Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 98

— Но здесь ничего о машинах. Лишь растения и животные, иногда, возможно, звезды, иногда — абстрактные линии.

— Так и есть. Две главные темы в его узорах — это древо и вселенная. Они заполняют почти все пространство поверхности, оплетают другие, малые изображения, делят узор на отдельные сцены, а сами становятся вечной рамкой. Но я не сомневаюсь, что эта рамка имеет даже большее значение, чем отдельные сцены… — Ивара говорил, не переставая прокручивать по экрану бесконечную череду древних черно-белых гравюр.

— Но я спросил: почему это его история, если там нет ничего о машинах? — напомнил Тави, и Хинта вдруг почувствовал что-то странное в этом повороте разговора. Еще никогда он не замечал, чтобы Ивара вот так терял тему, ускользал, не отвечая, продолжал о чем-то своем. Он оторвался от россыпи чип-компонентов и взглянул на учителя. Лицо Ивары поразило его — бледное, покрытое испариной, словно у умирающего, взгляд не отрывается от терминала, на губах блуждает странная, никому не адресованная улыбка. Он переглянулся с Тави.

— Простите, кажется, я тоже устал, — признался вдруг Ивара. — Я же сказал, это лишь призрак гипотезы, а не гипотеза. Интуиция. Как ее объяснить, я еще не знаю. Я просто чувствую, что Аджелика Рахна, вселенная и древо — это одно. Посмотрите, некоторые из изображенных животных словно преклоняются перед древом. Посмотрите на его тело, лицо — насколько включен, вписан в него этот узор! Возможно, у механического народца было подобие своей религии, а вселенная и древо — ключевые образы этой религии…

Тави отложил свой терминал.

— Ивара, — осторожно спросил он, — как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Обычно. — От работы тот по-прежнему не отрывался, словно мир вокруг более не существовал, а товарищи, сидящие рядом, были лишь голосами, идущими откуда-то издалека, и он отвечал им, как отвечают по радиосвязи, или даже как отвечают мыслям в собственной голове — ведь на внутренних собеседников человек не смотрит. — Его лицо — это Образ; он одно с ним. Самое странное в нашей работе то, что мы не делаем ничего сложного. Я почти уверен, что интерпретация проста. Все, что связано с ним, связано и друг с другом. Это единый взгляд на мир, на его народ, на историю человечества; одна картина, одна философия. И хотя мы еще не знаем ее, все верования Джидана начинают казаться мне ее призраками, отражениями и спутниками. Для меня Аджелика Рахна — уже не головоломка, наоборот, он единый и единственный ответ на почти все головоломки исторической науки.

Он замолчал, смотря в свой терминал. А они все смотрели на него.

— Кстати, Ивара, — нарушил тишину Фирхайф, — Вы не забыли, что на сегодняшний вечер у Вас назначена вторая встреча с шерифом?

Первая встреча состоялась на следующий день после обнаружения разлома. Тогда строители собирались просто залить фиолетовую жилу смесью из песка и парапластика, но Ивара раскритиковал их план и сказал, что лучше будет накрыть разлом листами металла, уложить поверх мягкие баллоны с водой, а уже на баллоны класть панцирь из песка и пластика. Так он планировал создать над фиолетовым ужасом щит из материалов, наилучшим образом поглощающих энергию.

Слова старика возымели действие: учитель, наконец, оторвался от потока изображений и посмотрел на друзей. Его глаза обычно были светлыми, но сейчас они поразили Хинту своей чернотой — так сильно в них расширился зрачок. Обнаружив, что попал в центр всеобщего внимания, Ивара на мгновение застыл, а потом его улыбка стала чуть более живой.

— Я стал странным, да?

— Ты плохо выглядишь, — сказал Тави. — Весь в испарине.

— Здесь вроде бы жарко. — Это было правдой. Прибор, поддерживающий атмосферу в гараже, был слишком примитивным, и созданный им искусственный климат вонял тяжелой духотой. Но только Ивара покрылся такой испариной. — Сколько у меня времени до шерифа?

— Час.

— Тогда лучше выйти заранее. Киртаса любит, когда все ждут его, и не любит ждать сам. А я хочу, чтобы он уважал меня и делал с разломом все так, как я советую. — Он встал, но вдруг пошатнулся, неловко ухватившись за край верстака.

— Ивара? — с новой тревогой спросил Тави.

— Голова кружится, — медленно опускаясь обратно на свое место, ответил тот. Потемневшие глаза его оставались очень спокойными.

— Вы тут, небось, дольше всех, — вмешался Фирхайф. — Атмосфера здесь не очень, а если гараж хоть немного «течет», то за эти часы можно было и отравиться.

— Это не похоже на отравление.

Тави лучше угадал причину проблемы.

— Когда ты ел в последний раз?

Ивара чуть запрокинул голову назад, лицо его стало абсолютно отсутствующим.

— Вчера? Что-то… не могу вспомнить. Думаю, последние дни выбили меня из колеи. Особенно образ смерти Эдры.

Только теперь, впервые, Хинта до конца увидел и постиг в этом человеке его главную черту. Ивара существовал на пределе физических возможностей, на границе между здоровьем и болезнью, истощением и бодростью, гениальностью и нервным срывом. Его взгляд не отрывался от Аджелика Рахна, и эту вещь он не мог проигнорировать или потерять — едва появившись, она сразу стала его работой, перетянула на себя всю энергию его жизни. Он весь был в ней, терял ради нее самого себя так же, как, очевидно, терял себя всю жизнь.

— Это твоя болезнь? Хару? — спросил Хинта.

Ивара расслабленно откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.

— Да. Вот так это и выглядит в худшие дни.

Тави резко сорвался со своего места и вернулся назад с герметичным контейнером с едой, принесенной Фирхайфом.

— Тебе надо поесть. Срочно. Станет лучше.

— Да, конечно. — Ивара осторожно отодвинул от себя человечка, взял из рук Тави бутерброд, откусил, потом посмотрел на мальчиков. — А вы? Хотите?

— Проблема не в том, хотим или не хотим мы, а в том, что ты, очевидно, не хочешь есть уже около тридцати шести часов! — сказал Тави.

— Извини, — попросил Ивара. На мгновение у него сделался ужасно беззащитный вид, какого Хинта никогда не видел, и уж тем более не мог представить. Это был властитель дум — и одновременно несчастный больной, который не мог сосредоточиться на еде.

— Запивай, — посоветовал он. Ивара послушно кивнул.

— Полагаю, всем нам надо поесть, — резонно заметил Фирхайф. — Ивара — крайний случай, но и вы двое, молодежь, выглядите бледно.

Потом они ели и шутили. Ивара все делал правильно — клал в рот, жевал, глотал — но явно не думал о том, что делает. Несмотря на благое намерение прийти пораньше, он все-таки опоздал на встречу с Киртасой. Впрочем, негативных последствий это не принесло, и еще через несколько дней разлом был до конца накрыт саркофагом в полном соответствии с его планом. А в следующие дни Тави взял Ивару под патронаж. Он заходил к тому в квартиру утром и вечером — проверял, все ли в порядке, помогал убираться по дому, заставлял пить и есть. Ивара слушался его и всех остальных с невероятной детской покорностью. Теперь Хинта и Тави стали равны: они оба должны были заботиться о слабых и любимых ими людях.

На четвертый день работы Хинта, наконец, закончил хитрый стабилизатор напряжения. Плата, которую он спаял, была лучшей из всего, что он делал за свою жизнь: светлые дорожки электрических цепей тянулись сквозь многослойный полупрозрачный диэлектрик, в глубине пластины мерцали напыленные вручную индукционные катушки и резисторы, а сверху, выстроившись аккуратными рядами, словно вышедшие на парад шеренги микроскопических боевых машин, черных с серебристо-белыми знаками отличия, стояли дорогущие редкие чип-компоненты. Это был фактически комплекс энергоконтроля — вроде тех, что стоят на электростанциях, только крошечный, рассчитанный на слабые токи и созданный специально, чтобы запитать одного-единственного сверхсложного робо. Он обладал собственными процессором и памятью — записывал в себя точки подключения, мог самостоятельно подбирать нужные уровни подачи энергии и понимать, работает ли включенный в него прибор. Если бы Хинта отнес эту вещицу в школу и объяснил, для чего она нужна, ему бы зачли автоматом три следующих класса роботехники. Это был по-своему шедевр, и все же, глядя на свою работу, Хинта содрогался от осознания ее грубости. Каждая плата-лепесток внутри тела Аджелика Рахна была микроскопическим городом. В сравнении с этими городами работа Хинты могла сойти разве что за деревню дикарей-великанов, эдаких громил, строящих себе хижины из цельных монолитов меди и кремния.