Альвийский лес (СИ) - Пасценди Доминик Григорьевич. Страница 27

Подскочил Ронде и подал даме руку. Она тяжело спустилась на землю, откинула мантилью и произнесла:

— Что тут происходит? Я приехала на бал, а тут, похоже, готовятся к войне?

Харран шепнул на ухо Доранту: — Это жена гуасила, помнишь?

Дорант помнил. В прошлые приезды ему уже приходилось сталкиваться с ньорой Амарой, женой командира городской стражи. Пожалуй, она была в Кармоне поважнее самого наместника. По крайней мере, гуасил выполнял её распоряжения быстрее и точнее.

Ньора заметно постарела и обрюзгла. Она и в молодости не отличалась красотой (но была из очень и очень знатной семьи), а теперь превратилась, простите пресветлые Боги, вовсе в жабу.

Гильдмайстер, тем временем, почтительно склонившись к уху ньоры Амары, что-то ей объяснял вполголоса. В ответ она громогласно провозгласила:

— Что за чушь! Какие (ругательство) альвы! Мы проехали весь город, все спят, всё спокойно, нигде никаких альвов! Были бы альвы, муж бы знал!

В этом заявлении, вообще говоря, был смысл. Хотя город давно выплеснулся за стены, а сами стены обветшали, хотя старые медные пушки на башнях стояли без дела как бы не с самого момента, когда разрушенный альвами город был отстроен заново — Кармон не был вовсе уж беззащитен. Гуасил имел в распоряжении около трех десятков наёмной стражи, которую (по воспоминаниями Доранта от прежних приездов) постоянно и жёстко муштровал, и стражники, набранные с бору по сосенке из ветеранов распавшихся компанид, были, может быть, по возрасту не очень подвижны, но опытны и внимательны. По крайней мере, с уличной преступностью они боролись довольно успешно — в тех случаях, когда преступники забывали с ними делиться или зарывались до того, чтобы задеть интересы кого-то из влиятельных горожан. Кстати, вооружены и экипированы были они очень даже неплохо, достаточно новым оружием и амуницией, регулярно закупавшимися на деньги императора и городские налоги. Гуасил в Кармоне не воровал — ему было просто не надо, при состоянии его жены. Да и сам он когда-то имел свою компаниду, которую распустил, лишившись левой кисти и левого глаза в деле под Геррионом.

Народ во дворе задвигался, заговорил, засомневался.

Дорант выдвинулся вперед и предложил послать боевых слуг на разведку, парами.

И их бы отправили, да тут в ворота снова застучали.

Это пришли из дома Харрана, Калле — боевой слуга Доранта — и Самир, старший из харрановских боевых слуг.

— Господин, — взволнованно доложил Самир, — у нас тут альв в доме!

Услышав слово "альв", ближайшие замолкли, и круг молчания в момент распространился по всему двору.

— Сколько их? — Спросил Харран.

— Да один, один-единственный!

— Рассказывай, не тяни!

— Как вы уехали, мы поужинали, дела переделали, я на стражу двоих поставил, да мы и спать собрались. А тут он, и сразу всех резать, кто на крыше спал. Восьмерых положил, гад! Потом Франге проснулся, тревогу поднял. Альв и его… Мы повскакали, парни, что дежурили, с фонарем выбежали — а во дворе альв на них набросился. Калле вон с Сеннером тоже выскочили, с мечами на него. Он Сеннера убил, и наших тоже. А тут Эд косоглазый выскочил из окна — он с вечера выпил и лег при кухне проспаться — и сразу выпалил из пиштоли, куда попало. Альв этот, видно, услышал шум и дернулся в сторону, да под пулю как раз и влетел.

— Насмерть? — Спросил Харран с надеждой.

— Да не, альва меж ушей причесало — он и сомлел. Черепок у него крепкий, да ударило сильно. Пуля дальше полетела, от фонтана камень отбило и Зараку прямо в морду, теперь шрам будет и зубов он недосчитался. Я Эду потом рыло начистил: альва он подстрелил, ясное дело, да негоже так стрелять-то, навскидку, в темноту. Как ещё он в альва попал, а не в кого из нас.

— А с альвом что?

— Да что? Повязали мы его, пока валялся, и в клетку к той альве кинули. Так она его сразу давай обнимать да обтирать, чисто как у нас жёнка раненого воина.

Харран не успел и слова сказать, как ньора Амара, внимательно слушавшая этот разговор, скомандовала:

— Ну-ка, веди, показывай своего альва!

И они пошли смотреть альва — практически все, кто был во дворе.

Глава 8. УАИЛЛАР

Он очнулся, не понимая, где находится. Голову раскалывала тяжелая боль, начинавшаяся где-то за глазами; макушку сильно саднило — видимо, он получил рану. К горлу поднималась тошнота. Уаиллар сглотнул несколько раз и попытался открыть глаза. Ему не сразу удалось сфокусировать взгляд. Было темно; вокруг метались оранжевые пятна дрожащего неестественного света, рожденного огнем. Воин лежал на боку, головой на знакомых бедрах Аолли. Больше вокруг него ничего знакомого не было: грязная истоптанная земля, усыпанная сухой травой, куски каких-то плодов в углу, толстые вертикальные прутья из порченого огнем камня, ограничивающие небольшую площадку — оллаау, загон для пленных, понял он, — желто-коричневая глиняная стена за ними, видные в неверном полумраке.

В ушах воина стоял шум, то ли от последствий удара, то ли доходивший извне — он не мог понять. Будто сплетались громкие грубые и низкие голоса, рычание и шипение неведомых зверей. Воздух был полон незнакомых и неприятных запахов.

Уаиллар вспомнил, что произошло, и едва не завыл от отчаяния. Он дернулся, и мягкая рука Аолли накрыла его глаза:

— Не вставай пока, мой аиллуо, — она обратилась к нему, как положено покорной жене обращаться к воину — так, как не было принято между ними. — Я говорю над твоей раной, тебе скоро станет легче.

Она провела рукой над его макушкой, и Уаиллар поневоле погрузился в мутное забытьё.

Снова очнулся он, когда его лба коснулось солнце. Было уже утро в самом разгаре. Голова болела меньше, рана на голове характерно зудела — как бывает после целебного наговора: стянулась и затягивалась. По-прежнему тошнило, хотя и не так сильно, как раньше. Обычное дело после сильного удара по голове.

Уаиллар приподнялся и осмотрелся. Он по-прежнему лежал головой на бедрах Аолли; она же, откинувшись спиной на прутья, дремала, сидя в углу клетки. "Устала, бедная",- подумал Уаиллар, чувствуя нежность и неловкость, потому что устала она, заговаривая его рану. Дело воина — защищать свою аиллуа, избавлять её от забот, а тем более страданий. Тем более — беременную.

А он вот — не смог.

На него снова накатили стыд и отчаяние. Он должен был вытащить Аолли, спасти её. Вместо этого он попался сам, попался глупо и позорно, потому что повел себя как молодой аиллуо в первом походе, оставшийся без присмотра опытных воинов — поспешил, переоценив свои силы, даже не провел разведку, даже не выяснил, как и где именно держат в плену его любимую, даже не подумал спланировать, какие действия нужны, чтобы её освободить и вывести из аиллоу многокожих. Он очень хорошо осознал сейчас, что, даже если бы получилось открыть клетку, уйти бы им не удалось — слишком много круглоухих оказалось в аиллоу, слишком сильным оружием они обладали.

Уаиллар в глубине души всегда был уверен, что кого-кого, а его никогда никто не сможет захватить в плен. Он точно знал, что он — лучший воин в клане, самый умелый и самый умный. Он никогда никому не говорил этого, но знал и то, что многие в клане того же мнения. Недаром его постоянно выбирали военным вождем.

И вот — он в оллаау у многокожих.

Ну что ж. Осталось показать круглоухим, как умирает у пыточного столба настоящий аиллуо, которому не повезло. Не увидеть им его слабости, не услышать его мольбы о пощаде.

Но Аолли, бедная Аолли…

Уаиллар попытался подняться, и — не сразу — ему это удалось. Он старался не разбудить жену, но чуткая Аолли все равно проснулась и окинула его тревожным взглядом. Воин, придавленный виной, склонил перед ней голову, но вдруг, к удивлению своему, услышал:

— Прости меня, мой аиллуо, если сможешь. Я виновата: из-за меня ты пришел сюда, из-за меня рисковал, из-за меня попал в плен. Я должна была убежать или умереть на той поляне, как Аллеул, Эрлеоу, Орруоллэ и Ауолло. Я растерялась и оказалась неловкой, и ты пострадал по моей вине…