Зима была холодной (СИ) - Милоградская Галина. Страница 48

Алексис стонала, сначала тихо, еле слышно, но постепенно голос креп, становился громче, и Киллиан, накрыв ей рот ладонью, жарко шептал:

— Тише… тише… тише… — каждое слово сопровождая движением внутрь, в неё.

Но Алексис словно потеряла рассудок, забыв о том, где они находятся, кто она и кто он, стремясь сейчас только к одному — отпустить, развязать наконец тот клубок, что зрел внутри, и оторваться от кровати, взлетая к потолку. Она закрыла глаза, запрокидывая голову, и замерла, мелко задрожав. Киллиан остановился, позволяя ей сполна насладиться, а после вновь начал двигаться, резко, быстро, подходя к завершению.

В хогане снова стало тихо, только чуть потрескивали дрова в очаге. Громкие крики и танцы за стенами сменились тихим пением, печальным и пронзительно красивым. Алексис лениво думала, что хотела бы узнать, о чём эта песня. Казалось, о звёздах и бескрайнем небе над головой, о шумных, прохладных ручьях и густом зелёном лесе… Мысли ворочались вяло, нехотя, истома разлилась по телу, и Алексис, уютно примостившись под рукой Киллиана, прикрыла глаза буквально на секунду, но даже не заметила, как провалилась в сон.

Киллиан накрыл её ладонь, лежащую у него на груди, своей, и поднял глаза к потолку, с удивлением заметив, что улыбается. Так хорошо, спокойно, уютно ему было не счесть сколько времени назад. В голове ещё шумело, слабо, еле заметно, и, накинув на них покрывало, лежавшее на полу, Киллиан заснул.

Алексис выныривала из сна медленно, нехотя. Моргнув, она прислушалась — кажется, была глухая ночь. Всё вокруг затихло, ни одного шороха не раздавалось снаружи. Выбравшись из-под одеяла, она поёжилась, накидывая платье, и, бросив взгляд на крепко спящего Киллиана, вышла наружу.

Над головой раскинулось огромное, необъятное небо. Костры прогорели, и в воздухе пахло сгоревшими листьями и пряной, прелой осенью. Сбегав по нужде, Алексис вернулась, с радостью ныряя под тёплое одеяло, стараясь не касаться Киллиана замёрзшими ногами и руками. Привстав на локте, она принялась разглядывать его лицо, освещённое слабо тлеющими углями. Хотелось убрать с его лица всю щетину и посмотреть на него, того, с фотокарточки. На острые скулы и губы, не скрытые усами и бородой. Алексис слабо улыбнулась и очертила пальцем их контур, не касаясь кожи.

Но Киллиан словно почувствовал: открыл глаза и, приподняв голову, поймал её палец, слегка прикусив и тут же целуя. Его взгляд, гипнотический, прозрачно-голубой, притягивал к себе, манил погрузиться в него с головой и утонуть. Что Алексис и сделала, склоняясь к Киллиану и нежно целуя. Торопливость, поспешность, страсть — сейчас всё ушло, отступило на второй план, осталось только желание узнать друг друга, изучить. Гладить шрамы: старые, новые. Нежно обводить их кончиками пальцев, повторяя их путь губами. Алексис таяла, каждой клеточкой снова чувствуя себя женщиной — любимой, желанной. Живой. Руки Киллиана, шершавые, горячие, ласково гладили её спину, проводя по позвоночнику вверх и вниз, рисовали сложный узор, поднимаясь к волосам. Он привлёк её к себе, неторопливо целуя, чувствуя, как просыпается желание.

Им снова было жарко. Тела сплетались в одно, устремляясь навстречу друг другу, ловя чужие губы, обвивая ногами. Дышали друг другом и не могли надышаться. Прерывались, чтобы просто смотреть в глаза и целовать, нежно, невесомо. И снова погружались в тягучую, сладкую бездну, из которой так приятно выныривать вдвоём.

Рассвет приближался, и где-то запел петух, самый первый, оповещая о зарождении нового дня. Алексис потянулась, закинув руки за голову, выгибаясь всем телом, и заворочалась, устраиваясь удобнее в кольце рук. Киллиан притянул её к себе, зарываясь носом в волосы, и, уже проваливаясь в сон, еле слышно пробормотал:

— Tá mo chroíistighionat, merenn.*

Ледяная волна окатила Алексис, мигом сдёрнув блаженную негу, прогнав сон. Киллиан уснул, так и не выпуская её из объятий, а в голове всё ещё звучало «Мэренн, Мэренн, Мэренн»… Не с ней он был сейчас, не её любил. Ему казалось, что рядом — жена, оттуда и нежность в глазах, и ласки, что предназначались не ей. Алексис стало горько. Прикусив губу, чтобы не зарыдать, она сжалась в комок, кляня себя за малодушие, из-за которого не может найти в себе силы и отодвинуться, вынырнуть из его рук. Она вдруг почувствовала себя невероятно усталой и одинокой. Хотелось как можно скорее попасть домой, свернуться в клубочек на своей кровати и нареветься всласть.

Время до утра тянулось медленно, как назло. За эти несколько часов Алексис успела пройти через ад и ступить в чистилище. В том, что произошло сегодня, Киллиан не виноват. И она тоже. С этим надо смириться и жить дальше. Он не осознавал, что делал, и будет жалеть, что ж, Алексис избавит его от неудобства — она сама скажет, что думает по поводу случившегося. И с тем, что любит его всем сердцем, тоже сможет смириться и жить дальше. Забудет всё, как сон, слишком красивый, чтобы быть правдой.

Едва снаружи послышались звуки просыпающегося селения, как Алексис встала и принялась одеваться, приводя в порядок волосы. Киллиан тут же сонно заворочался, повернулся на спину, находя Алексис глазами, и улыбнулся так светло и ясно, что сердце пронзила острая боль, не давая сделать вдох. Но Алексис вымученно улыбнулась:

— Думаю, если мы уедем утром, после обеда уже будем дома.

— Ты** так спешишь домой, — прошептал Киллиан, облокачиваясь о подушку и следя за её передвижениями по хогану. — Нас пока никто не будил, может, задержимся на пару часов?

— Не думаю, что это возможно, — холодным тоном ответила Алексис. — И вас, наверняка, пребывание здесь тоже нервирует.

Киллиан нахмурился, обдумывая услышанное. Потом криво усмехнулся, и с лица разом слетело добродушное выражение.

— Вы правы, — сухо бросил он, садясь на кровати и отыскивая взглядом одежду. — Быть может, вы отвернётесь, чтобы я вас не смущал?

Алексис, вспыхнув, выскочила из хогана наружу, чувствуя, как горло сдавливает болезненный спазм. Она прижала руки к груди, стараясь унять бешеный стук сердца, понимая, что выводы, сделанные утром — правильные. И для него эта ночь ровным счётом ничего не значит. А что она хотела от такого человека, как Киллиан МакРайан? Время, проведённое вместе, сыграло злую шутку, заставив увидеть то, чего нет и быть не может.

— Уже проснулась? — К Алексис подошла Белая Сойка, приветливо улыбаясь. Через силу вернув ей улыбку, Алексис кивнула. Индеанка посмотрела на неё долгим, внимательным взглядом, но заговорила явно не о том, о чём подумала: — Мы собрали вам поесть, но вы же останетесь на праздник? Он будет длиться ещё два дня.

— Нет, — поспешно воскликнула Алексис. И тут же поспешила исправиться, заговорив мягче: — Дома наверное считают нас мёртвыми. Хотелось бы скорее их в этом разуверить.

— Понимаю. — Белая Сойка кивнула. — Тогда я соберу вам поесть. — И она ушла, оставив Алексис у входа в хоган. Вскоре оттуда вышел Киллиан, раздражённо отряхивая рубашку.

— Надеюсь, ехать в этих тряпках не придётся, — зло пробормотал он, не глядя на Алексис. Потом развернулся и пошёл в сторону источников.

Киллиан старался не сорваться. Но злость бурлила внутри, выжигая ядом внутренности. Кто бы сомневался, что ночью все кошки серы, и миссис Коули охотно примет ласки от того, на кого при свете дня и посмотреть боится? Что это было? Благодарность за спасение? Отчаянное желание не быть одной в эту ночь? Киллиан злобно пнул пучок травы, скрипнув зубами. Наивный, на что он надеялся? Что она и днём будет прижиматься, как кошка, заглядывая в глаза? Что будет с той же готовностью целовать, что перед всем миром покажет, что выбрала его? Кому ты нужен, Киллиан МакРайан? Ты и твои проблемы, твоё прошлое?

Киллиан остановился, с удивлением прислушиваясь к себе. Странно, но мысли о прошлом действительно впервые не вызвали горечь. Горько было от другого. От того, что он открыл свою душу женщине, которой это не было нужно.