Полиция Гирты (СИ) - Фиреон Михаил. Страница 27

Первым делом, он было хотел подняться наверх, со всей накопившейся злобой схватить Марису за плечо, ударить ее по голове так, чтобы пошла кровь, чтобы сломать ей что-нибудь, нанести увечье, выволочь на улицу, вышвырнуть из дома на камни мостовой, чтоб она расшибла себе лоб, руки и колени, как можно более жестоко оскорбить ее, унизить, отомстить за эту дрянь, которой она, как болезнью, заразила его, когда они были вместе.

Он сжал кулак в ненависти, и сделал было движение, подобное фехтовальному, когда бьют уколом в лицо, чтобы нанести смертельную рану противнику, схватился за меч, но это простое действие и ощущение тяжелой стали в руке, напомнило ему о тренировках с оружием, предало ему стойкости солдата на войне, немного охладило его пыл.

Первые крупные капли дождя с тяжелыми шлепками упали на мостовую. Рассыпались миллионами крошечных брызг. Тучи, что весь день ходили по небу, наконец-то пролились на землю. Надвигающийся шелест наполнил улицу — ветер принес с моря ливень. Вертура отпустил меч и поднялся в комнату. Мариса лежала на кровати, уткнувшись в подушку лицом. В полутьме ее темнее одежды и рассыпавшиеся по спине волосы предавали ей сходство с лежащим драконом, раскинувшим свои черные крылья. Детектив сел рядом с ней. Коснулся ее рукой, но она только молча, но грубо и с силой оттолкнула его от себя, встала с кровати и пересела в кресло. Ее лицо было снова мрачным и застывшим. Глаза смотрели не мигая. На все вопросы детектива она отвечала односложно и, сколько он не пытался узнать, что у нее на сердце, он получал только презрительные взгляды и короткие ответы.

В конце концов, уже лежа на кровати, утомленный сегодняшними событиями и обидой, он оставил эти бесплодные попытки. Не снимая одежды, укрылся плащом и прикрыл глаза.

Ливень за окном навевал сон. Где-то далеко сверкнула молния. Запоздало прокатился далекий треск грозы.

Последнее что видел детектив, когда Мариса погасила керосиновую лампу и подошла к окну, это вырванную из темноты вспышкой далекой молнии стену комнаты и на ее фоне темную и угрожающе-неподвижную фигуру с застывшим в уродливой, нечеловеческой, полной стремления, отчаяния и злобы лицом, с печальными, почти что плачущими глазами, словно воздетыми в мольбе к темному грозовому небу и ее сжатые на высокой резной спинке стула, напряженные, как будто из последних сил пытающиеся удержаться от чего-то страшного и неминуемого, кулаки.

Он хотел встать, обнять ее, заговорить с ней, узнать, что тревожит ее после всего случившегося, но обида и усталость снова взяли верх и он уснул.

Где-то далеко за стеной тяжело и гулко, как колокола ночного набата, забили часы.

По темным волнам залива скользил вопреки штормовому предупреждению отчаливший от пристаней в районе Зеленого Мола шхербот. Он вышел еще засветло и теперь, вздымаясь на гребни валов, перекатываясь по ним с носа на корму, уверенно шел в бакштаг, удаляясь от берега в открытое море к северо-западу от Гирты. Патрик Эрсин сидел на корме, зажав под локоть румпель, опытными движениями бывалого морехода вел судно к известной только ему цели. Его глаза пылали оранжевым светом и, словно бы видели в темноте: как только упали сумерки, он приказал двоим матросам, которых взял с собой для помощи с рангоутом, ни под каким предлогом не зажигать установленные по бортам фонари. В ногах у Поверенного, перед мачтой на деревянной решетке, подогнув колени, расположился Шо. В белой рубахе и одной наброшенной на плечи цветастой легкой накидке, прикрыв глаза и сложив руки на коленях, он сидел неподвижно, словно приготовившись к чему-то очень важному и неизбежному. Капли дождя стекали по его застывшему лицу, предавая ему образ замершей в позе медитации статуи из книжки про далекие, полные страшных чудес, лежащие за граню цивилизованного, подвластного христианским монархами и законами мира, земли.

За его широкий, многократно обмотанный вокруг тонкой обнаженной талии белый пояс был заткнут меч. А у колен, на маленькой, специально предназначенной для подобных вещей, укрытой платком с магическими иероглифами скамеечке, лежал остро отточенный ритуальный нож, тускло поблескивающий во мраке, словно отражая свет пронизывающих вселенную, невидимых человеческому глазу, энергий.

Беспокойно и долго тянулись минуты, медленно переходили в часы. Двое бородатых моряков мрачно курили на баке, вглядывались в темные, бесконечные, громоздящиеся по курсу движения судна валы. Опытные контрабандисты были привычны к подобным рейдам, что нередко проводятся в самую ненастную погоду, когда портовый надзиратель сидит дома и играет в кости с квартальным, а офицеры береговой охраны коротают время в своем гарнизоне за картами и чаем, и только беспокойный прожектор маяка однообразными круговыми движениями обводит лучом света волны, да резкими голубоватыми точками мерцают проблесковые огни на стенах и башнях прибрежных крепостей.

Обычно такие лодки не уходят далеко от берега — где-то за мысом или в нескольких километрах в стороне от города, в недосягаемости для прожекторов, всегда дрейфует маленькое грузовое судно, как будто ожидая, когда утром подойдет лоцман, укажет куда швартоваться, поможет завести парусник в залив. Но сегодня никакого судна не было, и шхербот все дальше и дальше уходил в открытое море, в мерцающую беспокойной водой темноту, преодолевая километр за километром, убегая все дальше и дальше от берега. Моряки уже начали беспокоиться — в бесплодном ожидании, гонке по бурной ночной воде проходили часы. Едкий трубочный дым, разъедал губы, одежда отсырела. Вокруг стояла непроглядная мгла. Небо было темным, впереди была только непроглядная чернота. Давно погасли и скрытые непогодой и высокими волнами, оставшиеся где-то далеко позади за кормой, освещающие улицы и набережные города, электрические фонари.

Шхербот шел в никуда, в открытое море, но опытные контрабандисты не задавали вопросов и только тревожно переглянулись, когда Эрсин внезапно зажег фонарь и приказал спускать держащий парус рей.

Матросы повиновались и, когда такелажные работы были завершены, Эрсин молча кивнул Шо. Тот тоже ответил кивком, сложил ладони, коротко поклонившись во мрак, снова сел на колени, взял обеими руками ритуальный нож и обернул его лезвием к себе.

Когда он окончательно затих, к его мертвому телу был прочно привязан поплавок, и моряки сбросили его в воду, Эрсин приказал ставить парус и начал разворачивать судно обратно в сторону Гирты. Но как только матросы снова подняли рей и закончили крепить шкоты, оба внезапно, без единого звука, упали на шканцы с разорванной в клочья грудью и перебитыми спинами.

Эрсин же поудобнее перехватил румпель одной рукой, зажал его всем телом так, чтобы в случае порыва ветра шхербот не перевернулся и, откинувшись на гакаборт, дважды перщелкнул кнопку на своем жезле, что всегда был при нем на поясе в кобуре.

Вертура проснулся от звука защелкнутой застежки саквояжа, резко сел на постели. За окном дул ветер, тревожно шумел ливень. Наверное, именно то чутье, что отличает писателей, поэтов, музыкантов, путешественников и детективов от простых людей, разбудило его, сколько бы тихо Мариса не пыталась собирать свои вещи.

— Уходишь? — только и спросил он спросонья.

— Пошел прочь! — грубо бросила она ему, и уже подхватила свой саквояж, чтобы выйти, когда он подошел к ней, взял за руку, попытался остановить.

Она с треском и без лишних слов дала ему пощечину и попыталась вырваться, но он протянул руку, удержал дверь. В ответ она молча, без лишних слов, как в уличной драке, схватила из ножен висящих на спинке стула его меч. Еще не до конца проснувшись, он немного не успел перехватить ее руку, лезвие сверкнуло перед его лицом. Вертура схватился за стул и поднял его ножками вперед, пытаясь заслониться от нацеленного ему в лицо яростного удара, но что-то внезапно изменилось. Он сморгнул: только что Мариса была у стола где он оставил свое оружие, но тут же она оказалась за его спиной. Сумасшедшие пустые глаза мертвыми черными огнями вспыхнули в полумраке комнаты, тени безумной пляской пробежали по искаженному ненавистью лицу, тусклое пламя керосиновой лампы сверкнуло на остро отточенном лезвии. Меч детектива был не как солдатские мечи, что не точат, а расковывают так, чтобы можно было бы резать хлеб, чтобы в бою он не обкололся о доспехи и другие мечи. Короткий, в длину чуть больше шестидесяти сантиметров, но при этом увесистый, с узким клинком и остро отточенным лезвием, он был оружием одного удара, инструментом убийцы или тайного полицейского агента, что даже через толстую одежду нанесет глубокую рану или увечье. Миг и Мариса бросилась на детектива, пытаясь заколоть его, но опыт кабацкой драки и стычек подсказал ему верное решение, держа обеими руками массивный стул, он заслонился им как щитом, принял на него удар и с силой толкнул ножками нападающую на него женщину. От удара Мариса вскрикнула, но не выронила меч, отшатнулась назад к поленнице у дальней стены.