У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович. Страница 18

Не дождавшись ответа от Поггендорфа, Майер пишет новую работу — «Замечания о силах неживой природы». Он не сомневается, что открыл не известный науке закон. Теперь он формулирует этот закон более четко, подкрепляя его примерами. Сила (энергия, как мы теперь говорим) так же неразрушима, как и вещество, доказывает Майер. Ничто не происходит из ничего. Ничто не превращается в ничто. Сила может принимать скрытую неподвижную форму. Различные формы сил — теплота, электричество, химические процессы — превращаются друг в друга. Превращаются, преобразуются, но не исчезают.

Майер работает в одиночку, и ему очень трудно. Он обращается к ученым, но те его не понимают, мысли его слишком необычны, смелы. Майер пишет Бауру, который все еще в Париже. Роберт излагает открытый им закон, просит совета, поддержки. Баур молчит. Второе письмо. Опять молчание. Да, Баур деликатен, он не может прямо сказать другу: Роберт, это ерунда…

Вторая статья Майера попала в хорошие руки — к знаменитому химику Юстусу Либиху, который редактировал «Анналы химии и фармации». Либих статью напечатал почти сразу, в 1842 году, и послал автору ободряющее письмо, в котором советовал продолжать работу.

В том же году Майер женился. Знать бы ему, что эта милая воспитанная девушка, которую он бережно ведет к алтарю, и ее отец, почтенный торговец Клосс, и ее неисчислимая родня, — знать бы ему, что все они станут злейшими его врагами и вкупе с тюбингенской профессурой изломают, исковеркают его жизнь!

В жестокие тиски попал великодушный, незлобивый Роберт Майер: с одной стороны — обыватели, наделенные учеными званиями, с другой — просто обыватели, жена и ее родня. Чего же, собственно, добивались они от Майера? Чтобы он стал «нормальным» человеком, филистером, чтобы думал и жил, как все, чтобы отказался от научных открытий. Он не сдавался. Но он не был борцом, он умел только мыслить — широко и захватывающе смело. И в конце концов они его свалили…

Немецкое слово «филистер» заключает в себе довольно сложное понятие. Филистерство — не просто мещанство, не просто тихая обывательщина, обволакивающая человека тиной безмыслия. Филистерство — явление еще более страшное. Это и лицемерие, и косность, и самодовольство, мещанское самодовольство без конца и края. Филистер не позволит себе усомниться в своей правоте. Он воинствен, он первым нападает на каждого, кто выйдет за пределы привычных понятий. Филистер нередко образован, умен, начитан — природа отказывает ему лишь в таланте. Нередко он занимает высокий пост. Но тем он опаснее. Филистерство многолико и живуче. Веками оно, как мертвая тень, крадется следом за живой мыслью. И нередко случается, что тень гасит мысль в самом зародыше…

Берегитесь, Майер, берегитесь филистеров! Но Майер слишком занят, чтобы остерегаться…

Обе группы филистеров, душащих Роберта Майера, подогревают друг друга. Дома считают его ненормальным — ведь почтенные ученые говорят, что его идеи — бред; а в профессорские круги проползают подхватываемые с ликованием слушки о том, что хейльброннский доктор выживает из ума и жить с ним в одном доме становится невозможно.

А мысль Майера устремляется дальше. Сформулировав закон сохранения и превращения энергии, Майер, словно волшебную палочку, прикладывает его к разным явлениям неживой и живой природы. И поразительные вещи открываются перед ним.

Спустя два года после женитьбы тридцатилетний Майер закончил статью «Органическое движение в его связи с обменом веществ». Применяя открытый им закон, Майер в этой работе сокрушил виталистов, считавших, что в живых организмах содержится «жизненная сила» — особое, нематериальное начало. Сторонники «жизненной силы», говорил Майер, восстают против духа прогресса, проявляющегося в современном естествознании, и возвращаются к прежнему хаосу самой необузданной фантазии.

Таких идей филистеры не могли простить.

В этой же статье Майер обращается к растениям. Они давно занимали его ум. А во время путешествия он окунулся в густой, жаркий, пряный океан тропической растительности Индонезии. Его живое воображение было потрясено этим буйным разгулом зеленой стихии.

Его не покидала мысль о какой-то особенной роли растений в жизни Земли. Майер знал работы Соссюра и его предшественников, знал, что растения на свету усваивают углекислый газ воздуха, который служит для них источником питания. Да, на свету, только на свету… Но что же происходит с лучом, упавшим на зеленый лист? Ясно, что свет не может исчезнуть бесследно в растении. «В растении имеет место лишь превращение, а не нарождение вещества… Растения и силу могут только видоизменять, а не создавать». Свет — это сила. Во что же обращается в зеленом листе сила, энергия луча? В химическую энергию. «Природа поставила себе задачей перехватить на лету притекающий на Землю свет и превратить эту подвижнейшую из сил в твердую форму, сложив ее в запас. Для достижения этой цели она покрыла земную кору организмами, которые, живя, поглощают солнечный свет… Этими организмами являются растения. Мир растений образует резервуар, в котором закрепляются и накопляются в целях их использования быстро летящие солнечные лучи…»

Растение слагает лучи в запас?! Майер слишком строг к себе, чтобы считать это доказанным. Это лишь догадка, которую надо подкрепить опытами. И какая радость ждет ученого, который сумеет поставить такие опыты, требующие больших познаний, таланта, терпения и времени, времени, времени!

Словно видя перед собой того человека, который возьмется разгадать эту тайну, Майер взволнованно говорит ему:

— Прежде всего возникает вопрос: тот свет, который падает на живые растения, действительно ли он получает иное потребление, чем тот свет, который падает на мертвые тела?!

Несколько позже соотечественник Майера Герман Гельмгольц, тоже врач по образованию, тоже посвятивший себя физике и тоже, независимо ни от кого, одним из первых сформулировавший закон сохранения и превращения энергии, — Герман Гельмгольц пришел к такой же догадке.

…Еще при жизни Майера и Гельмгольца нашелся в России ученый, который поставил своей целью дать «всесторонний экспериментальный ответ» на вопрос, поставленный двумя немцами, и, потратив на это полстолетия, добился блистательнейших результатов, обессмертивших его имя. Этим ученым, который решил доказать и доказал «солнечный источник жизни», был Климент Аркадьевич Тимирязев. Свою книгу — «Солнце, жизнь и хлорофилл» — он посвятил великим германским ученым — Роберту Майеру и Герману Гельмгольцу…

Статью «Органическое движение» Майер послал Либиху, с такой охотой напечатавшему предыдущую его работу. Но тут последовал неожиданный отказ. Либих даже не сам, а через своего ассистента передал Майеру, что «Анналы» загружены химическими работами, и посоветовал обратиться к Поггендорфу.

Ну, с Поггендорфом Майер уже имел дело… Надо полагать, что Либих этого не знал и вовсе не желал обидеть Майера. Просто Либих, видимо, решил, что работа, в которой идет речь о приложении закона физики к органическому миру, больше подходит для «Анналов физики».

Но что же Майеру делать? Он выпускает в свет «Органическое движение» отдельной книжечкой на собственные средства.

Филистеры от науки подняли вой. Новая работа Майера вывела их из себя.

Некий Пфафф, профессор физики и химии, вопил:

— Существуют вечные, неизменные силы, которые из ничего порождают движение, не меняясь при этом сами!..

Дома не лучше. Торговец Клосс убеждает свою дочь:

— Твой Роберт сумасброд, если не хуже. Ему дали должность главного хирурга города, у него богатая практика, а он, кажется, задумал лишить себя всего этого и пустить семью по миру. Все здравомыслящие ученые говорят, что эта книжечка, которую он издал у Дрекслера, — чушь, бред. Нет, ты должна его образумить, это в конце концов твой долг.

Сжав руки на груди, фрау Майер вечером повторяет все это мужу, — в смягченной форме, конечно. От себя она добавляет: не пристало ему, врачу с дипломом, брать уроки физики и математики. Конечно, Баур его друг, но если в городе узнают, что доктор учится, как гимназист, то его перестанут уважать и он потеряет практику.