Недостреленный (АИ) - Читатель Константин. Страница 26

— Вот и не надо было с империалистами мир подписывать. Нет у нас с ними ничего общего! — подключился к разговору кто-то из рабочих. — Надо было создать у них революционную ситуацию нашей революционной войной. А так мы, получается, зарубежным буржуям уступили, от мировой революции отказались и Германии наши земли отдали. Воевать надо, за нашу и за всеобщую революцию!

Таких радикальных "левых" коммунистов было достаточно. Окрылённые октябрьским взятием власти, они, не взирая на реальное положение дел, готовы были воевать теперь уже за "мировую революцию", немедленно объявить социализм, отменить деньги, разрушить центральное государственное управление, отказаться от бывших царских специалистов и не иметь никаких дел с "буржуями", что российскими, что зарубежными.

— Воевать надо. А армия-то на что? — спросил еще один рабочий.

Все посмотрели на меня, как на единственного здесь, по их мнению, человека, знающего об армии из собственного опыта.

— Не могла армия больше воевать, навоевались люди, — сказал я, в то же время быстро стараясь вспомнить, что теоретически знал об этом из прошлой жизни. — Разруха, снабжение плохое, смены и резервов нет, лошадей нет. Германец к Петрограду близко, — я еще умолчал, что после двух революций подряд, в условиях смены властей и дезорганизации воевать на внешнем фронте не выйдет. Война требует единства, порядка и субординации, плюс к ресурсам.

— Так если армия не могла воевать, тогда и надо было всех по домам распустить, а этот позорный мир с германцами не подписывать! Так товарищ Троцкий предлагал, — возмутился один из матросов.

— Товарищ Троцкий так хотел, чтобы одновременно и войну прекратить, и такой плохой мир не подписывать. Но он, видно, думал, что Германия тоже выдохлась и не способна наступать. А так не получилось, германец перешёл в наступление по всему фронту. Враг уже и к столице подошёл. — объяснил я.

Разложившаяся бывшая царская и бывшая армия Временного правительства воевать не могла и отходила, не оказывая сопротивления. Препятствовать продвижению германских и австро-венгерских войск пыталась красная гвардия. Но только что созданные отряды красногвардейцев не могли противостоять превосходящей по численности регулярной германской армии ни на территории Прибалтики, ни России, ни Белоруссии и Украины. Германия выдвинула России ультиматум с ещё более тяжелыми и уничижительными условиями, с отторжением от России многих территорий, полной демобилизацией армии и флота и выплатой контрибуции Германии. Лишь усилиями Ульянова-Ленина и в ЦК РСДРП(б), и ВЦИК Советов депутатов с небольшим преимуществом голосов высказались за вынужденное подписание такого мирного договора. На Украине же страны Четверного союза воспользовались приглашением уже не имевшей власти на украинской земле Центральной Рады и стали занимать украинскую территорию, выбивая советские отряды и после подписания мирного договора с большевиками. Впрочем, Раде это не сильно помогло — менее чем через два месяца германское военное командование разогнало Центральную Раду и заменило её правительством гетмана Скоропадского.

— И пусть бы и дальше пошёл! Нам не нужна армия! — с жаром высказался молодой парень. — Германия оккупирует Россию, и возмущенный народ сам зажжёт пламя партизанской войны! Партия левых социалистов-революционеров поднимет народное восстание против поработителей.

Гусь с осуждением посмотрел на говорившего:

— Когда еще восстание поднимется… И перед этим сколько крови прольётся. А наша власть Советов рабочих и крестьян, что, коту под хвост? Придёт германец, опять над нами буржуев поставит, и бывших наших, и своих? Нет уж! Мы нашу власть всех трудящихся и наше социалистическое отчество врагу не отдадим!

Парень стушевался, но, отходя, проговорил:

— Всё равно это сдача большевиками революционных позиций. Левые эсеры протестуют!

Я решил выйти из этой политической дискуссии и обратиться к более практичным вопросам и спросил у Никитина, есть ли где-то здесь кусок ткани подкладку шинели зашить. Павел наморщил лоб, пытаясь вспомнить, а Иван Гусь предложил поискать в чулане, где ветошь берут. Павел согласно кивнул, и мы пошли в чулан, где и нашлась подходящая тряпка. У кого-то из хозяйственных матросов оказалась с собой нитка с иголкой, и я принялся накладывать заплатки на подкладку карманов. Вскоре все стали расходиться по домам, и мы с Никитиным пошли нашей дорогой. У Гуся жилье оказалось в другой стороне, и мы обменялись размашистым рукопожатием еще на выходе из здания.

Дома, поужинав, я почистил и дозарядил оружие патронами. Ночью, уже лёжа в кровати, Лиза прижалась к моему боку и спросила:

— Наши машинистки из канцелярии рассказывали, что вы сегодня банду обезвреживали. Будто убили и ранили много. Сашенька, ты же не лезешь на рожон, да? — Лиза взволнованно заглянула мне в глаза.

— Ну, конечно, моё солнышко, — я покрепче обнял и погладил встревоженную девушку. — Ты же знаешь, я осторожный. Я вообще от того места далеко был, — правдиво сказал я, поцеловав лизин носик, и подумал, что три метра можно же считать достаточно далеко… А Лиза крепко обхватила меня руками, словно не желая никуда отпускать. Но объятия, поцелуи и поглаживания отвлекли Лизу от тревог и настроили совсем на другой лад, так что через час она уже спала, умиротворенно улыбаясь, и я вслед за ней сам не заметил как провалился в сон.

Утром дойдя с Лизой до третьего Знаменского и проводив её до канцелярии, я был вызван к Розенталю и Маршалку. Там был уже Никитин, сидевший за боковым столом у стены с листком бумаги и огрызком карандаша в руке. Розенталь обратился ко мне, объясняя задачу:

— Наша советская власть это власть народа. И милиция наша народная. Поэтому нужно рассказывать людям о нашей борьбе за общественный порядок и спокойную жизнь трудящихся. И нужно обратиться к населению с призывом оповещать розыскную милицию об известных совершаемых преступлениях, своевременно звать на помощь и сообщать о подозрительных лицах, ведущих, предположительно, нетрудовую преступную жизнь. Вот товарищ Никитин уже над текстом обращения мучается. Присоединяйся к нему, а как сочините что-то годное, напечатайте и мне на подпись в нескольких экземплярах.

Никитин и я склонились голова к голове над пустым листком бумаги.

— Перво наперво надо обратиться, — решил Никитин. — Поэтому пишем: "Товарищи!"

— Нет, лучше "Граждане!" — возразил я. — У нас же живут многие бывшие дворяне, купцы, лавочники. Кто-то из них товарищами нас не считает. Но они тоже граждане нашей республики, и мы и за их спокойную жизнь боремся. Так что надо ко всем обращаться, и они тоже пусть помогают.

— Думаешь, будут? — с сомнением сказал Павел. — Хотя тоже верно. Пусть помогают! — решил он и вывел на листке первое слово обращения.

Мы занимались совместным творчеством, споря и зачеркивая написанное, приблизительно час. Потом я взял карандашом написанный текст, отнёс в канцелярию к Лизе и побыл рядом. Мы разговаривали, а моментами я просто молча смотрел на неё и на её взлетающие над кнопками машинки пальчики, а Лиза сдерживала улыбку, пытаясь казаться серьёзной, пока она заправляла листы бумаги с копирками в пишущую машинку и печатала начисто.

Найдя затем с Никитиным Розенталя, мы подписали напечатанные обращения, и комиссар направил нас в редакции нескольких московских газет, чтобы они набрали их в своих выпусках. Пока мы искали в телефонном справочнике или на экземплярах газет номера телефонов, пока дозванивались, узнавая адрес, потом, разделив пополам листки, разъехались по редакциям. Павел мне объяснил, как добираться, но мне, тем не менее, пришлось по несколько раз спрашивать у прохожих дорогу по старой и малознакомой Москве начала двадцатого века. Вернулся я немного позже Никитина и присоединился к нему в столовой. На вторую половину дня собиралась отложенная со вчерашнего вечера группа в Фили, по осмотренному мной с Павлом адресу.

На собралось с десяток человек, в том числе и новый знакомый Иван Гусь. Он подошел поздороваться с открытой улыбкой: