Красные камзолы (СИ) - Ланков Иван. Страница 45

Но, с другой стороны, это внушает некоторый оптимизм. Если здесь столько генеральских должностей — то, может, и правда есть возможность дослужиться до такого звания простому солдату? Не такое уж оно и высокое, получается? Ага… Мечтать не вредно. Плох тот солдат, который не мечтает. В эти времена сказано, нет? Вроде Суворов говорил, а вот когда…

Пройтись пешочком от палаточных лагерей до смотрового поля у полковых колонн получилось быстро. А вот дальше дело застопорилось. Выстраивание полков в линии заняло более часа. Причем не обошлось без накладок: при развертывании линии порядки Выборгского полка наехали на место для строя Санкт-Петербургского полка, создалась толкучка, суета и неразбериха. Один из генералов даже вынужден был лично подъехать к полкам и что-то объяснять полковникам, активно жестикулируя. Унтеры постоянно выбегали из строя, указывали куда-то в толпу своими протазанами, кричали капралы… кое-где даже пускали в ход стеки, шпицрутены и обычные затрещины. Худо-бедно огромная толпа людей в красном выстроилось в аккуратные батальонные коробки лишь к полудню.

Да уж. А я так торопился занять свое место в оцеплении. Боялся пропустить зрелище. Зря. Все действия на смотре происходили очень, очень неспешно. И, кажется, основной фишкой смотра было многократное дублирование команд от старшего начальника к младшим. "Начать движение!" — говорил утром полковник Макшеев. Но не полку, а своему адъютанту. Тот поворачивался к начштаба и говорил — "Приказ его высокоблагородия начать движение!". Начштаба кивал и говорил уже своим адъютантам "Начать движение!", те поворачивались к стоящим рядом майорам, те — к капитанам, и уже от капитанов ехали люди к ротам, чтобы там порутчики передавали унтерам все то же "начать движение!". И только когда во всей этой цепочке "начать движение" прозвучит из уст капрала — в колонне начиналось хоть какое-то шевеление.

На дивизионном смотре в эту цепочку добавили еще огромное такое звено в виде семерых генералов с толпой адъютантов и штаба дивизии. Причем ведь каждый участник слышал команду генерала. Но нет, даже не шевелился, пока не получит приказ по цепоче от своего непосредственного начальника. Так и должно быть, что ли?

Потом было приветствие полков. Такое же замедленное и заторможенное. Генералы медленно подъезжали к полку, говорили ему что-то, что с такого расстояния я слышал как:

— А? А?

Потом пауза, еле различимые крики капралов:

— А! А! А-а!

И, после ощутимой паузы, многоголосый лай нескольких тысяч болельщиков, тьфу, то есть солдат:

— Ава-ава-ава-авава!

После чего генералы ехали к следующему полку и все повторялось.

— А? А?

— А! А! Ага!

— Ава! Ава, Ава Ав-Ава!

А зрители ничего так, смотрят не отрываясь. Хотя этому действу до динамики парадов моего времени очень и очень далеко. Одно радует — мой полк выглядит лучше других. Все линии ровненькие, отвечают слаженно, знамена нарядные, желто-красные. У других все хуже. Потому что и сами они бестолковые, и вообще.

Какой-то малец поскреб пальцем жестянку на моей патронной сумке. Я резко повернул голову.

— Дяденька, а это у вас герб какого полка? — робко спрашивает пацаненок лет четырех-пяти.

Строгим менторским тоном отвечаю:

— Видишь вон решетка в центре и ворота? Кексгольмцы мы.

— Да? — глаза ребенка расширились.

— Да — и улыбаюсь в ответ. — Наш полк — во-он там стоит. Видишь, желтые знамена с красными фламами? Это мы.

Я его узнал. Это был тот самый Сашенька, сын предводителя дворянства Симанского, которого мы встретили там, в лесу. Который, стиснув маленькие кулачки, своей спиной старался закрыть дородную кормилицу, хотя роста хватало лишь прикрыть ее колени. А он узнал нас. И с детской непосредственностью стал рассказывать всем зрителям про то, как мы спасли его от свеев в ближайшем лесу.

Смотр еще только начинался, а по группам зрителей уже пополз шепоток, в котором словосочетание "кексгольмский полк" встречалось в разных вариациях. Зрители с удовольствием обсуждали происшествие и всевозможные слухи вокруг него. Благо медленное действо на поле не мешало вести сторонние разговоры. Да уж, связи с общественностью — великое дело. Вон, рекламу полку сделал. Глядишь, и поможет чем-нибудь. Кстати о разговорах. Надо бы мне не столько на поле глазеть, сколько погреть уши на беседах местного бомонда. Я тут все равно навроде мебели стою и на меня внимание никто не обращает…

Смотр продолжался где-то часов до четырех дня. Приветствия, прочтение какой-то пафосной речи перед полками, затем большой молебен где-то на полчаса. Маневры батальонами и перестроения дивизии в одну и в две линии. Мда… Вот перестроения меня откровенно не порадовали. Если мы так долго и печально будем выстраиваться в зоне действия артиллерии противника — добром это не кончится. Все очень, очень медленно. В среднем уходит где-то полчаса на маневр. За такое время можно было бы легко бегом сбегать до горизонта и обратно. Хотя, конечно, почти что километровая линия злых мужиков в красных камзолах со сверкающими на солнце штыками внушает, знаете ли. Так что зрители ничего, вроде довольные.

Под конец программы было торжественное марширование полков мимо группы генералов и громогласный быдыщ из всей дивизионной артиллерии. А это почти три десятка жутко громких орудий. Да, устроить салют в конце парада — хорошая идея. После орудийных залпов не знаю кто как, а я лично проснулся и даже взбодрился. И публика вон, улыбается, все довольны. Да и я, чего греха таить, все же под впечатлением. Это, конечно, не показательные выступления ВДВ, но ощущение сопричастности к тем парням, что в поле грело душу. И все восторженные дамские охи я спокойно воспринимал и на свой счет тоже.

Смотр наконец-то закончился, зрители потянулись обратно к мызе. Уф. Передышка. Честно говоря, стоять истуканом по стойке "смирно" столько часов подряд меня изрядно утомило. Радует лишь, что никаких происшествий не было. Лошади не кидались, дети куда попало не выбегали, все прошло хорошо.

На небольшой полянке у хоздвора мы наскоро перекусили тем, что принес нам из лагеря Семен Петрович — пресные лепешки с молоком и по паре яблок. После чего меня на инструктаж отозвал к ундер-офицеру Фомину Ефим.

— Слушай внимательно, Жора. Рота сейчас будет патрулировать мызу снаружи. Но для караулов внутри генеральская охрана выберет в помощь к своим еще несколько солдат из наших. Ты, скорее всего, попадешь в число выбранных. Потому как тебя приметил и княжич Черкасский, и его охранники. Ясно? Так вот. Твоя задача — молчать и не отсвечивать. Никаких лишних вопросов, никаких уточнений, никаких косых взглядов. Усек?

— Так точно! — послушно делаю тупое лицо.

Фомин усмехнулся.

— Ну-ну. Давай поясню. Ты в одной карете с Черкасскими ехал. А это такие люди… Слышал что это за фамилия такая — Лопухины?

— Слышал, как не слышать. Сегодня в толпе, считай, только эта фамилия и звучала.

Чем-то они таким знамениты. Не, ну и дивизией нашей Лопухин командует, так что вполне понятно, что здесь эта фамилия что-то да значит.

— Так вот. Сила Серафимович семь лет назад был охранником при молодой княжне, тогда еще Лопухиной. Когда она после смерти батюшки своего в Кексгольм приехала из Москвы. Просто охранником. И то там такое завертелось, что чудом его жерновами княжьих интриг не задавило. И это он, молчун, который на рожон зазря не лезет. А тут ты, недотепа.

— Понял. Так, может, на меня никто и внимание не обратит. Буду стоять как мебель и все.

— Может, и не обратит… А если обратит — ты воды в рот набери и помалкивай. Княжич Черкасский будет в карты играть — а ты молчи. А как узнаешь, что княжна Черкасская семь лет замужем, а детей ей Господь не даровал — тоже молчи. Если она с другим кем танцевать пойдет — молчи. И вообще молчи обо всем, что вдруг увидишь с ними да вокруг них. Тогда, глядишь, и цел останешься.