы, понастроили нужных кораблей. Когги и хулки появились бы раньше, а там и до больших карак недалеко. Нет, люди решили дело, а вовсе не оружие или морская техника.

Корабельщик вздохнул:

— Уж если что я хотел видеть в деле, так «Орион». Или, на худой конец, «Союз», «Прогресс», «Алмаз». Гражданской-то войны никак избежать не получалось…

Не дождавшись больше ни слова, Сталин спросил, указывая на черный дым слева:

— Что это горит?

— Это горит славный Дюнкерк. А справа, только подальше, Лондон. Умные люди рассчитали, что для вывода Британии из войны достаточно всего пяти-шести зарядов. Франции нужно чуть побольше, десять-пятнадцать.

— И?

— Англия сразу мира запросила. Я ответил: да мне все равно, можете и дальше воевать, если найдете, чем. Признаюсь честно, со зла.

Сталин еще раз поглядел на дымы:

— Ну и кашу же вы заварили. Вам… Не стыдно?

— Нет. У меня очень простой критерий. Десять миллионов, даже пускай двадцать… Но против сорока, подсчитанных в моей истории.

И теперь Сталин сказал уже с полной уверенностью:

— Нет, вы не со звезд. Звезды легенда, еще один слой шифрования. На самом деле вы из нашего будущего, так?

— Вот и Галлер, кажется, думает аналогично. Если так, что это меняет?

— Все меняет! Одно дело знать, что нечто происходило с твоим аналогом, и совсем иное — что лично с тобой. Вот почему вы именно меня три года лечили, разве иных кандидатов не нашлось? Только без шуточек!

— Про вас больше всего информации. Характер если не изучен, так хотя бы описан во многих взаимно несвязанных источниках, есть что перекрестно проверять. Можно хоть что-то достоверное запихать в моделировщик для прогноза.

— То есть, ставка на наиболее изученного? Скажите, а если бы вы прибыли к нам лет на десять раньше, или даже на двадцать… Вы избегали бы потерь в Гражданской, защищая царя и существующий строй?

— Я — линкор «Советский Союз», а не «Царь-тряпка Колька», «Царь-шлюха Катька» или «Кокаин-Адмирал Колчак». В этом аспекте у меня никакого выбора. Не построите вы хотя бы мой прототип, и всей истории просто не случится. Кстати, задумайтесь, тоже ведь способ учредить полное благочиние и спокойствие.

— Полное благочиние и спокойствие обычно на кладбище. И ведь я читал про парадоксы времени! Вот, значит, зачем Капица издает эту серию брошюр. Как там… «Бабочка Бредбери», если любое изменение отражается на будущем. И «резиновая лента Андерсена», если эффект со временем сглаживается. Но вы-то на практике знаете. Что же в нашем случае?

Корабельщик покривился:

— Сперва лента порвалась, а потом прилетело бабочкой в морду.

— Ну, тут вы сами виноваты. Сказали бы сразу, и…

— И что, все так сразу бы поверили? Я всего-то сказал, что не намерен сидеть здесь вечно — и то нашлись недоверчивые. Решили рвануть. Чтобы, значит, с гарантией.

— Если бы вы показали что-то оттуда, почему нет?

Корабельщик замолчал надолго. Вертел головой, зажигал перед собой какие-то схемы, смотрел то вдаль, на жирные дымные восклицательные знаки, то в пол. Наконец, поднял голову и поглядел на собеседника прямо, и тот, неожиданно для себя, обнаружил на лице Корабельщика совершенно черные глаза. Не темно-синие, а полностью черные, бессветные провалы в никуда. Подумал: вот что вместо седины у него — но Корабельщик не дал закончить мысль.

— Раз так, вот вам фильм… Оттуда. Пройдите в БИЦ… — на полу вспыхнула знакомая уже зеленая стрелочка и надпись: «Боевой информационный центр».

— … Там хороший экран и удобные сиденья. Посмотрите.

— Посмотрите на карту. Внимательно.

— Смотрю. Лозовая, Близнюки, Барвенково. Что?

— Год назад граница шла так… — карандаш прочертил тонкую линию по указанным пунктам. — А сейчас наши коммуны остались только южнее дороги на Донецк.

Острие карандаша заскрипело через Межирич — Богуслав — Николаевку — Славянку.

— Все прочие признали Свердлова.

— Так, Батька, свободное самоопределение же. Сами захотели — сами перешли.

— Все так, Семен, да все не так. От нас уйти легко. Мы никого не держим. А ты попробуй от Москвы уйти. Левка, что твои говорят?

— Батько, ты вот лучше Белаша послушай.

Начальник штаба Приазовской республики отряхнул пыль со штатского пиджака, кинул еще взгляд на северный окоем, откуда ждали парламентеров, потом перенял у Махно тонко заточенный карандаш и повел его по карте:

— По заданию организации, я два раза выезжал в бывшие махновские районы с целью выявить контрреволюционные элементы, особенно командный состав. В результате этого была нащупана группа Буданова, которая открыто ставила своей целью свержение Советской власти на Харьковщине. Но эта группа провалилась в своих расчетах. Главари Буданов и Белочуб расстреляны, а остальные семь-восемь человек получили по десять лет и пять лет поражения в правах.

— Десять в зубы и пять по рогам, — ухмыльнулся Семен Каретник, забравшийся на широкий плоский капот «АМО-Военного», и обшаривающий округу взглядом через окуляры превосходного немецкого бинокля.

Белаш кивнул:

— В эту поездку я видел много бывших махновцев, как-то: братьев Шаровских, Власа и Василия, в двадцать четвертом году прибывших из Польши с заданием убить Махно, изъять его ценности. Также и узнать настроение крестьянства, узнать, кто остался в живых из махновских командиров, связаться с ними, подготовить их к подпольной работе, только уже против большевиков. Кроме них, встретились мне артиллерийские командиры — одного кличка Явник Карпенко, а с ним еще один махновец…

Белаш постучал карандашом по карте и значительно сказал:

— Фамилию не помню.

И все понятливо кивнули: секретно так секретно.

— … Мне устроили хорошую выпивку. Разговоры их сводились вначале о прошлом махновщины, потом о настоящем. Я имел смелость говорить откровенно и возмущаться Свердловым, что де-мол при нем часть населения, особенно стоявшего близко к административному управлению, богатеет, а рабочий класс влачит свое жалкое существование. Моя демагогия была совершенно чужда для Шаровских, Карпенка, Василия и Алексея, и других. В основном, вся эта публика занималась собственным хозяйством, которое было для них наиболее выгодно. Один только Иван Чучко, работник кооперации, был склонен меня поддержать. Другие ухватились за мысль создания артелей и коммун по собственному уставу, но по форме анархических. Я слышал от них, что они пытались создать какую-то артель промысловую. Но, когда к ним послал Союз председателя, они повели против него борьбу и были исключены.

Белаш прервал движение карандаша по карте, помолчал чуть-чуть и резюмировал:

— Так москали нас и съели. Ведь любая коммуна свободно может войти в Республику или выйти. А тут хорошие условия предлагают. У нас ревкомы выборные, у нас тебя судят местные, черта их обдуришь. А у них председатель назначен из райкома, в твои дела не полезет. Народный судья так и вовсе в городе, вникать не станет. Вот, войдут они в состав УССР, а потом смотришь: в коммуне половина пришлых уже. Свои же кто уехал, кто за строптивость исключен. И вот уже там колхоз, а в колхозах сейчас как? Разверстку не сдал — все, контра, пожалуйте к стене. А как нам теперь воевать? Они все же свои, и по анархическому свободному выбору перешли на сторону Киева.

— Таких «своих» мы в Гнилом Море топили, — фыркнул Каретник. — Ведь Киев назад не отпустит их. При Ленине бы отпустил, там эсеры с большевиками взаимно за горло держались, одни вторым лихачить не позволяли. Сегодня суверенитет республик понимается просто: как суверен сказал, так и будет. Возражать некому! А законы потом какие надо напишутся, и в газетах потом все растолкуется и сойдется, как в задачнике… Так ведь это ж, пойми, потом!

Белаш поскреб чисто выбритый затылок:

— Вся эта публика очень скучала о махновском прошлом. Жаловались, что их часто вызывает НКВД в Киев и отрывает от работы. Но никто не верил, что махновщина рано или поздно может быть воскрешена, как массовое движение. С их слов, население разочаровано в махновщине, и, если бы среди него появился Махно, оно бы его связало и передало в руки Советского правосудия.