Красные камзолы (СИ) - Ланков Иван. Страница 46
— Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно молчать буду! Я ж не баба чтобы сплетничать!
Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил.
— Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.
Вот теперь совсем ясно стало. Конечно буду молчать. Я себе не враг.
А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи — ни разу не Бах. Хотя, конечно, есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений. При том, что в зале было душно и накурено.
Хмурый мордоворот из генеральской охраны расставил нас по парам на первом этаже главного особняка. И это хорошо, потому как мы были в теньке, прохладе и могли дышать свежим воздухом. А внутри особняка было душно, накурено и громко. Приглашенное дворянство по-русски старалось вообще не говорить. Звучала французская, польская и — изредка — немецкая речь. Обсуждали всякую ерунду, но с каким пафосом! Славословили генералов Загрязского и Вильбоа, Долгорукова и фон Вертена. А одного генерала звали — я не удержался и хихикнул — Федор Хомяков. Генерал Федор Хомяков!
— О, вот ты где, милый мальчик!
Упс! Зря я перестал быть истуканом и подал признак жизни. Из темноты веранды ко мне выплыла в своем невозможном голубом платье княжна Мария Абрамовна Черкасская.
— Я тебя по голосу узнала.
Делаю каменное лицо.
— Виноват! Не удержался.
Она понимающе кивает. Ее глаза пьяненько блестят в лунном свете.
— Ну да. Ваш брат-солдат всегда к Федору Тимофеевичу с почтением относился. Как-никак под Полтавой был простой солдат-пехотинец, в линии стоял. А вон, вышел в генералы. — Мария Абрамовна лукаво улыбнулась — И ты так можешь. Хочешь, замолвлю словечко?
Усердно молчу, как того требовал Фомин. Как воды в рот набрал. Княжна, судя по голосу, в хлам. Завтра вряд ли чего вспомнит.
— Ну, чего молчишь?
Из особняка на веранду нетвердой походкой вышел старый офицер. Сфокусировал на мне свой тяжелый взгляд и проревел.
— Солдат! Представься, когда с тобой говорит… ик… милейшая Мария Абрамовна!
Вытягиваюсь в струнку, бью прикладом мушкета о доски пола и щелкаю каблуками.
— Солдат Георгий Серов, десятая рота Кексгольмского пехотного полка! — и рожу, рожу тупее! А то что-то по спине холодный пот катится. Как там у поэта? Да ну их нафиг, пуще всех печалей и барский гнев и барскую любовь!
Мария Абрамовная оборачивается, легко скользит к офицеру, повисает на его руке и мило щебечет:
— Вот, Федор Тимофеевич, об этих солдатиках сегодня столько разговоров было. Это они там у брода так здорово палили. Паф-паф! И все свеи лежат!
Старик, названный Федором Тимофеевичем таким же суровым голосом с капральскими интонациями гаркнул:
— Солдат! Оружие к осмотру!
Рефлекторно вскидываю ружье и бросаю его на сгиб локтя.
Генерал приблизился, взял мушкет, уверенными твердыми движениями открыл крышку замка, посмотрел, закрыл обратно. Вдруг вскинул мушкет к плечу, быстро прицелился куда-то в сторону озера и спустил курок. Вспышка… Выстрел!
Княжна Черкасская притворно взвизгнула и присела. Полюбому притворно, я-то помню какая у нее отменная выдержка. Изображавший истукана у соседнего столба Степан вскидывает мушкет наизготовку. Где-то на втором этаже тяжело затопали сапогами мордовороты генеральской охраны.
Федор Тимофеевич брезгливо вертит мушкет в руках.
— Цесарский! Мои лучше. Хочешь, солдат, с моих тульских стрелять, а? По опыту тебе скажу — с туляка свея бить лучше! — и вовзращает мне ружье.
Мария Абрамовна увлекает генерала в особняк. Тот идет нехотя и ворчит.
— Вот что за страна, а? Мои лучше! А они цесарские закупают! Вот чем его светлость…
— Тсс! — Мария Абрамовна со смехом закрывает ему рот пальчиком — Не горячитесь, милый Федор Тимофеевич!
Один из генеральских мордоворотов пристально смотрит на меня. А я что? Не обращаю на него внимания, спокойно достаю из лядунки патрон и деловито заряжаю, отбивая ногой двенадцать счетов. А Степан как бы невзначай делает четверть шага назад, оказываясь сбоку от мордоворота. Как раз на расстоянии выпада штыком.
По двору мызы, громко переговариваясь, забегали пары генеральских мордоворотов с факелами. А чуть дальше, в парке, тенями забегали пары наших. Без факелов, разумеется. Кексгольмцы из старых имеют немалый опыт ночных действий. Ну, если это они мне хоть сколько-то правды говорили в полуночных байках у костра.
Мордоворот еще пару минут молча на меня пялился, после чего все-таки ушел.
Блин, неприятное же это дело — стоять в охране на пьянке мажоров! Вот у мужа Марии Абрамовны выдержка железная. Жена пьяная в хлам, вешается на всяких, а Петр Петрович знай себе, в карты дуется. То с Симанским, то с каким-то генералом, то… нашим полковым квартирмейстером, Генрихом Стродсом. Этот-то как на генеральскую пьянку пролез, он же всего лишь майор?
Глава 18
Меня сегодня весь день хвалили. Каждый, кто заходил под наш навес, сделанный из развешенных на шестах епанчах, считал своим долгом меня разбудить, потрясти за плечо, сказать очередную похвальбу, после чего, убедившись, что я окончательно проснулся — спокойно уйти. Наверняка у ближайшего дерева караулил следующий хвалитель и ждал, когда я после бессонных суток прилягу. Затем выжидал для верности минут пять и шел будить и хвалить.
Поводы не давать мне поспать были один другого чудеснее. То я, видите ли, написал письмо своему родичу и он сговорился с Черкасскими. То я написал письмо своему родичу и он упросил Лопухина. То этот мой неведомый родич подкинул мысль самому графу Шувалову что, мол, не мешало бы хотя бы одним полком перекрыть направление на Новгород, а не уводить всю армию на Нарвскую дорогу. Сам господин порутчик, Мартин Карлович, зачем-то решил меня похвалить за то, что его, Нироннена пригласили в Ригу. Играть в карты в офицерском салоне. И что он даже начал на слух различать некоторые куски французской речи. А теперь вот Фомин пришел хвалить меня за то, что я, мол, шпиона или соглядатая ночью шуганул выстрелом.
— И как ты его углядел только? Наши не углядели, генеральские волкодавы не заметили, а ты не просто увидел, но и понял что чужак и даже пальнуть успел!
Вот так вот. То есть меня не будут наказывать за то, что с моего мушкета пьяный генерал стрелял в белый свет как в копеечку. Ну и то хорошо. Или это у них такой хитрый план — мол, наш часовой не растяпа, который, стоя в карауле, дает с ружья пострелять всем подряд, а наоборот, бдительный и справный солдат? Может, это такая местечковая ротная политика?
Фомин хлопнул меня по плечу и ушел. Ну, теперь-то я смогу поспать? Вроде уже все прошли, и Ефим, и Семен Петрович, и офицеры… Ан нет, еще Сила Серафимович идет. Интересно, он будет ждать пока я усну, чтобы разбудить, или у него все-таки совесть есть?
Сила Серафимович, оказывается, при свете дня вместе со следопытами капрала Годарева обошли весь парк и прочитали по следам много всякого разного. Интересно так прозвучало — "прочитали по следам". Я вот, к примеру, не умею читать следы. Разве что колею КамАЗа от велосипедной отличу.
А вот Сила… Он меня озадачил. Некто посторонний на мызе действительно был, это не политика партии и не очередные местечковые интриги. Следы остались четкие и узнаваемые. Точно такой же рисунок протектора был у того шведа, что смог убежать от нас после боя у переправы. Его трудно с чем-то спутать. Потому как в этом времени на всех башмаках и сапогах подошвы плоские, без всяких там резиновых узоров.