Недостреленный (АИ) - Читатель Константин. Страница 73

Я присоединяю к пулемёту третий полный диск, а Сталин заканчивает заряжать первый. Казаков еще около трёх десятков, и при такой эффективности стрельбы у меня на всех просто не хватит патронов. Нас пытаются охватить широкой дугой. Не знаю даже, в какую сторону направлять пулемёт. Но вот мы минуем небольшую ложбину, и за холмом в самой дали по нашему курсу становятся еле видны артиллерийские позиции и торчащие стволы пушечек, до которых ещё скакать и скакать. Если доскачем…

Выпускаю в сторону казаков ещё полдиска. Почти бесполезно, по земле катится только один преследователь. Нет, двое — ещё один, видно раненый, приваливается к шее своего коня. Оглядываюсь и вижу, что на наше счастье артиллеристы замечают погоню, и вокруг орудий начинается шевеление. Стволы пушек поворачиваются в нашу сторону. "Как бы по нам по ошибке не вдарили," — приходит пугающая мысль.

Над позициями возникают облачка дыма, и потом доносится грохот выстрелов. Разрывы поднимают в воздух землю далеко за спиной мчащихся казаков. Минутная скачка в тишине, только топот копыт да храп коней. Затем ещё залп. Эти снаряды рвутся между нами и казаками. Снова напряжённая минута, и опять залп. Теперь разрывы появляются ближе к линии скачущих преследователей, и некоторые из них вылетают из сёдел. Ай да артиллерия, ай да молодца! "В вилку берут," — понимаю я. Опять тишину сменяет грохот разрывов. Какие-то взрывы гремят впустую между нами и преследователями, но самые близки к казакам выбивают двух из них. Давай, артиллерия! Вдарь им ещё раз!

Однако проходит минута, другая, а пушечных выстрелов больше не слышно. Вдруг раздаётся одиночный выстрел, и взрыв от него появляются не так уж далеко от нас. Следующий снаряд улетает далеко за казачьи спины, не причиняя им вреда. Да что у них там стряслось? Через несколько секунд земля вздымается вверх уже ближе к нам. "Эй, вы там охренели?!" — кричу я мысленно. Несколько выстрелов гремят в разнобой, и опять между нами и казаками, а один взрывается в опасной близости к нам, и что-то стучит по кузову брички. Лошади издают испуганное ржание.

— Архипка, ложись! — кричу я высоко сидящему на козлах нашему кучеру. Он оборачивается и ошалело мотает головой, и я вижу его расширенные глаза и перекошенное лицо. Дальний разрыв — и казаки проскакивают сквозь уже оседающее облако пыли. Ещё выстрел — и уже нас осыпает комьями земли от взрыва, и мне даже кажется слышным свист от пролетающих осколков. Бросаю "льюис" на скамью и кричу:

— Ложимся!..

Наваливаюсь на Сталина и стаскиваю Архипку с козел, он падает назад, и мы втроём валимся на пол повозки, где мы с Архипом оказываемся сверху всей кучки тел. Вздрагиваю от грохота совсем рядом: "Неужели я попал в этот мир, только чтобы закрыть собой Сталина от нелепой гибели?" Мелькает мимолётное мелкое желание закрыться и Сталиным, и Архипкой сверху от смертоносных осколков. Но какое-то чувство долга пересиливает страх — что же это я, я ж должен охранять Сталина, а не спасаться за его счёт. Ещё пара пушечных выстрелов, и после второго нас швыряет вперёд на стенку брички, которая кренится на бок и чуть не встаёт на два боковых колеса.

Раздаётся жалобное ржание, поднимаю голову и вижу, как одна из наших лошадей бьётся на земле. Архипка отпихивает меня, вскакивает и бежит к ней. С опаской ожидаю следующего взрыва, но вокруг тишина, и только вдалеке слышен топот коней настигающих казаков. Хватаю "льюис", привстаю на одно колено, положив пулемёт на заднюю стенку, и из остановившейся брички прицельно короткими очередями ссаживаю с коней ближайших всадников. Полдиска патронов заканчиваются, быстро меняю его на заряженый наркомом и продолжаю стрелять. Прореживая нападающих, холодею от мысли, что этот диск последний, и мы просто не успеем зарядить следующий, как нас настигнут.

Но тут просыпается артиллерия. Стреляю, чувствуется, последними патронами и жду, куда полетит снаряд. Слышен залп, и несколько снарядов рвутся среди всадников, вышибая нескольких из седёл. Никогда время не тянулось так медленно как здесь до следующего залпа. Вот он гремит, и у казаков опять потери. Я вижу, как казаки поворачивают лошадей, стремясь скрыться за холмом и уйти от взрывающейся смерти и от огрызающегося пулемёта.

Прекращаю стрельбу. Патронов в диске, наверное, совсем не осталось. Пушки выпускают ещё пару залпов и замолкают. Слышу стук копыт, поворачиваю голову и вижу приближающегося верхом Ворошилова, которого каким-то чудом не задели близкие к нам разрывы. Молча как в трансе смотрю, как Сталин поднимает с пола брички выпавшую трубку и прячет в карман кителя. Потом он поворачивается ко мне:

— Таварыш Кузнэцов! Пачэму вы праявляэтэ самоуправство?! — ноздри Сталина раздуваются и усы гневно топорщатся. — Кито дал вам право закрыват мэня сабой?

Опешив, удивленно смотрю на него. Потом меня охватывает злость. Я тут, понимаешь, его прикрываю, а он ещё недоволен!

— Это моё право и моя обязанность! — чуть не ору на него. — Я назначен охранять, и мне решать как. Надо будет, и снова на пол уроню и закрою!..

Какое-то время мы стоим друг напротив друга, сверлим друг друга глазами и сердито сопим. Ворошилов застыл молчаливой конной статуей, не зная, как реагировать. Потом Сталин спохватывается, гнев его угасает, он отворачивается, достаёт из кармана трубку и принимается набивать её табаком, видимо остывая. Я тоже немного успокаиваюсь, и в голову приходит мысль: "Ну вот, отвёл душу, наорал на Сталина. Сейчас, конечно, не 37-й год, но доживу ли я в таком разе до 37-го?"

Закурив, Сталин выпускает струю дыма и поворачивается ко мне:

— Я прошу меня извинить, товарищ Саша, — произносит он уже спокойным голосом без всякого акцента. — Я был не прав. Вы поступили правильно, и я вам благодарен.

— Э… И вы тоже меня извините, товарищ Сталин, — удивившись от неожиданности, бормочу я. — Виноват. Кричал, не сдержался…

— Ничего, товарищ Саша, понимаю, я тоже не без греха, — усмехается Сталин и протягивает мне руку. Пожимаю её на автомате и с облегчением улыбаясь думаю, что врага в Сталине я, надеюсь, не заимел.

Нас прерывает жалобное лошадиное ржание. Повернувшись, видим, как лежащая лошадь безуспешно дёргаясь пытается встать. От Архипки раздаются сдавленные всхлипы. Он опускается рядом с мордой лошади, обнимая её. Потом резко встаёт, снимает со своей спины винтовку, передёргивает затвор, прицеливается. Лежащая лошадь смотрит большими печальными чёрными глазами. Выстрел. Архипка отворачивается, вытирая рукавом лицо, и плечи его сотрясаются. Все молчат. Сталин курит. Ворошилов убирает маузер, который так и держал в руке всё время, в деревянную кобуру. Я беру пустой пулемётный диск с сиденья брички и начинаю вставлять в него патроны.

Архипка ещё раз вытирает лицо, подходит к мёртвой лошади и начинает снимать с неё упряжь. Закончив это действие, он взбирается на козлы, Сталин и я занимаем места в бричке, и мы трогаемся по направлению к замолчавшей артиллерийской батареи, от которой в нашу сторону уже мчится одинокий всадник. Ворошилов пятками бьёт своего коня в бока и устремляется навстречу.

Коротко поговорив о чём-то, Ворошилов и гонец с батареи опять разъехались. Всадник поскакал обратно на батарею, а Ворошилов вернулся к нам и поехал рядом медленным шагом.

— Сказал им, кто к ним едет, и кого они чуть не угробили, — хмуро сказал Ворошилов. — Приедем, задам им жару! — прорвалось у него сдерживаемое раздражение. — А командира в ревтрибунал! Наверняка какой-нибудь офицерик. Вот и пусть трибунал разберётся, как он в своих палил. Расстрелять такого к чёртовой бабушке!

— Там не один человек стрелял, товарищ Ворошилов, — меланхолично поправил его я. "Щёлк, щёлк, щёлк", методично вставлялись мною патроны в пулемётный диск. После счастливого избавления от погони я чувствовал себя слегка заторможенным.

— Да знаю, что не один, уж мне можешь не рассказывать, — бросил мне Ворошилов. — Там орудийные расчёты при каждой пушке.