Внеклассное чтение. Том 2 - Акунин Борис. Страница 7

Я – храбрый? Я лев? Митя перестал дрожать и стал думать о том, сколь велика разница между тем, каков ты есть на самом деле, и тем, как тебя видят другие люди. Вот плотоядный чиновник Сизов назвал его «бесенышем». Почему? Что такого привиделось его больной фантазии в семилетнем мальчике? Сколь интересно было бы заглянуть в мозг, помрачённый недугом!

– Позволь спросить, – прервал его размышления Фондорин. – Отчего ты разговариваешь с госпожой Хавронской так странно? Верно, тут есть какая-нибудь особенная причина?

Митя заколебался: не рассказать ли всю правду – про коварного итальянца, про яд, про жизнь в Эдеме и изгнание из оного?

– Ты сомневаешься? Тогда лучше промолчи. Я вижу, здесь какая-то тайна. Не нужно раскрывать её мне из одной лишь признательности. Данила Фондорин любознателен, но не любопытен. Давай лучше решим, как уберечь доверившуюся нам даму от хищных зверей. Один раз ты уже спас её, – присовокупил он, великодушно уступая всю заслугу Мите, – так давай же доведём дело до конца. Павлину Аникитишну не оставят в покое, в этом можно не сомневаться. Путь до Москвы ещё долог, изобилует пустынными местами. Я не стал говорить этого при графине, но вряд ли случайные попутчики станут ей защитой от гонителей.

– Это верно, Пикин свидетелей не испугается. – Митя оглянулся на дверь, ведущую на улицу. – Прежде всего нужно побыстрей уехать. Вы ведь слышали, что этому прооперированному подвластна городская полиция? Когда он вернётся в сознание, гнев его обратится против нас.

Фондорин вздохнул.

– О, несчастная Россия! Отчего охрану закона в ней всегда доверяют не агнцам, но хищным волкам? А об этом человеке не беспокойся. Когда он очнётся от полученного удара, ему будет о чем подумать и чем себя занять.

– …И посему мы с Дмитрием пришли к выводу, что нам лучше расстаться.

Так закончил Данила речь, обращённую к Павлине, – краткую и весьма убедительную.

Только Дмитрия зря приплёл. Впрочем, Хавронская приняла последнее за шутку, призванную скрасить мрачный смысл сказанного, и слегка улыбнулась, но всего на мгновение.

– Вы покидаете нас, добрый покровитель? – грустно спросила она и поспешно оговорилась. – Нет-нет, я не ропщу и не осуждаю. Я и так подвергла вас слишком большой угрозе. Благодарю вас, Данила Ларионович, за все. У нас с Митюшей есть карета, есть кучер. Доберёмся до Москвы сами. Бог милостив, Он не оставляет слабых.

Фондорин закусил губу, кажется, обиженный её словами, но разуверять Павлину не стал. Вместо этого сухо сказал:

– Вы заблуждаетесь, графиня, по всем трём пунктам. У вас не будет ни кареты, ни кучера, ни мальчика. Я забираю их себе.

– Как так? – пролепетала она. – Я не понимаю!

– Карета хорошо известна вашим преследователям, по ней вас легко выследить. Нанятый кучер не понадобится – у вас будет другой возница. А что до Дмитрия, то он поедет со мной.

– Но я по-прежнему не понимаю…

– Да что тут понимать! В вашей карете поеду я. Сяду у окошка, надену ваш плащ, надвину на лицо капор. Казачок сядет на козлы к кучеру, чтобы его все видели. Никому в голову не придёт, что вас в карете нет. Вашим преследователям скажут, что вы отправились дальше по Московскому тракту.

– А куда же я? – Павлина захлопала длинными ресницами.

– Сейчас я посажу вас в извозчичьи санки и отправлю к своему доброму знакомцу, о котором уже поминал. Вот письмо, в котором я прошу его отправить вас окольной дорогой в Москву в сопровождении верного слуги. Модест исполнит все в точности, он мерный человек и мой брат.

– Родной брат?

Графиня всё не могла опомниться.

– Духовный брат, а это больше, чем родной.

– Но… но гнев этих злых людей обратится на вас, когда они обнаружат подмену!

– Пускай это вас не беспокоит.

– Как это «не беспокоит»?! – перешла она от растерянности к сердитости. – Неужто вы, Данила Ларионович, так про меня полагаете, что я способна бросить своего малыша на растерзание Пикину? Да и ваша судьба мне небезразлична. Нет-нет, ваш план решительно нехорош! Лучше оставим карету здесь и воспользуемся великодушной помощью вашего друга. Поедем окольной дорогой вместе!

Павлина порывисто вскочила, бросилась к Фондорину, умоляюще воздев руки. Её глаза заблестели от слез.

Сидевшие в зале наблюдали за этой сценой с любопытством. Митя подумал: эк мы их нынче развлекаем, чистая пантомима.

– Ну пожалуйста! – прошептала графиня и вдруг пала на колени.

Данила осторожно погладил её по волосам.

– Милая Павлина Аникитишна, нужно повести погоню по ложному следу. И не тревожьтесь за нас. Мы с Дмитрием никому не интересны. Догонят нас, увидят, что обмишурились, да и отпустят. На что им старик с младенцем? А вот если вы с мальчиком поедете в своём дормезе, вас непременно догонят и похитят. Какая участь тогда ожидает и вас, и бедного малютку?

Последние слова златоуст произнёс с особенной выразительностью и подмигнул Мите: каково тебе понравилось про «малютку»?

Хавронская медленно поднялась.

– Вы правы, сударь… Но обещайте, что доставите мне Митюнечку в Москву, я так полюбила этого несмышлёныша! – Тихо прибавила. – И вас, Данила Ларионыч, я тоже буду ждать…

Отъехали от «Посадника» самым явственным манером. Митя сидел на козлах рядом с кучером, Данила прислонился к окошку, лицо прикрыл и обмахивался белым платком, вроде как от духоты, хотя к ночи приморозило. На крыльце стояли двое из гостиничной прислуги, глазели. Прискачет погоня – расскажут: искомая особа отбыла со своим казачком в направлении Московской заставы. А подлинная госпожа Хавронская тем временем выскользнула через заднюю дверь, никем не замеченная.

Потом Митя переместился в дормез. Разогнались по снежку, оставили старый город Новгород мёрзнуть под жёлтой луной, ждать рассвета.

Что-то Фондорин был на себя не похож. Спать не спал, а рта не раскрывал и на вопросы, даже самые соблазнительные, вроде наличия на Луне фауны или химического состава эфира, отвечал одним хмыканьем.

А когда Митя, отчаявшись подбить спутника на учёную беседу, начал клевать носом, Данилу вдруг прорвало.

– Это у них в крови, – заговорил он горячо, словно продолжая долгий и жаркий спор. – Даже у самых лучших! И они в том неповинны, как неповинен в жестокости котёнок, забавляющийся с пойманным мышонком! Как неповинна роза, что источает манящий аромат! Вот и они манят, следуя голосу своего инстинкта, порождают химеры и несбыточные мечты!

– Кто «они»? – осведомился Митя, дождавшись паузы.

– Женщины, кто ж ещё! Ах, друг мой, дело даже не в них, дело в тебе самом. Всё ждёшь, что эта напасть тебя оставит, надеешься, что с сединой придёт блаженное упокоение и ясность рассудка. Увы, годы проходят, а ничто не изменяется. «Буду ждать», сказала она тем особенным тоном, каким умеют говорить только прекрасные женщины. Можешь не уверять меня, я и сам знаю: она не имела в виду ничего такого, что я хотел бы себе вообразить. Любезность, не более ТОГО. И даже быть ничего не может! Кто она и кто я? Довольно взглянуть в зеркало! О, как завидую я господину Сизову, что лежит сейчас в постели и досадует на приключившуюся с ним метаморфозу. Он должен быть благодарен мне за то, что я навсегда избавил его от проклятого бремени чувственности!

Митя слушал сетования старшего друга очень внимательно, но смысл слов, вроде бы понятных, ускользал. Однако последнее замечание было интересным.

– Вы избавили его от чувственности посредством удара в область чресел? Неужто центр, ответственный за чувства, находится именно там? – живо спросил Митридат и осторожно потрогал рукой мотню.

Фондорин покосился, проворчал:

– Беседуя с тобой, забываешь, что ты ещё совсем дитя, хоть и весьма начитанное.

Отвернулся, больше делиться мыслями не захотел.

Ну и пожалуйста. Митя поднял воротник, прижался к печке и проспал до самых Крестцов, где поменяли графининых лошадей на казённых. Они, может, и плоше, зато свежие.