Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 110

Хинта поймал взгляд учителя. В светлых глазах Ивары плясали отражения синих огней, казалось, он сам горит изнутри, словно этот огонь выжигал, пожирал его.

— Каждый раз, когда я вижу действо вокруг одного из этих мест памяти, я думаю о том, что все величие этого зрелища связано вовсе не с тем конкретным событием, которому посвящен мемориал. Нет, оно связано с нашей культурой в целом, с тем, как мы умеем помнить и чтить мертвых. А на самом деле мы не умеем этого. Почитая конкретных мертвых, мы всякий раз думаем не о них, а о тех героях, на которых они в своей смерти стали похожи. Мы опосредуем смерть через образы из любимых легенд. Все наши мемориалы и колумбарии, все наши места памяти — это, по сути дела, храмы наших героев. Наши мертвые и наши герои — одно. Наши герои — главные среди наших мертвых. И в то же время они единственные доступные нам мертвые, единственные, кого наша культура по-настоящему запомнила в веках.

Это была большая речь для человека, который последние два часа был крайне немногословен. Мальчики примолкли. Своими словами Ивара закрыл вопрос, который они обсуждали — и они оба хорошо понимали, что он прав. Этот мемориал и эти плошки с горючим сложили люди Шарту, но это пламя рассказывало не о них и не об их предках. Это был костер самой истории, он приносил с собой жар тысячи древних сердец. И величие, которым дышал этот огонь, принадлежало лишь тем, кто действительно был его достоин — героям, таким, как Джилайси.

После бдения у места памяти Хинта поговорил с младшим братом. Ашайта уже хотел спать, но был спокоен и в достаточной мере заинтересован окружающим, а потому друзья решили, что могут продолжить вечер. От мемориала они вместе с толпой направились к побережью.

В небе угас последний отсвет ушедшего дня, и теперь люди зажигали плошки с горючим уже не ради мертвых, а просто чтобы осветить себе путь. Извилистая череда редких огней, как указующий вектор, выстроилась от площади мемориала до самого побережья, а там сворачивала на длинную, уходящую далеко в море галечную косу. Гладкие мокрые камешки шуршали под подошвами сотен сапог. Был отлив, прибрежное течение усилилось, а значит, наступило благоприятное время, чтобы запустить в океан кораблики. Паломники входили по пояс в воду и, борясь с набегающей волной, зажигали плавучие огни. Ивара и мальчики последовали общему примеру. Это оказалось непросто: волна норовила бросить пылающий плавучий факел обратно на берег. Хинта, рискуя прожечь скафандр, поймал и оттолкнул их кораблики дальше от берега. Те замерли, кувыркаемые волнами, заплясали на одном месте, но постепенно начали отдаляться от линии прибоя. Чем дальше они уходили, тем быстрее было их движение. Наконец, течение подхватило их и понесло прочь. Все новые и новые паломники входили в воду, чтобы зажечь и оттолкнуть от берега свои огни. Казалось, по телу океана потянулась многопалая огненная рука, а потом она разрослась и превратилась в огненную реку. Течение несло огни на юго-восток.

— Словно океан бросает вызов небу, — прошептал Тави, когда они отошли от толпы и смотрели, как танцуют на воде плавучие огни. — И там, и там видно Млечный Путь — реку звезд.

— Я вспомнил, — вдруг сказал Ивара, — мне же надо взять пробы воды.

— Сейчас? — удивился Хинта.

— Как ни странно, но да. Время суток имеет значение. В океане все еще способны жить некоторые бактерии-экстремофилы. У них суточный жизненный цикл. Но даже если экстремофилов здесь нет, сам химический состав воды немного меняется в зависимости от времени суток. Некоторые химические процессы идут только на свету. Поэтому пробы лучше брать утром и вечером.

— А зачем вода?

— Землетрясение. Во время таких катаклизмов со дна всегда поднимается осадок. А еще на дне моря, как и на суше, образуются трещины и небольшие кратеры, которые дышат магмой. Вверх поднимаются газ и пыль. По составу воды можно без раскопок и бурения узнать множество вещей о геологии этого региона.

— Понятно, — внимательно глядя на учителя, сказал Тави.

— Оставайтесь здесь, смотрите на красоту. Я через час вас найду. Или просто встретимся около нашей палатки.

— Ладно, — согласился Хинта.

Ивара ушел. Он сам отключил себя от их радиоканала.

— Думаешь, он в порядке? — спросил Хинта.

— Нет.

— Может, не стоило отпускать его одного?

— Мы все иногда нуждаемся в минутах одиночества. А он сегодня весь день с нами. Наверное, у него есть чувства, о которых он не может с нами говорить. Пусть идет.

— А ты в порядке?

— Я ему сочувствую, вот и все. Ну и кроме того, разве не для этого существуют поминальные церемонии, чтобы человек ощутил очень большую печаль — такую, которая много больше всех его личных горестей?

Так они стояли и смотрели на океан и небо.

Ивара стоял на берегу. Он отошел достаточно далеко от лагеря, и теперь был один. Его переполняло всеобъемлющее предчувствие конца собственной жизни. Оно было как темный горизонт, как заслон между настоящим и будущим. Он больше не видел продолжения для самого себя, не слышал голоса своих следующих десятилетий, не мог представить своей старости. Впереди была лишь стремительная перспектива дней. Ответы на вопросы приходили все быстрее — с каждым часом, каждым текстом, каждым шагом. Он знал, что мальчикам эта исследовательская работа все еще представляется бесконечной, и она была бесконечной — если смотреть на нее издалека. Но он подошел слишком близко, он уже узнал за свою жизнь больше, чем может узнать обычный ученый. А за последний месяц он узнал больше, чем за всю предшествующую жизнь. Его время выгорало, его судьба исчерпала почти все сюрпризы. Остался только финал — свет яростных огней, и за этим светом — протянутые руки его друзей, открытая дорога мертвых. Он почти чувствовал их прикосновения. Они манили его.

— Эдра, Кири, Амика, — шептал он. — Амика… Амика… Придешь ли ты увидеться со мной этой ночью? Ведь как бы я ни любил остальных, тебя я жду больше.

Его мысли путались, а ощущения стали необычайно ясными и острыми. Он видел звезды на небе и огни мертвых, светлой рекой устремившиеся в океан. Его глаза с трудом могли выносить это сияние, словно в каждой звезде и в каждом всполохе пламени заново явил себя сам сияющий первоисточник вселенной. А еще он чувствовал все свое тело: прилипшую к лицу маску, тесный скафандр, невыносимую тюрьму герметичных перчаток на ладонях. Он слышал шум ветра. Его оглушал мерный накат волн. Его раздражал звук собственных шагов, шорох гальки под ногами. Его пугал хлюпающий звук отлива — звук воды, протекающей между камнями, отступающей от берега. Он хотел приглушить динамики своего шлема, но запутался в настройках, попытался зажмуриться — но, казалось, звезды уже горят в самих его глазах, протравлены ионизирующим излучением на внутренней стороне век. И уж тем более он никак не мог избавиться от своего тела, от своей утомленной кожи. И теперь он был вынужден осязать, слышать и видеть — слишком много.

Вместе с этими чувственным ударом из настоящего на него с той же нестерпимой ясностью обрушилось прошлое. Он вспомнил весь период жизни от поступления в Дадра и до последней разлуки — все те времена, когда они так много были вместе. Вспомнил, как они впервые закрыли изнутри двери своего клуба, своего новорожденного Джада Ра, как стояли посреди совершенно пустой комнаты, поглощенные невероятной энергией, исполненные веры в будущее.

— Мы сделали это, — сказал Квандра.

— С чего начнем? — спросил Вева.

— Присядем, — ответил Ивара. И они сели прямо на пол, в белую известковую пыль, оставшуюся от неоконченного ремонта. Еще мгновение их лица оставались серьезными, а потом Кири начал хохотать.

— Нам нужны стулья, — заикаясь, сквозь смех, произнес он. И они все начали хохотать вместе с ним. Они не могли успокоиться, не могли встать с грязного пола. Они толкались и щипали друг друга. Им было по четырнадцать лет, они победили в своей первой битве и получили столько свободы, сколько никогда раньше не могли себе вообразить. Здоровые, счастливые, живые, они угорали, лежа и сидя на полу, а в центре круга, образованного их беспомощными от радости телами, торжественно поблескивала маленькая ключ-карта, которой они пять минут назад неумело заперли дверь своей комнаты.