Зима была холодной (СИ) - Милоградская Галина. Страница 50

Несколько секунд Киллиан молчал, пытаясь понять, о чём она, а потом лицо его прояснилось и, к удивлению Алексис, губы растянулись в широкой улыбке.

— Так всё это время вы ревновали? Думали, что я был настолько одурманен, что не соображал, что делаю? И, главное, с кем?

— Кажется, одурманена была я, — с горечью прошептала Алексис. Потом распрямила плечи, с вызовом глядя прямо в его глаза: — Мы оба хороши, что уж тут. Но я хочу, чтобы вы знали — я не жду от вас никаких обещаний, из-за одной ночи с вами связывать свою жизнь я тоже не хочу. Вы вольны поступать так, как сочтёте нужным.

— То есть, даже то, что я не думал ни о ком другом ночью, ничего не меняет? — прищурился Киллиан. — Всё проще и лежит на поверхности, не так ли? Вам настолько претит мысль о том, чтобы моё имя связали с вашим, что вы благородно решили забыть обо всём? Может, сходите на исповедь, чтобы смыть позорное пятно с души?

— Что я буду делать после — моё дело. А вы как всегда пришли к неверным выводам.

— Так скажите, что верно, а что нет! — воскликнул Киллиан. — Скажите, что вы ждёте от меня услышать, что я должен сказать, чтобы вы поняли, что я ни о чём не жалею, более того, жажду повторения?

Он замолчал, тяжело дыша, напряжённо глядя на неё, что никак не вязалось со смыслом последних сказанных слов. Алексис молчала, — вытаскивать тисками признание в любви не хотелось. А Киллиан, видимо, не чувствовал к ней того, что разливалось в её груди, заставляя немедленно простить ему и грубость и то, что он так легко признаёт, что хочет её, но даже ни разу не сказал, что она ему хотя бы просто симпатична. К тому же ей тоже отчаянно, до дрожи в ногах хотелось повторения того, что между ними произошло. Она так долго была лишена близости с мужчиной, что сейчас чувствовала, что готова отдаваться снова и снова, нежась в крепких объятиях. Румянец вспыхнул на скулах, Алексис невольно втянула нижнюю губу, быстро её облизнув, и посмотрела прямо в его глаза.

Не говоря ни слова, он взял её за талию, снимая с лошади. Алексис обвила его шею, и Киллиан подхватил её на руки и пошёл к дому. Поднялся на крыльцо, распахнул дверь ногой, не сводя с её лица тяжёлого, темнеющего взгляда. Хлопнула дверь за спиной, отсекая от внешнего мира, и Алексис сама потянулась к нему, притягивая голову, впиваясь в губы. Жажда овладела ими, одинаковая, иссушающая. Не отрываться друг от друга ни на секунду, гладить, целовать, касаться обнажающейся кожи… Дыхание, сдвоенное, тяжёлое и частое, переплелось, опутало, звеня в ушах сумасшедшим током крови. Киллиан опустил Алексис на кровать, не сводя пылающего взгляда, спешно избавляясь от куртки, стягивая подтяжки и срывая через голову рубашку. Загремели об пол сапоги, и он вновь вернулся к ней, обжигающе горячий, плавящий сознание короткими касаниями губ к шее.

Алексис нетерпеливо замычала, подтягивая платье вверх, к бёдрам, и Киллиан принялся спешно помогать, ловя губами её дыхание, скользя ладонями выше, к талии, к груди. Приподнявшись, Алексис подняла руки, стянула с себя платье, приглушённо зашипев сквозь зубы, когда Киллиан коснулся обнажённой кожи. Он обхватил её бёдра, вдавливая в себя, вызывая сладкий стон нетерпения. Грубая ткань коснулась нежной плоти, потёрлась, вызвав новый стон. Руки Алексис запутались в пуговицах на его штанах, стягивая их вниз, путаясь в жёстких волосах. Она обхватила его член, плавно провела по нему от основания вверх, и снова заскользила вниз, и Киллиан протяжно выдохнул в её волосы, толкаясь в ладонь.

Потребность касаться его, чувствовать, отдавать всю себя захлёстывала, перехватывала дыхание. Она сама направила его внутрь, и замерла, глядя в его глаза. Светлые, такие светлые, с огромными зрачками, пульсирующими в такт биению его сердца. Киллиан послушно остановился, впитывая её, всю и сразу, пропуская через себя её прерывистое дыхание, приоткрытые губы, блуждающий взгляд. И медленно качнулся вперёд, заполняя, глядя на то, как наслаждение заставляет её глаза помутнеть, как она забрасывает руку куда-то вверх, за голову, впиваясь в подушку. Солнечный свет запутался в её волосах, окружая золотым ореолом, преломляясь в зелени глаз. И он понял, что не может отвести от неё взгляд, не может надышаться ею…

Алексис облизнула пересохшие губы и нежно провела кончиками пальцев по ожогу на боку, плавно перетекая касаниями к груди, задевая напряжённые соски и поднимаясь выше, к подбородку, покрытому успевшей стать мягкой щетиной. Она лежала на его груди, забыв о стеснении, бесстыдно исследуя взглядом его тело.

— Хочу увидеть, что скрывается под ней, — прошептала Алексис, шутливо дёрнув за волосы на подбородке. Киллиан резко наклонил голову, поймав её пальцы губами, и слегка прикусил.

— Увидишь. — Он лениво гладил её по спине, выписывая круги длинными пальцами. Ему было тихо и спокойно. Томная нега разлилась по телу, и казалось, что сделать движение, чтобы встать с кровати, невозможно. Но его ждал Колум. Ждал и боялся за него, пока Киллиан наслаждался жизнью, выполняя его пожелание.

Да, он жил. Здесь и сейчас оживал, отбросив прошлое, задвинув его подальше. Нежно поцеловав ладонь, Киллиан сел, запуская руку в волосы. Пришла пора возвращаться в реальность. Он обернулся, глядя на Алексис, которая с напряжением наблюдала за ним.

— Пора уходить? — тихо спросила она, стараясь сохранять спокойный, безмятежный вид.

Киллиан кивнул, чувствуя, как отчего-то пересохло в горле. Наверное, сейчас стоило поговорить о будущем? О том, что он может ей предложить и о том, что может дать. Но слова ни шли на ум, постыдно разбегаясь. За спиной послышался шорох — Алексис села рядом, так близко, что он чувствовал жар её тела. Киллиан вздрогнул, когда её рука коснулась его спины, нежно обвела лопатки, спустилась к шраму на боку. О чём было говорить? Едва ли кто-то из них знал. Но расставаться отчаянно не хотелось.

Киллиан поймал её ладонь, притянул к губам, и Алексис прижалась к нему всем телом, жарко дыша в шею. Он опустил голову, глядя на тонкие пальчики в его ладони, быстро поднёс к губам и поцеловал, с сожалением размыкая руки.

— Мне правда пора, — хрипло прошептал он, и кашлянул, прочищая горло. Алексис тут же отпрянула, кутаясь в одеяло. Он одевался быстро, не оборачиваясь, словно боялся, что один взгляд заставит передумать и остаться. Но мысли о брате всё больше овладевали сознанием, и Киллиан чувствовал, что сначала должен дать знать, что он в порядке. А потом… Что будет потом, он и сам не знал.

— Что будет теперь? — спросила Алексис, когда Киллиан уже застёгивал кобуру, старательно избегая её взгляда. В этот вопрос она вложила сотню других, более важных, тех, что боялась произнести вслух. А правда: что будет теперь? Свадьба? Но зачем, если то, что может дать мужу жена, она уже отдала безо всяких обязательств? Ухаживания? Но не будут ли они казаться нелепыми после того, что уже произошло? Или… Холод растёкся по позвоночнику, мерзкий, противный. Думать о том, что Киллиан уйдёт, чтобы больше не вернуться, было страшно.

Киллиан поднял голову и долго, мучительно долго молчал, глядя на неё, растрёпанную, закутанную в цветастое одеяло, с огромными глазами и припухшими от поцелуев губами. И понял, что не хочет уходить. Что даже если сейчас уйдёт, часть его останется здесь, навсегда. Он подошёл к кровати, не сводя с Алексис пристального взгляда. Подцепил её подбородок, провёл большим пальцем по щеке.

— Мне нужно дать знать Колуму, что я жив. Что мы живы. А потом я вернусь. Если ты будешь ждать.

Счастье, незамутнённое, чистое, так и полыхнуло в её глазах, и Алексис кивнула, но не успела ответить — её слова заглушил поцелуй.

Всю дорогу до города Киллиан честно пытался думать о Колуме, о том, какой радостной будет встреча, но мысли, неподвластные, распоясавшиеся, кружились вокруг Алексис, рвали на части, почти заставляя развернуть коня и нестись обратно, к ней. Оставлять её сейчас одну было страшно. Даже минуту без неё провести уже казалось невыносимым, а держаться на расстоянии, не видеть, не слышать и вовсе представлялось невозможным. С каждым шагом, удалявшим его от дома, Киллиан понимал, насколько дорога она стала ему за эти дни, да что там — за последние сутки! Хотелось бросить всё, забыть обо всём и забыться в её объятиях. Но он упрямо погонял коня, и город уже показался вдалеке.