Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного - Григорьев Борис Николаевич. Страница 25

Мои собственные наблюдения, сделанные уже в то, советское время, подтверждают это высказывание. И действительно, на контакты с иностранцами — официальные или неофициальные, частные — дипломат настраивается заранее, он ставит на встречах с ними минимальные, во всяком случае, реальные цели, он знает, чего от них можно ожидать. Мало вероятно, что иностранец — если, конечно, он не действует по заданию контрразведки — приготовит вам сюрприз, а ежели и приготовит, то обернет его в красивую упаковку, и дипломат или разведчик если и будет раздосадован, то вполне оправданно, потому что такие моральные издержки априори заложены в его профессии.

А вот от своих только и жди подвоха. Начальник может договориться с Москвой об изменении твоего статуса не в выгодном для тебя ракурсе или несправедливо оценить результаты твоей работы; посол может затеять интригу, рассчитанную на увольнение твоей жены с работы и трудоустройство на ее место своей протеже; офицер безопасности может заподозрить тебя в нарушении норм поведения за границей и начнет плести вокруг тебя паутину подозрения; коллега может за твоей спиной пустить какую-нибудь сплетню; «друг или подруга семьи» может доверительно предупредить твою жену о том, что тебя видели веселым в обществе каких-то посторонних женщин и т. д. и т. п.

Твои отчеты в Первопрестольную, как правило, подвергаются «тщательному анализу», в основу которого зачастую положен элементарный принцип перестраховки и нежелания брать на себя ответственность. За каждым шагом сотрудника резидентуры работникам Центра чудится провокация противника. Слов нет, Центр располагает более широкими возможностями оценить и перепроверить то или иное действие загранаппарата, предупредить слишком беспечного оперработника от опрометчивых поступков, но уж слишком часто он злоупотреблял этими возможностями в ущерб здравому смыслу и оправданному в шпионском деле риску.

И что интересно: тот же работник Центра, который успешно «рубил» на корню любую инициативу своего загранподопечного, через три-четыре года меняется с ним местами, по закону рокировки превращается в мальчика для битья, доказывающего, что он — не верблюд, а сотрудник резидентуры занимает его кресло и, победоносно свесив ноги с московского Олимпа, бросает в него через «бугор» разящие огненные стрелы.

Нигде так откровенно не раскрывается человеческая сущность, как в условиях заграницы. Нигде так остро не ощущается несправедливость и потребность в человеческом тепле, как за границей. Общественный строй и социальный прогресс не играют здесь роли; во все времена и эпохи работа за границей — эта ярмарка тщеславия — была сопряжена с нездоровыми явлениями. Все загранработники прошли через полосу горьких разочарований и обид. Не миновала сия чаша и меня.

Самый неприятный, на мой взгляд, компонент жизни в советской колонии — это взаимоотношения дипломатов с техническим составом. Считается, что первые — это несправедливо богом избранные люди, проводящие свое время в приятных контактах с иностранцами, на приемах и коктейлях, разъезжающие по стране на машинах, снимающие в городе служебные шикарные квартиры. А вот технический состав — это несправедливо ущемленный в своих правах народ, они вынуждены заниматься обеспечением работы дипломатов, обслуживать их, ютиться в посольских коммуналках, ходить пешком и наблюдать за красивой жизнью только со стороны.

Замешенное на человеческой зависти отчуждение отравляет твою жизнь, и, что бы ты ни делал, какое внимание и помощь ты бы ни оказывал коменданту, шоферу или машинистке посольства, все равно ты останешься для них «высокомерной белой костью». Думается, и руководители посольств проводили сознательную политику «кнута и пряника», поощряя и приближая к себе поваров и завхозов и держа на расстоянии не только атташе, но и своих советников. В некоторых посольствах вторым лицом в коллективе был не советник-посланник, а хитрый проныра завхоз, умевший угодить, а где надо — шепнуть на ухо послу или сказать комплимент его увядающей от возраста супруге.

Посол — он и в Африке посол. Он обладает полной властью в советской колонии и если захочет, то настоит на своем решении, независимо от того, что на это скажут руководители других представленных в стране ведомств.

Кстати, об Африке. Ведь был же в Мавритании послом представитель одной среднеазиатской республики (в то время было модно направлять послами в африканские и азиатские страны узбеков, туркменов, азербайджанцев, казахов), который завел при посольстве в Нуакшоте ферму и заставлял отрабатывать на ней определенное время и дипломатов, и технический состав. (Партия как раз провозгласила курс на всемерное увеличение сельхозпродукции за счет подсобных хозяйств.) Многочисленные жалобы в Москву не выходили за пределы здания МИД на Смоленской площади, и посол продолжал бесчинствовать. На ферме появился любимый барашек, которому посол чуть ли не присвоил ранг первого секретаря. (О бедный Калигула, твой конь в сенате — ничто по сравнению с нуакшотским барашком, а ты сам с твоей извращенной фантазией и в подметки не годишься послам-самородкам из эпохи Великого Застоя!)'

Терпение у дипломатов, как и у римской знати, оказалось небеспредельным. Когда рьяный проводник партийной линии отбыл в очередной отпуск, один дипломат зашел в кораль и прирезал ненавистного барана. Мясо пошло на шашлыки для всех сотрудников посольства. Когда посол вернулся из отпуска, ему доложили о случившемся, и виновный нахал был взят челядью посла под стражу и посажен на хлеб и воду. Тут уж взбунтовалось все посольство, и посол вскоре был отозван из страны и благополучно возвращен в свою республику. В отличие от Калигулы, который за свои извращенные выходки поплатился жизнью 35.

…Советник Бондарь недолго руководил посольством — Дания не та страна, чтобы место посла оставалось вакантным, и в мае 1970 года к нам прибыл чрезвычайный и полномочный посол Н.Г. Егорычев. Он был один из немногих, кто поплатился почетной дипломатической ссылкой за свою излишнюю самостоятельность на партийной и государственной работе — большинство же назначенцев из этой категории просто не справлялись со своими обязанностями, и их «пристраивали» подальше от Москвы. С точки зрения партии послом мог быть каждый — ведь и кухарке было обещано управлять государством!

Первые шаги посла на новом поприще не обещали ничего хорошего. Он устраивал форменные разносы своим подчиненным за то, что датчане почему-то не испытывали энтузиазма от мирных и других инициатив Москвы и не торопились выполнять ее инструкции. Бывшему первому секретарю Московского горкома КПСС это казалось непозволительным безобразием, и он готов был вызвать к себе на ковер самого датского министра иностранных дел и «вчинить ему форменный разнос за невыполнение». Понадобилось время, в течение которого посол понял, что Копенгаген — это не Москва, датские чиновники — не члены партийной городской организации, а сам он — дипломат, а не первый секретарь партийной ячейки. Кстати, из Егорычева получился, как говорят, неплохой загранработник, и это делает ему честь. Он проработал в Дании десять лет и был назначен потом послом СССР в Австралии. Но это — исключение из правила. Другие партийно-номенклатурные послы, сумевшие чему-нибудь научиться за границей, мне не известны. А Н.Г. Егорычев теперь на пенсии, и его последнее время частенько стали интервьюировать журналисты. Ничего плохого, кроме хорошего, я о его выступлениях сказать не могу.

…Разведчика-дипломата на каждом шагу подстерегают опасности. Это и коварная контрразведка, которая спит и видит, как бы тебе подставить подножку. Это и традиционная дань уважения любого русского к веселию, которое питие есть. Это и бдительный Центр, каждую минуту готовый опустить над твоей головой дамоклов меч откомандирования за оперативную бездеятельность и отсутствие результатов.

Но если вы считаете, что своей работой не вношу достойного вклада в копилку советской разведки, то и здесь я не прав.