Гнилые холмы (СИ) - Серяков Павел. Страница 21

Свет факела утратил былую яркость.

– Не умирай и ты, – произнес парень. Копоть и дым повисали в загустевшем воздухе. Под сапогом хрустели иссохшие ветви, шуршали осыпавшиеся с сосен иглы. Много веток, бесконечно много игл. Он огляделся по сторонам и понял, что путь его близится к завершению. Близость Гнилого Холма давала о себе знать. Иссохшие стволы деревьев, истекшие смолой, сбросившие с себя и кору, и все, что только можно сбросить. В памяти Эвжена ожили образы.

Сырая после дождя улица забытого Отцом Переправы города. Телега и траурно звонкий скрип её колес, угрюмый коронер жует булку, а его подмастерье стегает осла, впряженного в клятую телегу. Эвжен остановился. Телега остановилась тоже.

– Ну, подойди, – буркнул коронер, – загляни и убедись. Все кости на месте.

– На месте, – ухмыляясь, добавил подмастерье коронера, – так и есть.

Пространство между булыжниками мостовой было заполнено сосновыми иглами, дохлыми насекомыми. Из провонявших мочой и дерьмом переулков на Эвжена таращили глаза городские нищие.

Лихорадочно яркое солнце слепило, но не согревало.

– Ты столько сюда ковылял, курвина петля, а теперь обмочил портки? – возница ощерился гнилыми зубами. – Ты либо подходи, либо проваливай.

Запах гниения. То, что Эвжен принял за кучу мусора, на деле оказалось холмиками, сложенными из останков птиц, зайцев и иного лесного зверья. Почему-то именно сейчас парень и понял, отчего этот пролесок так неестественно тих. Все, что жило здесь прежде, обрело покой.

Он перехватил поудобнее древко факела. «Еще не поздно уйти, – подумал парень, – я ведь могу уйти, и ничего мне за это не будет».

Но ноги понесли его к телеге. Каждый новый шаг давался все с большим трудом. Каждый новый вздох отзывался острой болью. Из нутра телеги тянуло тухлятиной.

– Он все-таки сделал свой выбор, – произнес коронер и сплюнул кусок хлеба. – Все, что было выращено при Отце Переправы, на вкус, как дерьмо.

– Сукин сын – Отец Переправы, – согласился подмастерье, – то ли дело…

– Закройте свои гнилые пасти, – холодно, даже слишком холодно сказал голубоглазый парень, потерявший в этом лесу все, – иначе я заставлю вас замолчать.

Казалось, будто его плеча коснулась все та же покрытая мозолями, натруженная рука великого паромщика.

Нищие в переулках зашлись омерзительным хохотом.

– Слепец, – удрученно выдохнул городской коронер, – а ведь они готовы тебя простить. Ты поцелован самой Царицей.

– Дурак, – согласился подмастерье. – Жаль Вита сейчас с нами нет. Уж он-то мог его вразумить.

– Ты подойди, вглядись в благодать. Авось передумаешь.

Эвжен подошел к телеге и заглянул внутрь. Он уже видел воды Серебряной Реки. Той ночью, когда умерли отец и Радка. Он уже видел Золотой полумесяц и силуэт прекрасной женщины на далеком, черном как уголь, берегу. Тогда Эвжен не поверил своим глазам и завороженно глядел вдаль, стараясь различить черты лица Царицы. Теперь он просто не верил своим глазам.

– Ну не красота ли? – коронер потянулся к нему руками и по-отечески похлопал Эвжена по плечу. – Сестры говорят, что тебе нужен дом. Айда к нашим. Подлесок всегда славился гостеприимством, а ежели нет, то иди в Ивы. Там мужичье не дурнее нашего.

– Я уже ходил, – он вспомнил, как его связали и передали людям барона, как избивали и пытались повесить. Вспомнил насмешливые рожи секуторов и бесконечно длинное поле, по которому он бежал от погони, – я все это уже видел.

Город исчез. В источаемом мертвечиной мареве растворилась телега, и ослепшее солнце вновь стало горящим в его дрожащих руках факелом. Он стоял над колодцем и смотрел в остекленевшие глаза своего родителя, смотрел на совсем еще юного мальчишку, тело которого почти полностью скрывала вязкая жижа, именуемая безумцами Материнским Соком.

Вокруг Эвжена сомкнулось кольцо из шестерых взрослых мужчин. Коронер и его подмастерье исчезли, а на их месте были безобразные желтоглазые твари, которых он уже видел прежде.

– Ты сделал выбор, – горько вымолвила Скорбящая.

– Ты принял решение, – поддержала сестру Возлюбленная.

– Ты разделишь судьбу мелкой потаскушки и старого осла.

Не раздумывая ни минуты, Эвжен ударил старух факелом, но огонь не причинил тем вреда, а древко прошло сквозь них, как проходят лучи солнца сквозь предрассветную хмарь.

Удар пришелся ему в спину. За ним последовал еще один, а за ним и третий.

Полный боли вопль поднялся над облысевшими кронами и разлетелся на мили окрест. Эвжен уже не пытался устоять на ногах, ровно как жители Подлеска не пытались проявить милосердие. Каждый, кто хоть раз утверждал, что смерть – птица, внезапно впорхнувшая в открытое оконце, не слышал, как умирает человек, забиваемый вилами и баграми.

Эвжен пытался ползти, но его не хватило надолго, и все это время, пока люди, одурманенные кровью и близостью Холма, убивали человека, пришедшего похоронить родителя, огонь отброшенного в суматохе факела пожирал все, до чего только мог добраться.

– Довольно! – остановили своих слуг Сестры, когда пламя уже карабкалось к кронам деревьев и, раздуваемое холодными ветрами, разлеталось по треклятому пролеску. – Вы спасли Холм, а теперь спасите же душу оставшегося секутора!

Ансгар, вырвал вилы из спины Эвжена и ударил ещё раз, дабы убедиться, что тот умер наверняка. На мгновение он бросил взор на вздувшийся труп собственного сына, что лежал в колодце.

– Пиотр… - прошептал Ансгар, но боли не было. Царица забрала у него все, подарив покой и отрешенность от горя.

Дышать становилось все труднее. Рыбаки с радостью покинули Холм и с легкими сердцами направились в сторону оставленного дома. Направились туда, где взволнованный, но готовый к борьбе Рейн привязывал к коновязи уздцы своей лошади. Туда, куда шел секутор Горст, радуясь внезапно появившемуся ориентиру – горящему на горизонте лесу. 

Глава 3

Младший из выжлятников поежился. Все его усилия протопить избу, казалось, были обречены на провал.

Жуткая тишина и не намека на возвращение товарищей. Парень уже успел переодеться в чистое, но о том, чтобы смыть с себя грязь и запах собственной мочи, речи покамест идти не могло. Да и стоило ли? Рейн не слышал никаких запахов кроме пропитавшей весь этот клятый край вони.

Огонь беззвучно пожирал одно полено за другим, но не давал тепла. Младший секутор застегнул грязную куртку и уселся на пол близ очага, подперев спиной стену.

Только сейчас Рейн заметил развешанные по углам избы букеты чеснока. «Видимо, беглецы пытались таким образом избавить свое жилище от смрада, – сообразил он и ухмыльнулся, – проще бросить все к такой-то матери, чем вдыхать эти миазмы».

Выжлятник перевел взгляд на подпертую лавкой дверь и уселся поудобнее, поджав под себя ноги.

– Зябкая дыра посреди Проклятого камня, окруженного холодным морем. Хер тут согреешься, – буркнул он и принялся грызть ногти. – Где же вы шастаете, суки?

Рейн вспомнил голос, что обращался к нему в пролеске. Есть такие воспоминания, от которых на глаза невольно наворачиваются слезы. Определенно, это было одним из них. Рейн успокаивал себя тем, что скоро его друзья вернутся, и они допросят старосту Ив.

– Грязная гнида, – прошептал он, представляя собачью ухмылку дерзкого смерда. После допроса он настоит на том, чтобы удавить гада. Настоит на том, чтобы высечь половину из тех выродков, которые смотрели на него без страха, а другую половину повесить рядом с их предводителем.

– Они знают, где люди, – буркнул Рейн, – знают, и только за это их следует немедленно допросить, немедленно высечь.

Лошадь Рейна, привязанная к коновязи, громко захрапела. В боксе, позади избы… Рейн не хотел думать о том, куда делся конь Аарона. Если бы речь шла о другом человеке, Рейн бы решил, что тот вернулся с берега еще днем и поскакал в сторону Ив, но верзила был до остервенения послушным, если речь шла о задачах, поставленных Горстом. Разминуться они тоже не могли.