Танцы минус (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 18

— На столе! — заказывают молодожены, блестя глазками.

Один из столов тут же выдвигается в центр. Михаил Степанович с присущей ему обстоятельностью проверяет «технику безопасности» — надежно ли стоят ножки, не качается ли стол, и вообще — выдержит ли меня конструкция. С этой целью уже изрядно подвыпивший Степаныч сам несколько раз прыгает на столешнице, вызывая гомерический хохот публики. Иду за кулисы. В мото-амуниции не больно-то станцуешь. Штаны еще полдела, а вот мотоциклетные сапоги с защитой…

Девчонки тут же подбирают мне трико. Предлагают чешки, но я отказываюсь. Босиком мне действительно привычнее. Думаю, а потом бракую и трико. Прошу дать мне наряд актрисы кордебалета. Тряхнем стариной!

Мое появление в этом костюме вызывает веселый шум. Мужики аплодируют и свистят, дамы хихикают, прикрывая рты ладошками. Под улюлюканье забираюсь на стол. Делаю книксен, держа юбочку пальчиками и замираю в ожидании музыки. Канкан соло на самом деле штука непростая. Одно дело, когда девчонки в шеренге кордебалета синхронно взмахивают ножками, и совсем другое, когда тебе нечто подобное надо сбацать одной. И не как фоновый танец, а как нечто самостоятельное.

Но я справляюсь, о чем свидетельствует возбужденный рев публики в особо пикантных местах. Каблучки туфель стучат по столешнице в такт мелодии, юбка взвивается и опадает, то открывая ноги, как говорит мой папа: «по самое не балуйся», то пряча даже колени. Когда мелодия смолкает и аудитория взрывается одобрительным гвалтом и громкими аплодисментами, кланяюсь, прижав руку к сердцу. А потом, пустив в возбужденную публику стайку воздушных поцелуев, скрываюсь за кулисами. Вот только далеко уйти не успеваю, потому как на самой границе света и тени наталкиваюсь на Егора…

После плохо понимаю, что происходит. Все еще захваченная волной танца, позволяю ему утащить себя в темноту закулисья. Мне кажется совершенно естественным, правильным, что там он валит меня на кучу какого-то тряпья, задирает юбку, с треском лопнувшей материи стаскивает с меня специальные сценические панталончики — все в мелких рюшечках. Более или менее начинаю осознавать, что происходит, только когда Егор врывается в меня с таким напором, что я невольно вскрикиваю. Все-таки габариты у него, как опять-таки выражается мой отец, «призовые». Но боль проходит мгновенно, смытая совсем другим чувством. Как же я люблю его, как же я по нему скучала, как же мне не хватало его страсти, его желания, его запаха и вкуса! С восторгом вспоминаю, впитываю в себя его дыхание, хриплые, задушенные стоны, почти рык, который он издает, продолжая с силой вонзаться в меня.

Он кончает первым, когда я еще только «на подходе»… Обычно-то я успеваю, а вот сегодня что-то нет…

Когда я еще лежу, пытаясь прийти в себя, он уже на ногах. Запихивает свой прибор (ну папа!) в раззявленные джинсы, дергает молнию вверх, едва не прищемив самое ценное, а потом наклоняется ко мне и со всей дури отвешивает звонкую пощечину.

— Как, оказывается, мало я о тебе знал, женушка…

Уходит. И вот что это было? Откуда он взялся? И почему я такая везучая? Что б ему появиться или чуть раньше, или чуть позже. Так ведь нет — как раз, когда я зажигала на столе… А с другой стороны — какого черта?! Я что на этом столе групповым сексом занималась?!! И потом, если уж я так ужасна и так шокировала его своим танцем, чего ж он на меня кинулся как зверь голодный? От великого презрения что ли?

Сдерживая слезы, иду в артистическую, в которой осталась моя собственная одежда. Помыться бы еще. Егор-то в запале ни о каком безопасном сексе и не думал… Между ног липко, горячо и все пульсирует. И мышцы на внутренней стороне бедер дрожат мелкой припадочной дрожью… В гримерке нахожу банку с влажными салфетками. Стаскиваю с себя измятый и порванный костюм. Надорвал его и на груди тоже, зараза! И когда успел? Даже не заметила. Потом обтираюсь кое-как и натягиваю на себя свою амуницию. Ноги по-прежнему дрожат, руки тоже. В голове гулко и темно, как в закрытом на ремонт кинозале, где все «кино» уже давно кончилось. Исправно работают только слезные железы. Слезы так и капают из глаз одна за другой.

Понимаю, что на арену, в компанию, которая продолжает праздновать свадьбу, вернуться уже не смогу. Заплаканная, да еще и вон — на физиономии малиновым цветом налилась Егорова пятерня.

Иду к выходу. Туда, где меня дожидается мой мотоцикл. Стараюсь не шуметь, чтобы не дай бог не привлечь чьего бы то ни было внимания. И вдруг за кучей ящиков слышу голос моего отца… Звучит он глухо и в нем столько мольбы и страдания, что я невольно застываю на месте. Слышно плохо. С кем же он говорит? О чем умоляет? Очевидна только просительная интонация. И злой, резкий ответ его собеседника. А потом и вовсе звук удара и вскрик. Кидаюсь вперед, но в темноте зацепляюсь ногой за что-то брошенное в проходе и с грохотом врезаюсь в расставленные здесь же ящики. Когда поднимаюсь и наконец-то огибаю их груду, за ней никого уже нет.

Ничего не понимаю. Надо найти отца, поговорить с ним. Кто это был? Кто кого ударил и из-за чего? Ничего подобного в нашем цирке не было никогда. Слезы пропали. С силой тру щеки, чтобы разогнать кровь и сделать отпечаток Егоровой пятерни не таким очевидным. Придется вернуться…

За одним из столов на арене вижу отца. А рядом с ним… Ну да! Иван Яблонский собственной персоной. Это что же получается, отец только что с ним говорил? Да нет! Не похоже. Там дело кончилось руганью и дракой, а эти сидят чуть ли не в обнимку и смотрят друг на друга весело и по-доброму. Отец замечает меня.

— О, а вот и она, моя девочка! Маш, смотри, кто к нам приехал.

— К нам приехал, к нам приехал, Иван Яблонский дорогой! — тут же подхватывает публика хором, и Яблонский хохочет довольно.

Подхожу поближе, пытаюсь что-то рассмотреть на лице отца, в его глазах. Какой-то отсвет того, чему свидетелем я, можно сказать, стала. О чем он умолял того типа так слезно, с таким надрывом? Господи! А вдруг он говорил с Егором? Вдруг видел что-то из произошедшего между нами только что и попытался вмешаться. В чем-то убедить моего мужа, уговорить его… И кто тогда кого ударил? Скорее уж Егор, он как раз в соответственном настроении. Щека моя так и горит до сих пор. Но если это так, если он поднял руку на моего папу…

Встряхиваю головой. Нечего заниматься пустыми домыслами! Надо сначала поговорить с отцом и все выяснить. Но, похоже, разговор этот придется отложить. Папуля намертво приклеился к Яблонскому.

— Опоздали вы, Иван, эх чуть-чуть опоздали. Тут Машка на столе такой танец отчубучила!

— Та-а-анец? Да еще на столе? А на бис?

— Потом как-нибудь.

Опять тру щеки. На всякий случай. Смотрит прищурившись, словно отпечатки пальцев на моей пострадавшей щеке идентифицировать хочет.

— А пощечинами тебя что ли поклонники таланта приветствовали? Вместо аплодисментов?

— Какими еще пощечинами? — кошусь на отца.

Он к счастью отвлекся на разговор с другим своим соседом. Иван понимает намек. Встает, подхватывает меня под локоток и отводит в сторону.

— Лечится?

— Нет. Кажется уже нет. Но спасибо за поддержку.

— Не за что.

Целует мне руку. Да, отличие разительно. Один руки целует, другой пощечины отвешивает. Так почему я тогда как дура распоследняя люблю не первого, а второго? И сплю тоже не с первым, а со вторым?

— Хотите посмотреть?

Это мой отец. В руках у него камера, с оттопыренным в сторону окошком экрана. Папа запускает запись и передает камеру в руки Яблонскому. Понимаю что кто-то из сидящих за столом записал на видео мой «настольный» танец. Забавно посмотреть на себя со стороны. Вот я делаю книксен. Лицо оживленное, глаза блестят задором и смущением. Вижу на маленьком экранчике видеокамеры какое-то мелькание у себя за спиной, в складках кулис. Кто-то там стоит… Вот к этому человеку присоединяется еще кто-то. Что они там делают? Странно… Все смотрят на меня, а они заняты лишь своей беседой. Надо попросить у хозяина запись и посмотреть на большом экране…