Неизданные записки Великого князя (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 9

Ксения отказалась, сказав, что от переживаний у нее пропал всякий аппетит и пошла укладывать детей, перебравшихся наверх из подвала. А я решил перекусить, тем более, что с обеда ничего не ел и посмотреть блокнот, тем более, что было любопытно глянуть, что там есть такого секретного.

Блокнот. 1977-1918

От автора-составителя.

Великий князь в своих мемуарах, которые готовил к изданию в своем 1941 г. видимо, решил художественно обработать записи в блокноте "попаданца из 1977 г."). Судя по всему, они были оформлены как дневниковые записи, сделанные карандашом в разное время, часто без указания точной даты, а если даты и были, то непонятно, они по новому стилю, как привык автор дневника, или по старому. Поэтому Александр Михайлович Романов, к которому попал этот блокнот, сделал так, чтобы они складно читались подряд. Видимо, от хотел, чтобы эти записки из блокнота Алексея Егорова читались как органичная часть его мемуаров, тем более, что они явились той точкой бифуркации, с которой события в мире Великого князя пошли другим путем, чем а нашем мире (достаточно вспомнить, что, согласно мемуарам Великого князя, готовившими к изданию, 1941год был для его России страны мирным (кто же затеет это издание, когда враг у ворот). Часть вступительных страниц была утрачена — их унесло ветром в 2017. Поэтому как предисловие к дневнику Алеши Егорова должно было выглядеть в мемуарах Великого князя, мы не знаем.

Итак, в таком виде Великий князь представил записи в блокноте:

"Меня зовут Алексей Егоров, я студент 2 курса лечебного факультета Калининского Государственного Медицинского Института, что в городе Калинине, в моем прошлом этот город назывался Тверь. Я хорошо закончил школу и отлично учился в институте, получал повышенную стипендию, что в моем случае было немаловажно. Достаток в семье очень средний: папа у меня в прошлом летчик, после аварии аэроплана комиссован с негодностью к летной работе, закончил Высшую Военно-воздушную Академию имени Можайского и стал авиационным инженером. Но болезнь его прогрессировала: Гипертоническая болезнь, Ишемическая болезнь сердца со стенокардией Принцметала и все закончилось инфарктом миокарда, после чего его уволили из армии по болезни. Он стал гражданским инженером, но много переживал за работу и вот — второй обширный инфаркт, после которого папа стал инвалидом 2 группы. Ухаживая за ним в больнице, я увидел работу медперсонала, страдания пациентов и решил стать врачом, тем более, что мама у меня была медицинской сестрой и выбор мой вполне одобряла Думала, что, не дай бог в летчики пойду, да меня бы по здоровью не взяли — тоже некоторые проблемы с сердцем, пока компенсированные. После получения инвалидности папа уже не смог работать, сидел дома, получал скромную пенсию, так как не выслужил установленных 25 лет для полной офицерской пенсии, иногда чертил или что-то рассчитывал по сопромату для студентов политеха, зарабатывая небольшие деньги. Он как мог, старался быть полезным и не быть обузой для семьи, даже выучился неплохо готовить и вся уборка в нашей небольшой двухкомнатной хрущевке была на нем. Мы с ним много говорили, он рассказывал мне о аэропланах, а я ему о медицине. Мама работала в поликлинике на полторы ставки, вот так мы и как-то сводили концы с концами. К сожалению, у отца начала развиваться сердечная недостаточность и ему назначили сердечные гликозиды, потенциально токсичные препараты, но ничего лучше медицина в этом случае предложить не могла. Я стал читать о этих препаратах и так попал в студенческое научное общество на кафедре фармакологии. Фармакологию у нас начинали изучать только с 3 семестра, но я уже провел под руководством милейшего профессора Четверикова некоторые опыты с гликозидами на животных, получил интересные результаты и профессор рекомендовал мне выступить с докладом на фармакологическом обществе при Военно-медицинской Академии, что в Ленинграде. Я досрочно сдал зачеты за 2 семестр и в начале декабря 1977 г. поехал в Академию. Фурора мой доклад не произвел, но на вопросы я довольно складно ответил. После заседания общества я позвонил профессору и он поздравил меня, сказал, что ему уже звонил его коллега и поздравил с хорошим перспективным учеником. Я воспрял духом, а то уже расстроился, что мой провинциальный доклад не был воспринят академическими мэтрами. Купил кое-какие подарки к Новому году: ликер Вана Таллин (его любит моя знакомая девушка со стоматфакультета), маленькую глиняную бутылочку рижского бальзама для родителей, варено-копченой таллинской колбасы, какие-то печенюшки и конфетки и вечером сел на ночной поезд до Москвы, который в 5 утра останавливался в Твери.

Лег на полку и завалился спать, а полпятого меня разбудила проводница и сказала, что подъезжаем. Я вышел из теплого вагона и оказался в самом конце перрона, здание вокзала было довольно далеко впереди. По расчищенному от снегу перрону мела поземка и было довольно холодно. Где-то впереди выделялся на темном небе ярко освещенный козырек вокзала, за путями светилась неоновая надпись на крыше новой гостиницы "Юность". Я побрел к переходу, кутаясь в воротник. На перроне я был один, из последнего выгона в Калинине никто не вышел, я ехал в предпоследнем, впереди было несколько фигурок пассажиров передних вагонов, но они, похоже уже были на переходе в город. Идти стало тяжелее, снег что ли, здесь не убрали почему-то, подумал я. И вдруг меня окликнули: "Стой" Я обернулся сбоку — стояли трое в черной военной форме, похоже, моряки. Вроде, патруль, с карабинами, но в Калинине отродясь не было патрулей из военных моряков. Волга, конечно в городе протекает, но военных кораблей у нас нет, откуда тут взяться матросам?

— Подойди ближе, — довольно бесцеремонно окликнули меня.

— Кто такой? Документы есть?

Я обратил внимание, что вокруг практически темно, только какие-то редкие фонари с тусклым светом. Электричество, что ли, вырубилось? И надписи на гостинице не видно, только черное небо.

— Ты что, глухой? Отвечай когда спрашивают! Что-то мне шинелька твоя не нравится… Юнкер, вроде?

На мне и правда, было пальто, сделанное из шинельного сукна. В доме хранилось несколько отрезов сукна, которые отец получил лет 10 назад на новую форму, став майором. Из мундирного сукна мне шили брюки в школу, а из шинельного — пальто с цигейковым воротником, выкроенным из детской шубки. Вот и сейчас я был в довольно еще приличном пальто серо-стального цвета из парадного сукна для старшего комсостава.

— Нет, я студент. И, зная, что с представителями власти лучше не спорить (все же я состою в комсомольском оперативном отряде, вовсе не потому, что хотелось в милицию или КГБ податься, а из-за того, что в отряде были мои друзья и там обучали самбо, элементам рукопашного боя, в том числе и запрещенному каратэ (преимущественно, блокировке ударов, а не нападению). Я поставил сумку на снег, расстегнул пальто и полез за документами, не зная, что им вперед показать, паспорт или удостоверение оперотряда, а может, студенческий.

— Во, гляди, часы. И кто-то цепко схватил меня за руку, одним движением ловко расстегнул ремешок и поднес часы к глазам.

— Золотые, тяжелые. Ну-ка посвети. Во! И надпись: "Командирские". А говорил, что не юнкер! Сдается мне что ты, вообще, офицерик!

— Отдайте, это отцовский подарок! И не золотые они, только позолоченые.

— А отец у нас кто? Генерал, небось?

Они обступили меня и я почувствовал как от них воняет немытым телом, перегаром, табаком и луком. И еще гнилыми зубами… И мне стало страшно. Я понял, что они — не наши! Таких военнослужащих не бывает. Небритые злобные хари с глазами убийц. Один снял винтовку с плеча и клацнул затвором, взяв меня на прицел.

— Семен, глянь-ка, что у офицерика в бауле.

— Что-что, — ответил Семен: Вино, колбаса, конфекты.

— Это мы хорошо его встретили. Надо бы его кокнуть здесь и вся недолга. Нет никого и не было.

Я ударил того что ближе под колено тяжелым туристическим ботинком. Он согнулся и зарычал. Одновременно я нырнул под ствол винтовки и нанес удар локтем в горло второму. Но тут я боковым зрением увидел, что третий уже сорвал винтовку с плеча и передернул затвор. Все, патрон в патроннике, он готов стрелять! И тот, кого я сбил с ног первым, тоже елозит внизу, силясь снять винтовку со спины. Второй, который был с винтовкой на изготовку и кому попало в кадык, похоже не боец: винтовку выронил и хрипит, взявшись за горло.