Красные камзолы (СИ) - Ланков Иван. Страница 31

По идее контролем территории должны заниматься иррегулярные части. Чугуевские и слобожанские казаки, калмыки, башкирские тысячи. У тех с конями было вроде как все нормально. Они так же должны были взять на себя функции военной полиции. Контролировать передвижения солдат по дорогам, ловить дезертиров и прочая комендантская работа. Но у иррегуляров случилась другая проблема. Казаки умудрились на территории Королевства Польша сцепиться с местными шляхетскими ополченцами. Хорошо так сцепиться, счет убитым шел на десятки, а то и больше. И Конференция приняла решение отвести иррегуляров подальше на восток. Лишние потери армии не нужны. Да и грабежи и мародерства на территории формально нейтральной, а по сути вассальной страны — это как-то не очень хорошая идея. Короче, так себе из казаков получилась военная полиция. Доверять таким охранять тылы армии даже граф Шувалов не решился. И это был тот редкий случай, когда решение графа Шувалова в войсках не стали называть блажью и дуростью.

В общем, Каргопольский драгунский полк скоро закончит охранять наш участок Рижского тракта и уйдет на юг, вслед за всей остальной кавалерией. И дороги надо будет охранять нам, до тех пор пока на север не пройдет последний из расквартированных вверх по Двине полков. А затем снимемся и мы, передав контроль над дорогой Азовскому полку, который стоял следующим после нас на дороге к Риге. Так что надо готовиться и к перебазированию, которое случится в конце июля — начале августа, и к активному патрулированию все время, что осталось до отбытия. А это — от двух недель до месяца.

А зачем, собственно, патрулировать? Так понятно зачем. Что такое марш полка? Это поломанные телеги и солдаты, оставленные эти телеги ремонтировать. Это и просто отставшие бойцы — которые заболели какой болезнью, обессилили или просто получили травму в пути — ну мало ли, ноги сбили или об телегу неудачно приложился, когда ее из очередной ямы выталкивал. Дизентерия, опять же — вечный спутник марширующего войска. Больных, истощенных и отстающих хватало у каждого полка. Несколько таких бедолаг, например, сейчас отдыхали и приводили себя в порядок в тех двух деревнях, в которых квартировала наша рота. Это была часть моей работы в качестве и.о. писаря — записать имя-фамилию такого отставшего, чтобы сообщить о нем в его полк. Ну и при случае сопроводить к своим или передать патрульным каргопольцам, авось те подсобят.

А еще армия на марше — это неплохая мишень для лихих людей. Не то чтобы куш сорвать, но руки погреть можно. Казенное — значит ничье. У государства много, оно не обеднеет, ага. Так что можно попробовать наложить лапу на госимущество. Где-то сторговаться с дельцами из "общества", где-то тайком стырить с ночного бивуака, а где-то можно и просто налет устроить на тех несчастных, что пытаются воскресить сломанную телегу с армейским хозяйством. А телеги на этих дорогах ломаются часто. Особенно армейские. Я уже упоминал, что военные повозки зачастую отвратительного качества, купленные интендантами у мастеровых с большим дисконтом? Ну вот. Короче говоря, вокруг марширующей армии постоянно крутится большая свора шакалов, норовящая отщипнуть себе кусочек или просто прибрать к рукам все, что плохо лежит. А в армии очень много чего плохо лежит. И с чего б ему лежать хорошо, если офицеры в большинстве своем уехали на каретах да верхами в Ригу, кутить и радоваться жизни? Зачем идти вместе со своими солдатами, когда весь многодневный марш можно переждать в уюте и теплоте какого-нибудь дворянского собрания, салона или как там нынче тусовки для власть имущих называются. В общем, глотать пыль и месить грязь вместе с пехотой — дураков нет. Потому роты идут под управлением унтеров, капралов и редких младших офицеров. Причем офицеры эти, как правило, остаются с войсками не потому, что такие прям сильно ответственные и переживают за службу, а потому что у них попросту нет денег на кутеж в большом городе. А, значит, они тоже имеют какой-никакой интерес в том, чтобы часть армейского имущества была на марше "утрачена" за долю малую.

На эти обстоятельства у меня был некий предварительный расчет. А ну-ка если получится словить пару-тройку таких банд и, как завещали герои-революционеры — "Грабь награбленное"? Насчет восемьсот рублей не знаю, но что-то с них приподнять можно. А с миру по нитке — роте зимовка. Рубль — это много или мало? Так-то не знаю, закупками на рынке занимался либо Ефим, как старший артели, либо Семен Петрович, как просто старший. Но если вспомнить табель ротного жалования, с которого я делал несколько копий у Ниронена, то простому мушкетеру положено семь рублей в год на пропитание и сорок рублей в год на амуницию. Причем простым солдатам деньги на амуницию на руки не выдают, ими распоряжается или капрал, или ротный фуриет. То есть, получается, восемь сотен — это совсем не маленькая сумма.

В общем, обо всем этом надо бы потолковать с Ефимом. Крестный у меня, конечно, скотина и вообще я на него до сих пор обиду затаил, но что касается оперативно-розыскных мероприятий — тут он соображает больше меня. Да мне в любом случае надо сразу к нему идти, потому как еще же приказы Ниронена передавать. Потому как завтра с самого утра одно из трех стоящих в деревне капральств должно выйти в патруль на Рижский тракт. Ну и подумать в каком режиме выводить остальных. Чтобы и пожилые солдаты не сильно уставали, и чтобы в группах было достаточное количество "дядек". Во избежание, так сказать.

В деревню я пришел уже затемно. Стояла теплая июльская ночь, громко стрекотали цикады. В заводях на берегу Двины квакали лягушки. Благодать! В такую погоду на шашлыки выехать за город — самое то. Ну или просто посиделки у костра устроить.

В таком вот благостном настроении я дошел до деревни. По идее, сейчас тут должно быть две пары часовых. Одни в центре, другие патрулируют улицы. Остальные солдаты должны бы уже спать и видеть сны. Но… вон, слышу, то тут, то там голоса раздаются. В том числе и во дворе того дома, где квартировал Ефим со своим шестаком. Походу, не один я подумал о посиделках у костра. Ну так-то оно и правда. Лето — оно короткое, его надо успеть прожить как следует. Зимой здесь, говорят, не то что с развлечениями, а вообще с нормальной жизнью туго.

Подхожу. Во дворе горит небольшой костер, у которого сидят шестеро мужчин. Временами в темноте загораются красным угольки от раскуренных трубок. Неподалеку стоит небольшой столик на коротких ножках — больше похожая на лавочку, чем на столик — а на нем квадратные зеленые штофы. Ну, это местные бутылки такие, емкостью почти в литр. Гляди-ка! Бухают. Хотя это и не удивительно. Старые солдаты и капралы с унтерами — они и в Луге были любителями вечерних посиделок с водкой.

Четверо — наши, в том числе и Ефим с Семеном Петровичем. И вон еще капрал Смирнов сидит. Двое — местные, деревенские. Солидные такие мужики, в возрасте. Застолье у них, видимо, уже давно идет. Потому как и разговаривают они громко, и голоса уже достаточно пьяные. Слышу, кто-то кому-то бубнит успокаивающим голосом. И резкий пьяный возглас Ефима:

— Да ты не понимаешь! Я ж к нему… а потом, вот этими самыми руками… И что толку, что ты ему объяснял? Оне такие, оне барчуки, понимаешь? У них там — и слегка подрагивающий указательный палец вверх, выше головы, а потом резкий взмах — Эх, да что тебе говорить, темнота!

Ууу… походу, они уже дошли до стадии "Ты меня уважаешь?" и рассказов про отчаянную обиду на судьбу вообще и кого-нибудь другого в частности.

Подхожу поближе. Блин, надо бы поздороваться, но у меня будто ком в горле. Вижу лицо Ефима и вспоминаю, как он мне руки крутил да на бревне раскладывал. Вместо приветственны слов получается какой-то невнятный хрип.

Ефим поднимает взгляд, осоловевший от спиртного.

— О, крестничек. Явился. Ну рассказывай, чего явился? — и рукой так повел, как бы показывая остальным — вон, глядите кто пришел.

Я прокашлялся, прогоняя предательский ком и слегка сиплым голосом сказал: