Убийство Серай (ЛП) - Редмирски Дж. А.. Страница 12

Он кидает одну спортивную сумку на пол между двумя кроватями, другую на стол около окна, открывающего вид на город. Его блестящий чемодан, в котором, как я предполагаю, лежат пистолеты, он кладет на большую кровать, расположенную рядом с дверью.

Он протягивает обе руки и широко открывает занавески на окне. На улице становится темнее. Я вижу слабый свет уличных фонарей.

— Виктор, — произношу я, но он прерывает меня.

— Предпочитаю, чтоб ты не называла меня по имени.

— Почему? Это же твое имя. Как мне называть тебя?— Я поражаюсь себе каждый раз, когда бросаю ему вызов. Потому что в душе я ужасно боюсь того, что он может со мной сделать.

— Не имеет значения, — говорит он, садясь за стол и открывая замок на сумке. — Просто прими душ.

— Послушай, — говорю я, обходя кровати и приближаясь к нему. — Я напугана. Ты до смерти пугаешь меня. Я не хочу притворяться, что это не так. То, что происходит со мной, наводит ужас…

— Ты как-то странно это демонстрируешь, — говорит он, даже не дав мне возможности увидеть его глаза. Он вытаскивает что-то вроде цифрового прибора, по размеру меньше чем ноутбук. — Я бы сказал, тебе не в первой, быть в передрягах, чтобы так сильно испугаться. — Он ставит прибор, а затем и спортивную сумку на стол. Думаю, это устройство — какой- то цифровой планшет.

— Может и так. — Я сглатываю, поднимаю подбородок. — Отчасти. Но какое это имеет отношение к тому, что я называю тебя по имени? — То, в чем он меня обвиняет, сказано в точку, но то, через что я прошла, его не касается. До тех пока он не намерен мне помочь, о чем, как мы уже выяснили, он даже не помышляет.— Почему это тебя волнует?

— Я не говорил, что волнует.

— Тогда не докапывайся,— огрызаюсь я.

Тот факт, что во время разговора он даже не смотрит в мою сторону, злит меня. И чем больше он делает это, ведет себя так, будто я не стою его взгляда, тем больше меня это бесит. А когда я злюсь, я всегда плачу. Так было всегда, сколько я себя помню. И я ненавижу это. Я никогда не кричу, не ругаюсь, не бью предметы или людей. Я плачу. Каждый раз.

Как только глаза наполняются слезами, я отворачиваюсь от него и быстро иду в туалет. Но останавливаюсь и поворачиваюсь еще раз посмотреть ему в лицо, мои ногти глубоко впиваются в ладони, руки спущены по бокам.

— Иди к черту! — это все, что я могу сказать, в слабой попытке разразиться словами, а не слезами.

Глава 7

Кажется, прошла вечность с тех пор, как я принимала такой горячий душ. В лагере время от времени я мылась под душем - я была единственной девушкой, которой предоставлена такая роскошь - но это было совсем не то. Вода там всегда была чуть теплой, а не такой горячей, способной обжечь кожу спины. Я сначала даже не включаю холодную воду, позволяя себе понежиться в горячей, пока не становится слишком горячо и приходится пустить холодную воду. Я хочу навсегда остаться тут и не думать о том, что ждет меня дальше по другую сторону двери, но реальность выигрывает, и теперь я думаю только о ней. Я сижу в ванне под струями воды, стекающими по мне сверху, прижав колени к груди и обхватив их руками.

Я много думаю о Лидии, гадая, все ли с ней в порядке, или из-за меня Изель избивает ее чаще, чем обычно. Знаю, что она избивала. И хотя я никак не могла остановить это, дала Лидии обещание, которое собираюсь выполнить. Я не позволю этому продолжаться вечно.

Но если они выяснят, что она знала о моем побеге...

Примерно через час горячая вода начинает остывать, и я выбираюсь из ванны, замотав волосы в полотенце, которое аккуратно сложили на крышке унитаза. Хотелось бы, чтобы у меня была чистая одежда, хотя бы трусы - все осталось в наволочке в машине Виктора, которую мы бросили. Я надеваю свои грязные спортивные шорты на трусы, затем натягиваю голубой топик на грудь. Хавьер всегда запрещал мне носить лифчик.

Когда я выхожу из ванной комнаты, Виктор все еще сидит на том же самом месте. Но возле ножки кровати чемодана уже нет.

Как только я подхожу к кровати, где раньше лежал чемодан и собираюсь присесть, Виктор поднимает голову и ловит мой взгляд. Он не говорит ни слова, но я чувствую, что в нем что-то поменялось. На мгновение мне становится не по себе от его необычного поведения. Думаю, он даже не подозревает, что я вижу сейчас этот спокойный взгляд, который, пробуждает во мне интерес. Он почти... печальный.

— Расскажи мне о своей матери, — просит он.

Виктор поворачивается в кресле, обратив все свое внимание на меня, кладет руки на ручки кресла, свесив пальцы вниз. Рукава его белой рубашки закатаны почти до локтей.

Потрясенная вопросом, я тупо смотрю через комнату.

— Зачем?— просто спрашиваю я, не зная, как он распорядится этой информацией. Я продолжаю путь и сажусь на кровать, обеими руками высушивая волосы полотенцем. Но делаю я это только для вида; каждой клеточкой я сосредоточена на Викторе и его движениях.

Он не поясняет. И на случай если он решит передумать и снова принять безразличный вид, я заговариваю, пока еще не поздно.

— Что ты хочешь знать?

Я высушиваю полотенцем прядь волос и бросаю его на пол.

Виктор наклоняет голову в сторону, затем соединяет руки перед собой, его локти все еще находятся на ручках кресла.

— Как она познакомилась с Хавьером?

Я задумываюсь на мгновение.

— Не знаю, — отвечаю я. — Я знаю, это было связано с наркотиками и сексом. Так же как она знакомилась с каждым мужчиной, которого она приводила в наш дом. Я мало разговаривала с матерью.

Виктор задумчиво склоняет голову в другую сторону. Чего он ждет? Я рассматриваю его мгновенье, пытаясь понять, что заставило его заинтересоваться моей матерью и, наконец, решаюсь рассказать обо всем. Может быть потому, что мне уже давно нужен был кто-то, кто мог бы выслушать меня. Лидия и другие девочки были слишком травмированы собственным похищением и опытом, полученным в лагере, чтобы я могла довериться им. В их жизнях было намного больше хаоса, чем в моей, намного больше... несправедливости. Я никогда не могла заставить себя разговаривать с другими девочками о своих незначительных проблемах, в то время как их били, насиловали, психологически и эмоционально унижали.

По сравнению с ними я жила в раю.

Я отогнала воспоминания и снова взглянула на Виктора.

— В первый раз, когда я увидела Хавьера, я поняла, что он отличается от других мужчин, которых мать приводила домой. Более властный. Воздух вокруг него был пропитан надменностью. Бесстрашный. Уверенный. Другие мужчины - а их было немало - были мразями. Они не могли дождаться, чтобы пройтись по нашей крошечной комнате мимо меня и начать приставать к матери. Это были отвратительные, ничтожные существа.

— А Хавьер не был? — спрашивает он.

Я качаю головой, теперь уставившись на стену.

— Он был отвратительным из-за того, чем он занимался и как он использовал мою мать, да, но он был слишком профессионалом, чтобы быть ничтожеством.

— Профессионалом? — С любопытством он смотрит на меня.

— Да, — киваю я.— Как я сказала, он был властным. Хотя в то время я не знала, кем он был, но я знала, что он не похож на других. В двенадцать лет я перестала бояться за мать и опасаться, что она может влипнуть в историю. Привыкла к этому. Она всегда могла добраться до дома. Несмотря на то, что она была обдолбана и иногда избита, она никогда не вызывала полицию и не казалась напуганной, поэтому я, также как и она, начала верить в ее безопасность. — Я опять посмотрела на стену, сжимая руками край кровати по обе стороны от себя и втянув голову в плечи. — Но когда я увидела Хавьера, я снова испугалась за нее. Испугалась за себя.

Я встречаюсь глазами с Виктором и продолжаю:

— В тот момент, когда я увидела его, поняла, что моя жизнь кончена. Не знаю, почему и как, но я просто знала. То, как он смотрел на меня. Я знала...

Мой взгляд перемещается на пол, покрытый ковром.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — я снова поворачиваюсь к нему. — Откуда внезапно такой интерес?