Джентльмен-капитан (ЛП) - Дэвис Дж. Д.. Страница 26

Финеас Маск, обладавший безупречным слухом к чужим разговорам, доложил о немедленном рождении сплетни, что к капитану на борт прибыл его наложник, который этой же ночью разделит с ним койку. Он также сообщил, что кое–кто из вахты левого борта замысловато вплёл моё присутствие в другую загадку этих дней, раскрыв приглушённым шёпотом, что я не кто иной, как всевидящий злодей–макиавелли, заказавший убийство Харкера с целью занять его место (предположительно, сбежав с герцогиней Ньюкасл в процессе). Но Маск сразу невзлюбил Кита Фаррела и мог запросто оказаться автором обеих историй.

Кит Фаррел, видимо, не замечал всей этой болтовни. Он внимательно выслушал меня в первый день, когда я объяснил нашу миссию и рассказал о таинственной смерти Харкера. Я не признался, что даже при очевидной сомнительности идеи убийства, мне трудно было подавить в себе постоянные опасения, будто кто–то попытается таким же образом свести счёты и со вторым капитаном «Юпитера». Но Кит пристально посмотрел на меня и, несомненно, прочёл мысли, ясно написанные в моем взгляде. Было видно, что он много думал об этом деле, но пока не делился со мной выводами.

После того чёрного октябрьского дня в графстве Корк я видел своего спасителя только раз — в день трибунала, обязательного судебного разбирательства при потере капитаном своего корабля. Суд проходил в главной каюте могучего «Азенкура», зимовавшего на реке Мидуэй, в такой холодный январский день, что к кораблю практически можно было подойти пешком от берега Чатема. У меня не было времени тогда сказать ему нечто большее, чем пара торопливых слов благодарности за показания, по которым вся вина в гибели «Хэппи ресторейшн» ложилась на плечи пьяного штурмана. Несмотря на некоторые противоречия в словах других выживших и на трудные вопросы председателя суда сэра Джона Меннеса, Кит Фаррел твёрдо придерживался своей истории, и капитан Мэтью Квинтон был с почётом оправдан. Долг перед этим юношей, уже дважды спасшим ему жизнь, тяжким весом возлёг на сердце и честь означенного капитана.

Ничего такого я ему не сказал, поскольку нам обоим без слов было ясно, как обстояли дела между нами и чем каждый обязан другому. Вместо этого я спросил, почему он отказался от заманчивого путешествия в Индии в пользу наверняка короткой службы, за которую ему вряд ли скоро заплатят.

— Мы уж точно вернёмся на Темзу не раньше кораблей из Средиземноморья и Португалии, мистер Фаррел. Не стоит сомневаться, что они первыми получат плату.

— Ваша правда, капитан, — кивнул Кит. — Но видите ли, если я отправлюсь в Индии, то получу ли жалование раньше, чем вернусь назад спустя три года или даже позже? Верно, в конечном счёте я заработал бы много больше, но какой ценой? Достаточно людей гибнет в Индиях, будь то от болезней или от голландских и португальских пушек. А ведь есть ещё и дикари. И даже если убережёшься от них, то остаёшься на милости у обманщиков–арабов и ещё худших неприятностей на всём пути от Коччи до Малакки. — Он посмотрел вдаль, погрузившись в воспоминания. — Лет через пять я могу стать штурманом на королевской службе, если обработаю достаточно народу из Тринити–хауса и — прошу прощения, сэр — получу побольше хороших рекомендаций от разных капитанов. В пивной моей матушки все говорят, что рано или поздно разразится новая война с голландцами, а это всегда верный путь для появления вакансий и повышений. В Индиях мне повезёт, если я стану шкипером прежде, чем мне стукнет пятьдесят. Нет, капитан. Когда в Даунсе я получил ваше письмо, то заглянул себе в душу, и там большими, как сама жизнь, буквами было написано: ты моряк военного флота, Кит Фаррел, в точности, как твой отец.

— Ваша матушка написала, что отец ваш прослужил двадцать восемь лет во флоте, — сказал я.

— Так и есть, двадцать восемь, капитан. В первый раз он вышел в море в двадцатом году под командованием сэра Роберта Манселла против алжирских корсаров. Послужил своё и на «купцах», бывал в Индиях, но вернулся в военный флот в тридцать седьмом, когда на прогулку по океанам вышел флот из «корабельных денег» почившего короля. Но потом…

Для последних двадцати лет у каждой семьи в Англии, включая мою, имелось своё «но потом…». Это было время, когда отец шёл против сына, брат — на брата, и слишком многие из них погибли.

— Но потом началась война между королём и парламентом, — сказал я, — и флот принял сторону парламента. Ваш отец остался во флоте, следовательно, стал республиканцем.

Кит Фаррел с грустью пожал плечами. Отец рассказывал ему, что они с приятелями думали, будто сражаются за короля вместе с парламентом, а не для того, чтобы свергнуть монарха. Предводители убеждали их, что это война со злыми советниками, которые сбивали с толку его величество. Они твердили это год за годом, пока не отрубили королю голову — по крайней мере, так говорил отец Кита Фаррела. Подобными мыслями однажды поделился со мной дядя Тристрам, чьи взгляды, в отличие от брата и невестки, то есть моих отца с матерью, больше склонялись к республиканству.

— Они сказали отцу и остальным: «Ребята, вы дерётесь теперь за республику. За мир, где будут уничтожены все короли и Рождество в придачу, где придётся слушать по три проповеди каждое воскресенье и навеки запретят пить, играть, блудить и грешить». Один вечер мы вдвоём с отцом просидели в нашем пабе, не дождавшись ни одного покупателя. Видите ли, сэр, каждый моряк от Шадуэлла до деревни Степни так боялся священников, обличющих его с кафедры, и солдат–фанатиков, стоящих за спиной у священников, что не решался выпить на виду у всех. И отец сказал мне, сэр: «Кит, мальчик, если я проживу достаточно, чтобы увидеть всего одно, пусть это будет день, когда Англия снова получит своих истинных и праведных королей».

Такие откровения не были редкостью в те дни: люди избегали расписываться в симпатии к старым порядкам, когда богобоязненные фанатики и их приспешники, воины в шлемах–черепахах, судили, как людям следует жить. И как правило, кривили душой. Но глядя на Кита Фаррела, я знал, что он говорил правду. Невозможно было усомниться в честности этих ясных голубых глаз и в чистоте души, что светилась за ними. Мы недолго посидели в тишине, и я почувствовал зависть к Киту. Я позавидовал тому, как хорош он в своём деле — мне тоже хотелось бы безошибочно двигаться по кораблю, исправляя то, что плохо работает, и улучшая то, что и так хорошо. И я завидовал тому времени в пивной Фаррелов, которое он провёл с отцом. Его отец оставался рядом, пока Киту не исполнилось тринадцать — он почти стал мужчиной; моего же не стало, когда мне исполнилось всего пять — и я был ещё ребёнком.

— И есть ещё кое–что, — вдруг сказал он.

— Что?

— Обстоятельство, убедившее меня оставить «индийца» и присоединиться к вам в этой экспедиции. Я про день гибели «Хэппи ресторейшн», сэр. Про то, что мы сказали друг другу в форте Кинсейла. Я дал вам обещание, капитан Квинтон, — тихо проговорил он. — Как и вы мне. А Фаррелы тоже держат обещания.

— Боюсь, что буду плохим учеником, мистер Фаррел, — сказал я после минутного раздумья. — Не уверен, что сердце моё лежит к этому делу. Честно говоря, мои мечты всё ещё о другом — о назначении в конный гвардейский полк, по меньшей мере. — Я глянул на растянувшуюся вдаль слева от меня водную гладь, ставшую под вечерним солнцем цвета олова и фиалки. Прекрасный вид. Я повернулся, чтобы посмотреть Киту прямо в лицо. — И многие на этом корабле возненавидят вас за особое положение, которое вы займёте в моей компании как учитель морского дела.

— Как и вас — за то, что завели любимчика, это ненавидят все моряки.

Мне вспомнился Вивиан. Поначалу отвлёкшись на своё горе он, казалось, стал суровее и холоднее с появлением Кита. Манеры его оставались безупречны, но этот презрительный взгляд было нелегко выносить.

— Но, как вы сказали, капитан, это всего лишь короткая миссия, — продолжил он, — и потом, команда слишком привязана к тени капитана Харкера, чтобы полюбить вас, как бы вы ни старались. Я принесу куда больше пользы королю и себе самому, если помогу вам стать хорошим моряком, а вы мне — учёным человеком, нежели буду искать признания на нижней палубе. Или на шканцах.