Внеклассное чтение. Том 2 - Акунин Борис. Страница 2

– Что вы, мужчина, выдумываете? – вступила в беседу постного вида девушка в таком же, как у забывчивой дамы, чёрном платке. – Вы старца-то хоть видели? Ему лет пятьдесят, никак не больше. А партизанам вашим было бы уж все восемьдесят.

Старичок снисходительно улыбнулся.

– Э-э, милая моя, небольшая, я вижу, в вас вера-то. – И перешёл на таинственный шёпот. – В восемьдесят лет на пятьдесят выглядеть – это ещё не штука. А я вам вот что скажу: старец Сысой и есть Даниил-праведник. В войну партизаном представился, чтоб святая поляна смертоубийством не осквернилась. А ныне вернулся сюда в облике отшельника, потому времена теперь такие, что без праведников пропадём все. Спроста, что ли, по-вашему, именно здесь скит построился?

– И ты хочешь, чтобы я верил в эти сказки Шехерезады? – тихо спросил жену седовласый.

– Во что? – удивилась та. – Какие сказки?

Мужчина растерянно заморгал глазами.

– Зиночка, ну что ты. Сказки Шехерезады, «Тысяча и одна ночь». Али баба, Аладдин. У нас на полке стоит, красивая – такая книга с золотым обрезом. Помнишь?

– Да, – неуверенно ответила женщина. – Кажется, помню…

Очередь двигалась довольно быстро. В ворота вошла и постная девушка, и старичок мистического уморасположения. Подошёл черёд состоятельной пары.

Выслушав, что нашёптывает женщина, инок перелистнул амбарную книгу, сказал:

– Сегодня, в два. Проходите в скит, вас разместят.

Выразительно постучав костяшками по крепкому косяку, владелец лимузина спросил:

– Послушайте, человек божий, а что это вы от нас, недостойных, стенами да запорами отгородились?

Женщина испуганно схватила своего неуёмного супруга за рукав, однако привратник на дерзкий вопрос не рассердился. Ответил, впрочем, непонятно:

– Это не мы от вас отгородились, а вы от нас. Следующий!

У Фандорина спросил:

– Вам что от старца нужно? Помощь или моление?

– Помощь, мне очень нужна помощь.

– Тогда… – Послушник снова перевернул страницу. – Послезавтра, в четверть седьмого утра.

– Но почему так нескоро? – возмутился Николас. – Этих вон на сегодня назначили! Или у вас в скиту по одёжке встречают, как в миру?

– У нас две очереди, на помощь и на моление. За молением мало кто приходит, всё больше за воспомоществованием, потому туда и очередь длиннее. – Посмотрев на обтрёпанные брюки паломника, все в катышках от ваты, инок строго сказал. – Только учтите, зряшно старец никому не помогает. И мне наказал: «Халявщиков в шею». Старец деньгам счёт знает, он в мирской жизни банкиром был.

Фандорин удивился: выходит, патрон своих прежних занятий не скрывает и не стыдится?

– Мне не денег надо. Мне бы просто с ним поговорить. Мы старые знакомые, даже друзья. Скажите ему – Николай Фандорин пришёл.

Привратник зевнул, перекрестил рот.

– Старцу теперь все друзья, что знакомые, что незнакомые… Если вы не за денежным воспомоществованием, тогда запишу в очередь на моление. Нынче в два тридцать приходите. Следующий!

Устройство скита было такое: «пещера», где проживал сам старец, братская изба, гостевой дом для паломников, поделённый на две половины, мужскую и женскую, и хозяйственный блок с собственной мини-электростанцией. Все постройки из гладко оструганных брёвен, с крышами из жизнерадостной зеленой черепицы. Ни церковки, ни часовни внутри ограды не было – только икона Спасителя, да и та в необычном месте: прямо на сосне. Над иконой остроугольный навес от дождя, по бокам защитные дощечки, отчего вся конструкция смахивала на скворечник.

Загадка разъяснилась за трапезой, когда Фандорин с другими паломниками ел постные щи с кашей (оба немудрящих блюда показались изголодавшемуся магистру необыкновенно вкусными). Соседи по длинному дощатому столу сообщили, что старец, оказывается, в монахи не постригался, да и в священники не рукоположён. Приходящих не благословляет, потому что не имеет такой власти, а просто молится вместе с ними, и это многим помогает. Один желчный дядька, приехавший за молением из Петербурга, сказал, что церковное начальство поначалу даже запрещало верующим ходить в лес к старцу и сменило гнев на милость, лишь когда Сысой пожертвовал миллион на иконную фабрику. Правда, несколько других паломников объявили эту информацию злостным измышлением и клеветой, в результате чего в трапезной разразился небольшой скандал, но скоро утих – настроение у присутствующих все же было торжественное, благостное.

Слушать, как о компаньоне, которого Ника знал совсем с иной стороны, говорят с замиранием голоса и благоговением, было удивительно. Неужто бывает, чтобы человек до такой степени изменился? Это правда, что он уже довольно давно стал увлекаться божественным и терять вкус к предпринимательству. В последний год мирской жизни партнёр вёл полузатворническое существование, они с Николасом совсем перестали встречаться. Но дистанция между набожным бизнесменом и лесным отшельником слишком уж велика. Он был такой жовиальный, любитель выпить и закусить, и вдруг – святой старец, к которому едут издалека за молением и помощью.

Моление Николасу, конечно, не повредило бы, но лучше все же было бы получить помощь. В прежние времена, когда Сысой ещё не был Сысоем, вряд ли бы он стал молиться, но уж помог бы наверняка…

Ровно в половине третьего, ужасно волнуясь, Фандорин поднялся на крылечко «пещеры» – славного, аккуратного домика с белыми занавесками на окнах.

Оказалось, рано. Давешняя пара, которой было назначено придти в два, ещё дожидалась своей очереди – сидела в прихожей, а из открытой двери кельи доносился негромкий, хорошо знакомый Николасу голос с лёгким кавказским акцентом.

– …Как «зачем»? – удивлённо спросил голос. – Так-таки не знаешь, зачем на свете живёшь? Смешная какая!

Дама держала свою норковую шубку на коленях, нервно мяла кружевной платочек с монограммой. Фандорину кивнула, как знакомому, и шепнула:

– Задерживаемся. Женщина, которая перед нами, никак не уйдёт.

– Тсс, – шикнул на неё муж, прислушиваясь к разговору в келье.

Выражение лица у него было насмешливо-удивлённое, но скорее все-таки удивлённое, чем насмешливое.

– Не знаю, отче, – подтвердил унылый голос, женский. – Зачем родилась, зачем столько лет ела, спала, работала? Зачем замуж вышла, зачем четверых детей нарожала? Кому они нужны, кому я нужна? Я что к вам пришла-то. Мысль одна покоя не даёт. Я в семь лет туберкулёзом заболела. Все думали – помру. Но врачи попались хорошие, выжила. А теперь думаю: зачем выжила-то? Если б тогда умерла, всем лучше бы было, и мне первой. Никакой во мне искры нету, никакого таланта. Никогда не было ни мне от жизни радости, ни ей от меня…

– Это правильно, – охотно согласился старец. – Битый час с тобой толкую и вижу, что женщина ты нудная и глупая. Всё ноешь, ноешь – у меня аж зуб под коронкой из-за тебя заболел. А все же жизнь свою ты не напрасно прожила.

Паломница вяло протянула:

– Это вы из доброты говорите, в утешение.

– Нет, раба Божья, я попусту воздух сотрясать не привык, не такой у меня бэкграунд.

– Что не такой?

– Биография не такая, чтоб языком болтать, поняла? Как же ты зря жизнь прожила, если четырех детей в мир привела? Знаешь, что такое ребёнок, глупая? Это тебе лишний шанс свою жизнь оправдать. Выигрышный лотерейный билет. Пускай у тебя жизнь не задалась, пускай ты самое что ни на есть пустое существо, но если ты родила ребёнка, все меняется. Поняла?

– Нет, отче, не поняла.

– Фу, дура какая! – загорячился Сысой. – Я тебе русским языком толкую: лотерейный билет, поняла? Может, для того тебя Господь от туберкулёза и спасал, чтобы ты ребёнка родила – такого необыкновенного, какого прежде ещё не бывало. Может, от твоего ребёнка весь Божий мир лучше станет! А у тебя лотерейных билетов целых четыре, и на каждый ты можешь Грин-карту выиграть – да не в какую-то там Америку, а в рай!

– За детей-то? – усомнилась паломница. – Да мой старший в тюрьме сидит, по третьему разу. Сашка, второй, учиться не захотел, в армии сейчас. Дурень дурнем. А дочки-близняшки, Олька и Ирка? Тринадцать лет, а уж размалёванные ходят, по подвалам шляются. Глаза б мои на них на всех не смотрели.