Дракон должен умереть. Книга II (СИ) - Лейпек Дин. Страница 49

И разумеется, опоздали.

Под ослепительно белым небом лежала поляна, а на ней лежало то, что осталось от лагеря авангарда. Кеттерли со своими всадниками влетел в эту белую пустоту, еще пытаясь успеть, а потом он все увидел – все понял – и замер.

Все уже случилось.

Он медленно обвел глазами поляну, стараясь не приглядываться, не всматриваться, но неизбежно выискивая среди всех тел одно тело, одно лицо, которое бы точно сказало ему, что они опоздали.

Постепенно Кеттерли стал замечать, что тел имперцев чуть ли не больше, чем солдат из королевского авангарда. Он все еще высматривал королеву среди погибших – когда из-за непонятной кучи, которую составляли перевернутые телеги, но далеко не только они, вышли люди. Кеттерли с облегчением вздохнул, узнав среди них и королеву, и Бертрама, и еще многих, многих других… Он вздохнул еще раз. Многих там не было.

А потом он присмотрелся получше, увидел, как шла королева, и по-настоящему испугался.

Хуже всего было даже не ее лицо – потому что оно уже ничего не выражало, – хуже всего было то, как она держала меч. Она не несла его в руке, а волочила по земле, оставляя след, глубокую борону, и именно эта бесстрастная полоса на земле почему-то произвела на Кеттерли наибольшее впечатление. Он медленно спешился и пошел им навстречу. Глубоко поклонился королеве и продолжить говорить, все еще склонившись – чтобы только не видеть ее лица:

— Мы опоздали, моя королева.

Она ничего не ответила. Кеттерли выпрямился, но королева даже не смотрела на него. Она смотрела в сторону, на дальний край поляны, где складывали раненых.

Неожиданно послышались голоса. Все обернулись и увидели, как двое солдат выводят из леса имперца. Королева молча смотрела, как они приближались к ней. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

– Моя королева, – громко сказал один из солдат, – он сдался.

Они толкнули пленного вперед, так, что он упал перед ней на колени.

Королева молчала. Пленный смотрел на нее исподлобья. Что-то мелькнуло на ее лице, похожее на чувство, прорываясь через безжизненную маску – а потом она вдруг подняла руку с мечом и ударила сильно, от плеча. Кеттерли вздрогнул.

— Зачем?.. – начал Бертрам. Королева посмотрела на него, Бертрам подавился остальными словами и замолк.

Королева бросила меч на землю и, не глядя на тело, пошла прочь, туда, где лежали раненые.

***

Она увидела его издалека – по белой повязке на голове, сильно утратившей, впрочем, свою белизну. Раненые лежали прямо на земле – больше некуда было их класть, – но она позаботилась, когда его принесли сюда, чтобы его положили на попону. Хотя бы так.

Когда она осторожно опустилась на колени рядом, он приоткрыл глаза и слабо улыбнулся.

— Я просила тебя не умирать, – сказала она. Голос был сухим, недовольным.

— Ты просила постараться, – поправил он. – Я очень стараюсь.

Она закусила губу.

— Получается, что ты зря меня зашивала сегодня, – пошутил он. – Можно было на мне и сэкономить.

Она быстро покачала головой.

— Не зря.

Он снова улыбнулся и прикрыл глаза.

— Возьми меня за руку, пожалуйста.

Она послушно обхватила его за запястье. Его рука была холодной и тяжелой.

Она слышала, как он дышит и как бьется его сердце. Потом она перестала это слышать, но продолжала сидеть, не обращая внимания на всех, кто смотрел на нее издалека.

Когда уже стемнело, она услышала, как прибыло остальное командование армией, вставшей неподалеку. Она слышала их разговоры, слышала, как Лексли спрашивал, где королева. Слышала, как он подошел.

— Моя королева, – позвал он тихо, и в его голосе звучало такое искреннее сострадание, что она выронила мертвую руку, которую все еще сжимала, и вскочила, как ошпаренная. Его жалость добила ее. Не глядя на старого лорда, не желая даже на секунду замечать его печальное лицо, она развернулась и пошла прочь, все быстрее, с одной лишь мыслью – сбежать, освободиться. Исчезнуть.

Лексли не успел больше ничего сказать – королева исчезла в темных деревьях быстрее молнии, а в следующий момент он отчетливо услышал металлический шорох, поднявшийся над лесом.

Ночью стало видно зарево отдаленных пожаров на востоке.

Когда утром они собрали военный совет, королевы все еще не было. Она появилась позже, все с тем же безжизненным лицом и очень уставшими, желтыми глазами. Все избегали ее взгляда.

— … а это значит, что нам нужно точно знать, какого размера армия, ждущая нас впереди, – закончил Бертрам прерванную приходом королевы мысль.

— Нет там никакой армии, – тихо и невыразительно сказала королева. Все повернулись к ней.

— Ваше величество, – начал Бертрам, несколько раздраженно. Он еще злился на нее за пленного, убитого вчера.

— Нет там армии, – повторила королева, глядя на дым, поднимавшийся на востоке из-за леса. – Больше нет.

Все резко повернулись и посмотрели в ту же сторону. Кеттерли почувствовал, как внутренности постепенно сводит от мерзкого, тошнотворного ужаса.

— Давно нужно было это сделать, – сказала королева совсем тихо. – А не играть в человека.

Все молчали. Дым клубился над горизонтом, смешиваясь с молочно-белыми облаками.

Риверейн

Генри лежал на кровати и смотрел в потолок. Этому занятию он предавался каждое утро — по правде сказать, не только утро, но и день, вечер и ночь. Потому что больше, по сути, делать было нечего. Он находился под стражей в самой роскошной камере Риверейна — мрачной комнате с низким сводчатым потолком и большим массивным каменным столбом по центру — и умирал от безделья.

Ленни разрешалось навещать своего господина каждую неделю. Через него Генри писал матери — скрывая от нее тот факт, что пишет ей из Риверейнской тюрьмы, — и через него же узнавал новости о внешнем мире. Они были неутешительными. И с каждым днем становились все хуже.

Почти весь юг, от границы с Лотарией до Стетхолльского тракта, находился теперь под властью Империи. В некоторых областях император уже ввел свои налоги и повинности, фактически аннексировав их, в других местные жители вели постоянную партизанскую войну, что приводило к кровавым карательным походам имперцев. Одни лендлорды переходили на сторону империи, другие бежали на север, бросая свои земли и крестьян. Сами крестьяне тоже за землю особо не держались, поэтому центральные области уже не справлялись с беженцами, из жалких оборванцев успевших превратиться в серьезную и совершенно бесконтрольную силу. Лагеря в Стетских лесах насчитывали уже десятки тысяч жителей — их население было сопоставимо с населением окрестных городов и деревень.

Пока все было спокойно. Но вспыхнуть могло в любой момент.

Король Джон умер в конце осени. По закону, при отсутствии прямых наследников, Совет Лордов три месяца спустя должен был выбрать нового короля из числа пэров. Однако для этого нужно было точное доказательство, что Джоан, сестра короля, мертва. А этого доказательства пока что не было.

Генри опасался, что Уорсингтон взял его под стражу именно для того, чтобы вытянуть из него признание в убийстве наследницы и тем самым ускорить процесс переизбрания монарха. Это было по многим причинам разумно. В стране царил хаос. Уорсингтон должен был прекрасно понимать, что для восстановления порядка срочно требовался король, причем король с железной рукой. Но Уорсингтон не пытался ничего вытянуть — по правде говоря, он как будто бы вообще забыл о существовании Генри, ни разу не появившись со дня заключения того под стражу.

За это время Генри успел настолько хорошо изучить потолок своей комнаты, что мог воспроизвести его рисунок по памяти в любое время дня и ночи. Кроме того, у него сформировалось некоторое количество странных ритуальных привычек, которые со стороны могли казаться поведением сумасшедшего, но для него самого имели глубокий смысл и составляли важную часть всего его нехитрого быта. Так, например, проснувшись, он первым делом отыскивал на потолке камень, чуть отличавшийся по цвету от всех остальных, и долго смотрел только на него. Сначала, когда Генри только попал сюда, этот камень неизбежно привлекал его внимание во время долгих и мрачных раздумий. Однако время раздумий уже довольно давно прошло. В отсутствие Ленни Генри снова погружался в апатию. Он пытался бороться с собой, хотя видел все меньше причин это делать, и камень на потолке был одним из способов каждое утро заставлять себя проживать еще один день. Он напоминал своим видом, что когда-то в жизни Генри были вещи, которые имели смысл. И хотя Генри давно уже старался не думать о них, напоминание о том, что такие вещи существовали на свете, помогало ему хотя бы отчасти оставаться собой.