Неизданные записки Великого князя (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 6

— Не все еще забыл, наверно. А чины и звания революция отменила. Вы меня кондуктором-то не называйте, я им всего месяц проходил, а то, что унтер, то братва знает. Вообще, если не возражаете, называйте меня по имени-отчеству, а в присутствии других — "гражданин комиссар". Мне ведь придется этакого держиморду играть, не все в моей команде 100 % мои люди, подозреваю, что пара осведомителей от Совета присутствует. Вы ведь не хотите, если меня заменят на какого-то реального держиморду, который введет здесь настоящий тюремный режим.

— А какая ваша истинная цель в отношении меня и моей семьи? Сохранить меня для революционного суда и публично повесить?

— Зачем вы так, Александр Михайлович… Я уже вам объяснял, что имею приказ защищать вас ценой собственной жизни и чтобы ни один волос с вашей головы или головы ваших детей не упал и передать вас живыми и здоровыми вашим друзьям.

— А кто они, если не секрет?

— Секрет. Пока, по крайней мере. А ближайшая цель — обеспечить вашу и семьи безопасность от действий Ялтинского Совета, которые могут последовать уже в ближайшие дни и даже часы. Поэтому объявите вашим домочадцам, чтобы собирались и готовились к переезду в Дюльбер. В ай-Тодоре оставаться небезопасно, ваше имение плохо подходит для обороны. Вот Дюльбер — другое дело, из всех ближайших дворцов, он — наиболее подходящий. Там уже находятся Великие князья Николай Николаевич и его сын — Петр Николаевич. Утром я уже был у них, отдал соответствующие распоряжения по подготовке места и расставил охрану, а с другой половиной людей и пулеметами выехал к вам.

Я вспомнил, что сам смеялся над Петюшей, когда он строил этот, как я тогда выразился "Замок Синей Бороды". Вот как повернулась жизнь. Главный военный инженер построил дом-крепость, где моей семье предстоит скрываться от покушений.

По приезде в Дюльбер, оставив жену с горничной распаковывать вещи и устраивать на новом месте детей, мы с Задорожным еще раз обошли имение. Он попросил меня посмотреть как расставлены пулеметы и помочь определить сектора обстрела.

— Все же я механик, а вы — адмирал, и в артиллерийском деле явно лучше понимаете — сказал Задорожный, показывая мне план дворца и прилегающего парка, где были намечены пулеметные точки и сектора обстрела. Кое-что я поправил и мы пошли посмотреть на местности, не будут ли закрывать деревья обзор пулеметчикам. Парк был высажен сравнительно недавно, не то что наши 40-летние деревья в Ай-Тодоре, так что рубить ничего не пришлось, все и так просматривалось с башен, где были установлены 4 Максима, еще два контролировали въезд в усадьбу, закрытый коваными воротами и лестницу, ведущую к морю. При бойцах охраны Задорожный вел себя подчеркнуто грубо и обращался ко мне на "ты"

Следующий день начался с того, что Задорожный принес металлический ящик и велел сдать ему все наши драгоценности под опись. Потом он куда-то унес ящик, а вскоре появились визитеры.

У ворот остановились три телеги, на которых сидели вооруженные люди. С первой слез некто, весь в черной коже: Куртка, галифе, сапоги, даже картуз — и тот из черной блестящей кожи.

— Эй, Задорожный, выходи. Поговорить надо.

— Чего орешь! Ты кто такой?

— Комиссар Ялтинского Совета — ответил "кожаный человек". Выдавай Романовых — у меня постановление. Они — враги народа и мы требуем суда над тиранами.

— Плевать мне на ваш совдеп и его бумажки. Покажите бумагу за подписью Ленина, а без этого катитесь к черту.

Словесная перепалка продолжалась еще минут десять. В конце концов, Задорожный послал по матери Ялтинский совдеп, его мандаты и всех его комиссаров, включая лично здесь присутствующего и велел убираться, иначе угостит пулеметным свинцом. После этого он развернулся и пошел обратно от ворот, не обращая внимания на вопли "кожаного".

Через неделю у ворот появился уже грузовик с двумя десятками обвешанных гранатами солдат и матросов. На турели в кузове стоял пулемет, выгрузили еще один. На этот раз Задорожный вел себя тише, он как будто уговаривал комиссара ялтинского совдепа (я стоял у окна, не высовываясь, мне не было слышно слов, но интонацию можно было разобрать). Потом они опять перешли на повышенные тона:

— Сколько тебе заплатили, Задорожный?

— Достаточно, чтобы оплатить твои похороны!

— Та предатель и контрреволюционер, продался врагам народа, я напишу в Питер и тебя арестуют!

— Я старый член партии и политкаторжанин! Я уже дважды бежал с каторги тогда, когда ты еще учился мелочь по карманам тырить и не тебе меня снимать.

Потом они опять принялись что-то тихо обсуждать. Приехавшие солдаты пытались заговорить с нашей охраной, занявшей позиции на стене: "Эй, братки, ваш комиссар Задорожный — контра! Давайте к нам, у нас в Ялте полно девок и вина!". Но наша охрана в разговоры не вступала, лишь бросала со стены в приехавших камешки и окурки, приводя их в бешенство. После таких "переговоров" Задорожный вернулся озабоченный и раздраженный, таким я его еще не видел.

— Пришлось показать ему мандат за подписью Ленина. Судя по всему, у них тоже есть связь с Петроградом. Пока моя бумага сильнее его ялтинских писулек, кроме угроз они ничего не могут, даже штурмовать побоятся. А вот если будет питерская бумага, они могут и на штурм пойти, особенно, если подтянут артиллерию. За Дюльбером уже начинаются предгорья Главного Крымского хребта и местность довольно заметно повышается. С двух верст трехдюймовки будут накрывать фугасами внутренний двор, а картечь сметет защитников с внутренней части стены. Надо продумать пути отступления в горы, там можно укрыться в пещерах.

Я подумал, каково будет детям в пещерах зимой. Видимо, Задорожный понял, о чем я думаю и улыбнулся: "Не унывайте, адмирал, флаг еще вьется над нами. Не так уж все плохо, осталось немного еще продержаться и все будет хорошо. Я завтра поеду с бойцами по окрестным аулам за продуктами, разведаю обстановку. И еще — я собираю в Дюльбере всех ваших родственников. Надо, чтобы в критическую минуту все были вместе. Помощи у Севастопольского Совдепа я уже попросил".

Когда Задорожный улыбался, его лицо становилось каким-то немного детским и совсем не страшным. Видимо, поэтому, он улыбался крайне редко.

Так мы встретили Рождество и Новый, 1918 год. Что-то он нам принесет?! Стол был скромный: бифштексы из тертой моркови и прочие вегетарианские радости. А вот пирог с капустой получился на славу, вкуснее, пожалуй, я не ел даже в Зимнем! Вино было крымское и весьма неплохое, здешние вина по типу портвейнов, сделанные из винограда местных татарских сортов Дерваз-Кара и Эким-Кара (Черный полковник и Черный лекарь) из долины Архадересе (Солнечная) не уступят португальским.

Штурм. Январь-февраль 1918. Дюльбер

Рождество Задорожный не праздновал, а вот с Новым годом поздравил и пожелал здоровья (он же и привез два небольших бочонка упомянутого вина). Потом извинился, что надо проверить караулы и ушел. Караульная служба у Задорожного была поднята на недосягаемую высоту, даже государя-императора, похоже так не охраняли, а уж в революционное время это вообще была какая-то диковинка. Молчаливые, всегда подтянутые с вычищенным оружием караульные менялись как автоматы. Никто не дремал на посту. Ночью прожектора постоянно перекрещивали свои лучи над бухтой, большей частью контролируя прибрежную полосу, где можно пробраться на мелких судах, а то и пешком вдоль берега, высадившись поодаль от Дюльбера. Пулеметные расчеты в считанные минуты занимали позиции — для чего проводились чуть не ежедневные учения. Часто проводились и тренировки по пристрелке по ориентирам и я заметил, что пулемётчики, не тратя лишних патронов, короткими очередями поражают мишени. На задворках было оборудовано стрельбище и часто можно было слышать сухой треск винтовочных выстрелов. Хотя Задорожный и разжился вином, но, получалось, это он сделал для нас, так как ничего из этих бочонков не перепало охране и никаких пьяных я не видел вообще, не то что при "временном" карауле.