Джентльмен-капитан (ЛП) - Дэвис Дж. Д.. Страница 22

Только для того, чтобы быть резко разбуженным вскоре после полуночи мощным рёвом со стороны правого борта. Убеждённый спросонья, что нас атакуют корсары, я схватил палаш и пистолет, выбежал из каюты и наступил на Маска, который оказался слишком толст для собачьих будок на юте, служивших жильём для слуг, и решил спать на палубе за моей дверью. Честно говоря, хотя я никогда не признался бы ему в этом, но меня здорово успокаивало то, что любой, кто пожелает добраться до меня, должен будет сначала пройти мимо Финеаса Маска: помимо прочих его достоинств, старый разбойник был одним из самых свирепых (и самых грозных) бойцов, каких я видывал в жизни.

Вивиан возник из своей крошечной каюты, сонный и безоружный.

— Капитан, нет нужды тревожиться… — воззвал он ко мне.

Но я уже мчался к палубе.

Добежав, я увидел, как часовые хватаются за бока, едва сдерживая смех. Ползит и Тренинник пытались втащить на палубу дикого зверя в образе человека, который отбивался, ревел, брыкался и бранился в ответ. Выглянув за борт, я увидел Ланхерна, Карвелла, Леблана, Тренанса и ещё двух матросов, подсаживающих существо из шлюпки. Я попытался собрать всё капитанское достоинство, какое позволяла мне ночная сорочка, и спросил:

— Что всё это значит, старшина? Кто этот тип? Боцман, назначьте соответствующее наказание потревожившему покой на корабле…

Леблан и Карвелл обменялись непристойностями и сдавленными смешками. Ланхерн посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал:

— Не думаю, что вы станете наказывать его, сэр. Это капеллан, преподобный Гейл. Сегодня воскресенье, и ему предстоит проповедовать уже через семь часов, вот мы и решили вытащить его из «Дельфина» и вернуть на борт.

К этому времени преподобный Фрэнсис Гейл более или менее стоял на ногах. Его лицо украшала многодневная щетина, волосы всклокочены, от него несло выпивкой, мочой и рвотой. Человека, менее подходящего для службы нашему Спасителю, и непосредственно его высокопреосвященству Уильяму, архиепископу Кентерберийскому, трудно было представить. Было также абсолютно невозможно вообразить какие–нибудь подобающие слова, которые я мог бы сказать ему в сложившейся ситуации.

Так и случилось, что первым заговорил Гейл. Он вперил в меня маленькие покрасневшие глазки и произнёс:

— Благодать Гошпода нашего Иишуша Хришта и любовь Бога Отца, и причастие Швятаго Духа да пребудет с вами, капитан. — Потом он сощурился на меня, пошатнулся и ухватился за моё плечо. — Муки адовы, высочнный–то какой! И волосы уже редеют. Боюсь, будете лысым как коленка ещё до тридцати. Да приидет Царствие Твое во веки веков. — Он мощно рыгнул. — А теперь… где моя каюта?

Глава 7

Я стоял на шканцах «Юпитера» и с тревогой оглядывал сборище матросов, безучастно переминавшихся с ноги на ногу. Самые благочестивые, вроде великана Ползита и мавра Карвелла, уже бормотали молитвы себе под нос. Вообще бормотания и разговоров хватало, хотя боцман Ап и сыпал нечленораздельными проклятиями, призывая хранить праведную тишину. Мне казалось, на меня смотрят и сразу отводят глаза, обсуждают меня шёпотом, смеются. Я воображал, что, по общему мнению, я заслуживаю не большего уважения, чем «враль» — человек, выбираемый каждую неделю для изысканного наказания: драить нос корабля прямо под четырьмя отверстиями гальюна. Кое–кто осматривался в особой моряцкой манере, прикидывая, когда переменится ветер и начнётся наше путешествие. Мощный ветер с запада слегка поутих, но за париком и шляпой на голове Джеймса Вивиана, что стоял рядом, виднелся вымпел, всё ещё уверенно струившийся на ветру.

Я слышал, как колокола Портсмута и Госпорта призывали добропорядочных прихожан на службы добропорядочных, знающих своё дело священников. Совсем иначе дела обстояли на палубе «Юпитера», где куда менее представительная компания ожидала одного из двух одинаково ужасных событий. Первое — преподобный Фрэнсис Гейл может прибыть вовремя, чтобы направлять наши молитвы, если ему под силу будет сохранять равновесие и произносить слова в приблизительно верном порядке. Второе — преподобный Фрэнсис Гейл может не явиться, и службу проведёт ещё менее подходящий кандидат. По флотской традиции в отсутствие капеллана заботы о духовном благополучии команды и принятии ею святого причастия волей–неволей брали на себя другие офицеры. Вивиан вызвался помочь (имея епископа в семье, он не испытывал ужаса перед этой задачей), но я не мог уступить ему, не растеряв остатков своего авторитета. Итак, в отличие от практически любого моряка в истории, я всей душой молился о прибытии Гейла [15].

Пока сыпался песок в часах, приближая момент, когда пробьёт корабельный колокол, я со всё возрастающим отчаянием вспоминал службы, на которых присутствовал в нашей приходской церкви; я прочёсывал их в поисках вдохновения на случай, если роль духовного пастыря «юпитерцев» перейдёт ко мне, однако преподобный Джордж Джерми не был ярким представителем англиканского красноречия. Назначенный на место викария Рейвенсдена моим дедом пятьдесят лет назад, Джерми с одинаковой ловкостью управлялся с бессчётными сменами официальной религии государства и избегал внимания старухи с косой. Приняв посвящение от дряхлого епископа, который во времена короля Генриха Восьмого прислуживал архиепископу Кранмеру — человеку, основавшему англиканскую церковь, на коей зиждется благополучие наших бессмертных душ, — Джерми, подобно Мафусаилу, отказывался умирать, что не мешало его мыслям плутать в характерной для старческого возраста манере. В результате церковные службы были для добрых прихожан Рейвенсдена неизменным поводом лишний часок вздремнуть воскресным утром, покачиваясь взад и вперёд на скамьях в компании людей, храпящих под умиротворяющее нашёптывание пастора. Как ни странно, воскресенье было единственным днём недели, когда моя страстно влюблённая во всё английское Корнелия непреклонно и демонстративно возвращалась к суровому кальвинизму своей юности, служившему идеальным предлогом не ходить в церковь.

Я взглянул на неуклюжие карманные часы — подарок дяди на совершеннолетие. Несмотря на полную неспособность вспомнить хоть одну проповедь Джерми, на которой мне удалось прободрствовать достаточно долго, чтобы уяснить её тему, я понял: настало время действовать. Мы не могли больше ждать пьянчугу Гейла. В моей каюте есть Библия, конечно же, и отличный старый молитвенник времён Кранмера и королевы Елизаветы. Я пошлю Маска за ними. Возможно, мне удастся сымпровизировать что–нибудь по поводу первых слов Книги Бытия…

Чёрно–белая сумятица со стороны кают–компании обозначила своевременное и, на удивление, трезвое появление преподобного Фрэнсиса Гейла. При дневном свете Гейл оказался незаурядным человеком: крепкий и приземистый, на вид разменявший четвёртый десяток, он уж точно не был безликим святошей и чопорным книжником. Помывшись и побрившись, скрыв большую часть буйных волос под скромным париком и надев полное церковное облачение, Гейл в самом деле выглядел человеком Бога. Во всяком случае, походил на него куда больше своего предполагаемого заместителя, капитана Мэтью Квинтона. Священник поднял в меру твёрдую руку для благословения, и его сомнительные прихожане устроились поудобнее в разнообразных богомольных позах. Даже четверо признанных папистов (включая загадочного француза Леблана) и один магометанин, алжирец по имени Али–Рейс, закрыли глаза и склонили головы, стоя чуть в стороне от прочих у поручней правого борта.

Я ожидал обычных молитв и славословий из векового требника — но не сегодня. Гейл оглядел собрание, потом посмотрел прямо на меня и начал словами пятидесятого псалма: «Ибо беззаконие моё я знаю, и грех мой всегда предо мною».

Я не раз слышал эти слова — в качестве прелюдии к недолгому сну — от Джорджа Джерми. Но в устах Джерми, который за полвека не совершил ни единого известного кому–либо греха, они звучали как мягкий упрёк его пастве за пьянство, блуд и склоки, случившиеся в деревне Рейвенсден в ходе минувшей недели. Произнесённая Фрэнсисом Гейлом, фраза обрела новый смысл. Священник продолжил незнакомыми словами из очень маленькой и очень новой книжицы в кожаном переплёте, извлечённой из рукава сутаны.